Интонации, с которыми он это произнёс, были странные, и я подумал, что смысл фразы ускользнул от меня. Впрочем, думать было лень.
Ладони мои были липкие, в смоле. Я одолжил у Андрея мыло, спустился к реке и стал плескаться. Июнь близился к концу, вода нагрелась. Я подумал, не искупаться ли целиком, и решил подождать - устал я, да и плавки не сообразил купить. Я вымыл руки, шею, сполоснул лицо и некоторое время сидел без движения, слушая, как плещется о песок мелкая волна, и наблюдая, как вьётся над прибрежными зарослями мошкара. Кроссовки мои погрузились в ил и стали промокать. Медленно, хрустя суставами, я развязал шнурки, стянул одну, другую, ступил босыми ногами на берег - и тут услышал голоса.
Известно, по воде звук расходится дальше и быстрее, чем по воздуху. Я наклонился к воде - голоса стали яснее. Пели песню. Мотив был знакомый, но, видимо, поющие были далеко, слов я не разобрал, а вскоре и песня кончилась.
Та-ак, подумал я. Выходит, без непрошеных гостей нам всё-таки не обойтись! Ошибся, значит, проводник-то наш. По логике, рыбак орать не станет, стало быть, турьё плывёт. Ну что ты будешь делать, а? И тут от них спасенья нет! Я подумал, не сказать ли Андрею, но решил не поднимать тревоги раньше времени, вновь наклонился освежить лицо и услышал, как плывущие опять затянули своё. Голоса в этот раз звучали ближе и разборчивей. Я стряхнул с ладоней капли и прислушался.
На чём ты медитируешь, подруга светлых дней?
Какую мантру дашь душе измученной моей?
Горят кресты горячие на куполах церквей,
И с ними мы в согласии, внедряя в жизнь У Вэй!
Я не поверил своим ушам: БГ! Эти люди пели Гребенщикова, "Русскую Нирвану"!
Между тем песня приближалась. Её было слышно уже вполне ясно, для этого даже не нужно наклоняться к воде.
Сай Рам - отец наш батюшка; Кармапа - свет души;
Ой, ламы линии Кагью - до чего ж вы хороши!
Я сяду в лотос поутру посереди Кремля,
И вздрогнет просветлённая сырая мать-земля!
Пели вроде парни - двое или трое, нестройно, но с большим воодушевлением. Настроение моё резко улучшилось. Вам покажется странным, но почему-то я по жизни убеждён, что гопота, вообще плохие люди, просто так, ради удовольствия, Гребенщикова петь не станут и вообще вряд ли знают, кто такой Кармапа и что такое "Линия Кагью".
А плывущие продолжали наяривать в три глотки:
На что мне жемчуг с золотом? На что мне art nouveau?
Мне, кроме просветления, не нужно ничего.
Мандола с махамудрою мне светит свысока -
Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!
С последними словами из-за поворота выше по течению вынырнула маленькая надувная лодка - браконьерский зелёный "Нырок" с автомобильной камерой на буксире. Камера, судя по размерам, была от трактора "Кировец". Лодочка сидела глубоко и шла неторопливо. В ней было двое - один работал вёслами, другой восседал на корме и обозревал окрестности в большой бинокль. Из углубления камеры тоже торчали чьи-то пятки и косматая голова. Я прищурился, даже слазил в карман за очками, но лодка была ещё слишком далеко. Впрочем, каким-то шестым чувством я и так знал, что это там за три мудреца в одном тазу.
По Яйве плыли ГосНИОРХовцы.
Так оно и оказалось. Вскоре лодчонка приблизилась, сидевший на корме опустил бинокль, и стало видно вьющиеся светлые волосы - то был Валерка. На вёслах сидел писатель в камуфляжной куртке с засученными рукавами - я узнал его даже со спины по вихрастому затылку, а торчащие из камеры конечности и голова наверняка принадлежали Кэпу - в одной руке он сжимал бутылку, в другой бутерброд.
- Эй, на барже! - прокричал я. - Далеко собрались?
Севрюк (блин, как его имя-то?) обернулся, разглядел среди прибрежных зарослей меня, засуетился и налёг на вёсла, разворачивая лодку. Валера навёл на меня бинокль, расплылся в улыбке и помахал мне рукой.
- Жан, ты? - прокричал Севрюк, подгребая ближе. - Какими судьбами? У тебя тут можно причалить?
- Отчего нет? - Я сделал радушный жест. - Причаливай.
- Ты один? Или Танука тоже с тобой?
- Со мной, со мной. Вы что тут делаете?
- Как что? Работаем. У нас экспедиция, контрольный облов, я потом расскажу. Э… где здесь… Ха, да тут ручей! Славно. Серёга, Валера! Приготовьтесь: высаживаемся!
Он сделал ещё несколько гребков, и резиновый нос лодки мягко въехал в берег. За ней последовала камера. Биологи попрыгали в воду и быстро-быстро стали выгружать поклажу. Кэп извлёк из камеры что-то сетчатое, на двух палках ("Гамак!" - решил я, но это оказался мальковый невод), прошёлся вдоль узкой песчаной полосы, измеряя глубину, и довольно встопорщил бороду. Крупный, высокий, в огромных семейных трусах с утятами, с волосами и бородой, Кэп сейчас походил не на Карла Маркса, а скорее на Порфирия Иванова.
- Бухта удобная… - как бы про себя заключил он, напомнив мне мультяшного Билли Бонса. - Пожалуй, мы пройдёмся пару раз. - Он обернулся к Севрюку: - Тебе подходит?
- Да, вполне, - не оборачиваясь отозвался тот. Он как раз проверял какие-то сачки и расставлял рядками на песке белые пластмассовые баночки для проб. - Сами справитесь?
Кэп фыркнул: "Есессно!" - и начал разматывать невод, а Севрюк наконец выкроил минутку, чтобы подойти. Мы пожали руки.
- Привет бойцам невидимого фронта, - поздоровался я.
- Здорово, Жан. Неважно выглядишь.
- Ты тоже не цветёшь… Я слышал, грабанули вас?
- Да, был налёт. - Севрюк поморщился и непроизвольно потрогал синяк под глазом. - Правда, дурацкий какой-то: всех уже переловили. Но кража кражей, а работы никто не отменял. Да… А ты заинтриговал меня! - вдруг признался он.
- Чем?
- Да гитаристами этими. Я много думал. Кое-какие мысли в голову пришли. Хорошо, что я тебя встретил. Хотелось кое-что обсудить, а телефона ты не дал.
Кусты за моей спиной раздвинулись. Оттуда вышла Танука с котелком, помахала Севрюку, кивнула остальным, зачерпнула воды и ушла. За нею, привлечённый суетой и шумом, показался Андрей.
- Кто там, Жан? Хм… Привет, - поздоровался он. - Вы откуда будете, ребята?
- Они из института, - поспешил представить я. - Изучают реку.
- А, - понимающе кивнул тот. - Постой-ка, постой… - Он прищурился. - Вадим?
Я закряхтел. Однако, и эти двое знакомы! Ну, дела… Попутно возникло желание треснуть себя по лбу: ведь верно - Севрюка звать Вадим. Ох уж эти украинские фамилии - начисто перебивают имя.
- Андрей! - Писатель удивлённо вскинул руку. - И ты здесь? Что это вы удумали?
- Да вот, сплавляемся. Решили отдохнуть. А вы надолго? Ночевать тут будете?
Севрюк покачал головой:
- Нет, это вряд ли. Разве что посидим с вами до вечера, а то до послезавтра нам ещё три точки надо обловить… О, у вас байдарка! Слушай, можно взять? Ребята сплавают на отмель, пока я сети ставлю. Так быстрей управимся. Можно?
- Ладно, берите.
- Вот спасибо! Кэп, Валера! Слышали? Хватайте байду и дуйте вниз, за Косые, на дальнюю отмель. Найдёте? Вот и отлично. Вперёд!
- Есть! - отрапортовал Кэп таким тоном, словно хотел добавить: "пить" и "спать", после чего они прыгнули в байдарку и стремительно отчалили. Вообще, работали они быстро, слаженно, без суеты, напомнив мне метеорологов из фильма "Смерч" - был в них тот психованный кураж, свойственный увлечённым научным работникам. Думаю, случись сейчас мороз и снег, они бы всё равно полезли в воду.
Зебзеев посмотрел на солнце.
- Поужинаете с нами? - спросил он.
- Погоди пару часиков - поймаем судачка, ушицы сварим.
- Не надо ухи: Танука рыбы не ест.
- Ох ты ж, верно, я забыл. Ладно, готовьте. И посмотри там, в синем рюкзаке, если какие продукты пригодятся, бросай в котёл. Только водку не трогай. - Он повернулся ко мне. - Жан, поможешь мне?
- Да я сетей не ставил никогда, - признался я.
- Это не беда, с сетями я управлюсь, ты только греби, - успокоил меня Севрюк и многозначительно добавил: - Заодно и поговорим.
Вдвоём мы быстро освободили надувашку от остатков груза, на дне остались только три кучки сложенных капроновых сеток и камни для грузил. Я сел на вёсла, писатель примостился на корме, и мы отчалили. "Куда грести?" - спросил я. Севрюк неопределённо махнул рукой куда-то обратно, против течения и принялся высматривать подходящее место.
Мы неторопливо двигались вдоль берега. Синие пластиковые лопасти вёсел бликовали в лучах заходящего солнца.
- О чём ты хотел поговорить? - спросил я. - Только учти, тут со мной произошли кое-какие события, я тоже о многом успел передумать.
- События, говоришь? - Севрюк с интересом посмотрел на меня. - Какие события? Рассказать можешь?
- Ну…
- Не темни, давай выкладывай. Я тебе не враг.
Я вздохнул и стал рассказывать, начиная с того момента, как пропал Игнат и я впервые встретился с Танукой, и заканчивая тем, как я буквально провалился сквозь землю, а затем удрал из города на автобусе. Я говорил и говорил, опуская незначительные детали, а Севрюк то мрачнел, то усмехался и кивал каким-то своим мыслям.
- Только ты учти, - сказал я напоследок, - я сам не могу разобраться, что тут настоящее, реальное, что - плод моего воображения, а что - кислотный трип. И вообще, наверное, я зря с тобой разоткровенничался - если ты тут ни при чём, помочь ничем не сможешь. Ну а если ты с ними заодно… Тогда вообще все разговоры ни к чему.
Севрюк молчал, по-прежнему не глядя на меня.
- Да, - сказал он наконец. - Я-то думал с тобой о музыке поболтать, а теперь, мне кажется, говорить надо совсем о другом… Ну-ка, греби вон к тому дереву, - неожиданно сказал он. - Кормой подходи, кормой.
Я оглянулся. Писатель указывал на торчащие неподалёку три затопленные ивы. Оказалось, они и раньше привлекали рыбаков, даже, скорее, браконьеров - меж стволов намоталась забитая мусором капроновая сеть. Была она старая, изодранная и висела уже над водой - вероятно, её снесло течением в половодье. Я подогнал лодку, и писатель, чертыхаясь, долго кромсал эту сеть, бросая куски на днище лодки. Нож у него был узкий, с очень острым концом, я всё время боялся, что он сорвётся и пропорет лодку, но Севрюк был осторожен.
- Проклятые китайцы, наделали всякой дряни, - ругался он. - Раньше как было? Сеть же денег стоила. Уж если потерялась и надзора нет, то браконьер её обязательно отыщет. А теперь? Китайская сетка, двадцатипятиметровка, стоит сто рублей, рыбу из неё фиг выпутаешь - ячея рвётся. Получается, сетка одноразовая, снесёт - дешевле новую купить. Вот и сносит. А потом всё лето рыба в ней запутывается и дохнет. За рейд штук пятнадцать таких брошенных сеток снимаем. Сволочи, ах, сволочи… Во всей Европе ловля этими сетями запрещена, и только у нас на всё плевать хотели… Блин, надо же, как намоталась - даже нож не берёт… Уф… Всё! Давай нашу ставить.
Мы закрепили один конец сети на дереве, и я медленно повёл лодку вдоль берега вниз по течению. Стало не до разговоров: всё время приходилось работать вёслами то туда, то обратно. В полном молчании Севрюк поставил одну сеть, вторую, привязал и опустил на дно булыжники, после чего сел на вёсла вместо меня и стал грести к другому берегу. Я перебрался на корму.
- Одно могу сказать тебе точно, - начал он, делая небольшие паузы между гребками. - Танука не подсыпала тебе никакой дряни - ни грибов, ни травки, ничего такого.
- Почему ты так в этом уверен? У Игната я нашёл пакет с травой.
- А ты не задумывался, как это странно: парень травкой балуется, а едет с друзьями за город - и не берёт с собой травы, чтоб раскумариться? А? У нас, между прочим, здесь не Азия, и конопля на каждом углу не растёт. Нет, Жан, я думаю, как раз Танука его и отвадила: она ж это терпеть не может. А и захотела б ширануться, всё равно бы не смогла - у неё же куча аллергий! Она у меня после сыра с грибами два дня кашляла… Нет, я Тануку не один год знаю: она никогда не пойдёт на такое.
- Тогда откуда это всё - видения, гитара… предчувствия… Откуда?
- Всякое бывает. Ты когда-нибудь сеанс гипноза видел? У людей обнаруживаются странные способности. Они рисуют, говорят на незнакомых языках, начинают играть на музыкальных инструментах… Ты же много раз слышал Игната.
- Да, но меня ж никто не гипнотизировал!
Севрюк усмехнулся:
- Я бы на твоём месте не говорил об этом так уверенно. Видишь ли, Танука… она странная. Блин, как бы объяснить… В общем, в её присутствии у людей обостряются их свойства… нет, не то, не свойства - личные качества. Да. Скрытые и явные способности. Ты понимаешь меня?
- Да ну, какая ерунда! - Я не знал, смеяться мне или плакать. - Такого не бывает.
- А пропадающих наколок тоже не бывает? - парировал Севрюк. - Вот ты давеча рассказывал, как у гопника на вокзале сердце прихватило. Десять против одного, у парня предрасположенность к инфаркту. А до этого, небось, скакал, не жаловался… козёл. В армии служил. А Танука рядом постояла, он бряк с копыт! Парни ж сами говорили, что раньше за ним такого не водилось.
- Да как такое может быть?
- Не знаю, - грустно сказал писатель, - даже не догадываюсь. Но факт есть факт. Ты пробыл с ней сколько-то времени и начал видеть странные вещи, играть на гитаре как бог, ходить сквозь стены… Кстати, насчёт стен. Там, в участке, ты вполне мог потерять сознание. Задохнуться в дыму. Допустим, тебя вынесли на улицу, оставили без присмотра. А ты пришёл в себя, на автомате спустился в подвал… Всё остальное тебе привиделось. Впрочем, может, и нет. Вдруг у тебя талант ходить сквозь стены!
- Издеваешься? Да… - Я задумался. - Мне б такие способности, как у неё! Это ж любого человека можно гением сделать!
Писатель вздохнул и задумчиво проводил взглядом проплывающие мимо листья кувшинок.
- Эх, слышала б тебя сейчас Танука. Для неё это не дар, а проклятие.
- С чего бы это?
- Да с того, что есть побочный эффект! У всех, кто с ней общается, потом случаются несчастья. Неприятности. У одних - так, ерунда, у других посерьёзнее. Люди разные. Кто-то в душе - художник, поэт, музыкант. А у другого за душой и нету ни фига, кроме скрытой агрессии и наследственной предрасположенности к инфаркту…
- Ну и ну… - Я не на шутку озадачился. Раз такое дело, не случилось ли чего и с нашим тишайшим Толиком после той встречи у библиотеки? Надо будет позвонить ему, когда вернусь. - Так это что ж получается? Кто она тогда? Демон?
- Демон? - Севрюк усмехнулся. - Ну, это ты загнул! Нет. Я думаю, в мире искусства для таких существ есть другое… э-э-э… определение.
- Какое?
- Муза, - произнёс писатель. Я поперхнулся собственными словами и ошарашенно умолк. - А насчёт остального ты лучше у Зябы спроси - он тебе объяснит.
- Почему? Потому что он шаман?
- Нет, просто он знал её первого парня, того, который погиб.
- У неё парень погиб?!
- А, так она тебе ничего не рассказывала? Нет? Ну так и я не буду.
- Нет уж! Начал, так договаривай, - потребовал я.
- Да я и сам толком не знаю. Знаю только, что он был поэт. Талантливый малый. Вообще, гнусная была история. У него родители прямо бесились оттого, что у них сын "тунеядец". Убить его готовы были, угрожали, заявления писали на него…
- Какие заявления? - растерялся я.
Писатель грустно рассмеялся и упустил весло. Меня обдало брызгами.
- Ой, извини… Что ты хочешь от поколения, которое засудило Бродского? Они из деревни были, отец - механизатор, мать - доярка, так что, сам понимаешь, это был полный совок. Люди крутые, по-старинному твердолобые. Прокляли любимого сына, когда узнали, с кем он. Ханжи, лицемеры - законченный продукт совкового воспитания. Они на него столько дерьма вылили… А, что тут говорить…
- И как он погиб?
- Попал под товарняк. Никто не знает, случайно или он сам под поезд кинулся. Его два месяца искали, почти всё лето, а тело в морге лежало неопознанное… Ты только Тануке не говори, что я тебе рассказал. А то она с тех пор не общается ни с кем. Я так удивился, когда она тебя к нам привела. Есть у неё пара-тройка друзей, подружки, но это так, не всерьёз. Обычно она снимает квартиры подальше от родителей и живёт одна. Нигде подолгу не задерживается. Рисует, стихи пишет. А если надо куда-нибудь выйти - глушит себя валерьянкой, лошадиными дозами, как Громозека. Она думает, так от неё меньше вреда.
Мне вспомнился запах валерьяновых капель, густой, удушливый, пропитавший всю Танукину квартиру. Меня передёрнуло.
- А как фамилия его была?
- Ты не знаешь. Давно это было.
- Когда?
- Да уж лет пять или шесть… Тогда много народу перемёрло. Дурацкое было время. Миллениум!
Тут наш разговор невольно прервался - мы как раз нашли второе подходящее место с большим топляком, к которому и привязали очередную сетку. Та, правда, спуталась, мы провозились дольше, чем в первый раз. А как поплыли дальше, я решил задать ещё один вопрос, который тоже давно вертелся у меня на языке.
- Она поэтому такие стихи пишет?
- А, так ты читал её стихи! Ну, в общем, да. Наверное, поэтому.
- А при взгляде на неё не скажешь.
- Н-ну… - неопределенно протянул Севрюк, щурясь на вечернее солнце. - Все психологи признают, что для современной жизни характерен эмоциональный дефицит. Люди недополучают эмоций. Отсюда все эти сериалы и боевики, отсюда увлечение экстримом, как в жизни, так и в любви. Необходимость переживания, но в безопасной форме. И потом, это ведь образ, в некоторой степени! Не надо принимать метафору за реальность. Актёр, когда играет роль, тоже входит в образ. Это её маска, за которой она прячется и от имени которой говорит. Как Урсус у Виктора Гюго говорил от имени медведя. Каждый вырабатывает свой образ, нет ни одного человека, который был бы идеально сам собой. Все отыгрывают роли. "Весь мир - театр, и мы в нём актёры"… Ты писал когда-нибудь? Вдохновение - загадочная штука. "Канал связи" у художника обычно перекрыт, это своего рода полупроводник, его только временами "пробивает". Приходит вдохновение - художник творит. А что Тануке делать, коль она и есть этот канал? Искать таланта нераскрывшегося, гения? Так он завтра, не приведи бог, отравится или под машину угодит! А скроешься, наденешь маску - понесёт вразнос: она же сама себе боль причиняет.
- Ну, это уж совсем нехорошо получается. Это шизофренией попахивает.
- Ты, брат, поосторожнее с эпитетами, - проворчал Севрюк. - А то признать человека сумасшедшим легко, а вот доказать обратное… Ты вот сам понять не можешь: на концерте ты играл или не ты, а на девку бочку катишь! Если рассуждать по-твоему, то всякий чел немного шизофреник. Вот и у бывшего Танукиного парня так же родители рассуждали - если им непонятно, значит, человек плохой, даже если он родной сын. И никаких тебе полутонов - либо чёрное, либо белое. Баб домой водит - бабник, баб домой не водит - гомосек… Хотя не виноваты они, если вдуматься, это общество у нас больное на всю голову. С этим ты, надеюсь, спорить не будешь?
- Нет.