И он замолчал.
- Ну, договаривай, - подбодрил его я. - Чего "разве что"?
- Я хотел сказать, она может затащить куда-нибудь вас обоих, - с неохотой сказал он. - Не успеет вовремя сообразить, как вы уже влипнете в историю.
- Так у неё же эта… интуиция. Он всё знает наперёд, предчувствует… Или нет?
- Бывает так, что куда ни кинь - кругом клин. Позаботься, чтоб такого не случилось, на то ты и мужик. Обещаешь?
- Сделаю, что смогу, - искренне заверил его я.
- Лучше сделай, что надо, - посоветовал Севрюк, и лодка с шелестом раздвинула прибрежную осоку. Мы причалили.
В лагере всё было спокойно. Андрей приволок большую колоду и рубил её на дрова. Танука сыпала заварку в котелок. Ещё один котелок, побольше, стоял в стороне, накрытый крышкой. Севрюк первым делом прошёл к костру, бросил в огонь обрывки браконьерской сетки, долго смотрел, как они трещат и плавятся, плюнул, отошёл и занялся своими пробами. Через минуту или две прибыла байдарка, ребята развернули невод на кустах сушиться и принялись выставлять на берег банки, набитые фиксированными мальками. Кэп и Валера, мокрые, весёлые, взъерошенные, хватали то одну банку, то другую, вертели ими друг у друга перед носом и взволнованно обсуждали улов. "Эй, вы! Чего разорались? Есть идите!" - наконец окликнул их Севрюк, и те, прервавши спор, спрятали банки и подсели к костру.
Танука сварила рисовую кашу - густую, наваристую, с двумя банками тушёнки, карри и ещё какими-то приправами, но сама не стала есть. Не смог и я, хотя от запаха накатывала слюна. Пришлось обойтись очередным кусочком шоколадки и сухариком. Впрочем, остальных это не смутило - вчетвером Андрей и "младшие научные" быстро очистили посудину, воздали должное крепкому чаю и засобирались в путь.
- Может, всё-таки заночуете? - спросил я напоследок.
- Нет, нет, и не просите! - замахал руками Севрюк. - Мы утром приплывём, часиков в шесть, сетки будем снимать. Хотите, вас разбудим?
- Вообще-то, мы уж как-нибудь сами, - запротестовал Зебзеев. - Спасибо.
- Ну, как хотите.
Странный сон не давал мне покоя. На пороге сознания вертелась какая-то мысль. Мне опять казалось, что мне дали подсказку, информацию, а я её не понял. Пожалуй, стоило посоветоваться с Севрюком, но не хотелось говорить в присутствии остальных - что-то меня останавливало. Пока другие двое загружали лодку, сматывали невод и ходили по берегу в поисках забытых вещей, писатель отлучился в кусты. Рассудив, что другого случая поговорить с ним наедине сегодня уже не представится, я встал и двинулся за ним.
- Слышь, Вадим, - окликнул я его на обратном пути, - подожди маленько, не спеши. Я ещё тебя кое о чём спросить хочу.
- Н-ну, - флегматично разрешил тот.
- Ты никогда не слышал такую вот песню? - спросил я и напел ему первый куплет приснившегося мне "погребального" блюза.
При первых словах спокойствие слетело с Севрюка, он изумлённо поджал губы и вытаращил глаза.
- Ты шутишь или как? - осторожно осведомился он.
- Нет. А что?
- Да нет, ничего. Конечно, слышал. Это Лемон Джефферсон, "Присмотри, чтобы на моей могиле было чисто". Знаменитый блюз, хоть и непопулярный. А почему ты спрашиваешь?
Я решился и вкратце, буквально в двух словах, рассказал ему о своём недавнем видении. Севрюк задумчиво хмыкал и качал головой.
- Интересно… - сказал он. - Очень интересно. Так, стало быть, ты уверен, что никогда не слышал его раньше?
- На все сто, - заверил я его. - Сам не пойму, что со мной творится. А почему ты думаешь, что я его где-то слышал?
- Да просто это очень известный блюз. Классика из классики. Его пели Мадди Уотерз, Боб Дилан, "Грэйтфул Дэд", "Кэннед Хит", "Джефферсон Эйроплэйн"… Да до фига народу пело! Ты вполне мог его слышать. Но всё остальное… Лемон Джефферсон ведь в самом деле был толстый и слепой… Как, ты сказал, он назвался?
- Дик. Так и сказал: "Старина Дик плохому не научит".
Севрюк опять покачал головой. Поскрёб ладонью подбородок. Налетевший порыв ветра с реки тронул его волосы.
- Да-а… Удивил ты меня! - медленно, растягивая слова, проговорил он. - Даже в Штатах мало кто знает, что на первых пластинках Джефферсона было написано: "Дикон Бейтс".
- А что ты скажешь про "аккорды дьявола"? Севрюк поморщился и неопределённо пожал плечами:
- Занятная выдумка, не более того. Хотя, если подумать, блюзменам ведь и правда запрещали петь в церковном хоре. В старых, религиозных негритянских семьях блюз вообще называли "песнь дьявола". Созвучия там необычные, в консерваториях таких не изучают, так что, может, что-то в этом есть. Правильно подобранный аккорд - половина песни, у Хукера, у Кэйла есть песни вообще на одном аккорде.
Он умолк. Я тоже не говорил ни слова. День катился к вечеру, воздух помаленьку остывал. Со стороны лагеря доносился шум неспешной суеты дорожных сборов.
- Странно, - наконец сказал писатель. - Знаешь, я о чём сейчас подумал? В каждом музыкальном стиле есть первооснова, если можно так сказать, эталон. Чем ближе к нему песня, тем глубже она забирает. Как бы тебе объяснить… Ну, вот попроси кого-нибудь напеть тебе танго - десять против одного, это будет "Кумпарсита". Попросишь вальс - получишь "Голубой Дунай". Латинскую Америку - сто пудов будут петь "Бэсса мэ, мучо"; кстати, странная была тётка эта Веласкес - торкнуло её однажды, написала одну гениальную песню, и с тех пор как отрезало - ничего хорошего больше не создала… Если джаз, скорее всего, это будет "Хэлло, Долли". Рок… ну, не знаю. Может, "Сатисфакшн"? Хард-рок - скорее всего, "Дым над водой"…
- Почему так?
- Не знаю. Может, песня на все времена получается, только если "нырнуть" вниз, на самое дно. Такие песни западают в душу, что-то задевают там и становятся… ну, как бы нивелиром. Видно, что автор, когда создавал их, прикоснулся к чему-то большему, чем собственный талант. Только я никогда не задумывался насчёт блюза - тут ты меня уделал просто…
- Ты думаешь, что этот блюз и есть такой, "первичный"?
- Кто знает! Вероятно, нет. Спроси сегодня, что такое блюз, и люди назовут не Би Би Кинга и даже не Стиви Рэя Воэна, а скорее… ну, я не знаю… Гэри Мура, может быть. Русскому человеку вообще весь этот блюз по барабану! "Муси-пуси, я во вкусе" - вот всё, что обывателю нужно. Но если подумать… - Севрюк опять умолк и долго, задумчиво скрёб подбородок. - Блин, нет, - наконец сказал он, - не знаю. Но чем больше я сейчас над этим думаю, тем сильнее мне кажется, что блюз - это даже и не музыка вовсе, а что-то такое… из глубин подсознания. Ведь старые блюзмены могли играть часами! А постоянное повторение, зацикленная музыкальная фраза - всё это рано или поздно вгоняет человека в экстаз, заставляет его перейти границы, потерять контроль. Сам же, наверное, слушал музыку, притоптывал ногой и не обращал на это внимания. Если это и не транс, то всё равно - высвобождение чего-то бессознательного. Шаманство. Ритуал.
- "Рок-н-ролл - славное язычество", - процитировал я Башлачёва.
- Вот-вот! - замахал руками Севрюк. - Не зря же он сравнивал гитару с колоколом! Кстати, тот же Моррисон считал, что слова в песнях мало что значат, хотя уж кто бы говорил… Вообще, наверное, никто не знает, как это происходит. На кухню к Господу Богу лучше не лезть. Есть вещи, причины которых нам знать не дано. Они просто есть - и всё.
- Послушай, - неловко сказал я. - Там, во сне, я не успел… не дослушал. Мне надо знать. Мне кажется, мне очень надо знать… Можешь напеть последние строчки?
Тот кивнул и хриплым голосом, негромко, но уверенно ведя мелодию, запел:
It’s a long long way, it’s got no end,
It’s a long long way, it’s got no end,
It’s a long long way, it’s got no end,
It’s a long long way, it’s got no end,
Too bad we won’t see it’s end…
А я слушал, шевеля губами и переводя, и мурашки бегали по коже:
Это долгий-долгий путь, ему нет конца,
Это долгий-долгий путь, ему нет конца,
Это долгий-долгий путь, ему нет конца,
Это долгий-долгий путь, ему нет конца.
Как плохо; что мы не увидим, чем это кончится…
- Спасибо, - с чувством сказал я. - Как он умер, этот Джефферсон?
Писатель смотрел на меня какими-то безумными глазами.
- Никто не знает, - глухо выговорил он. - Говорят, замёрз прямо на улице, в своей машине. В Чикаго в ту зиму был страшный мороз, его шофёр сбежал с деньгами, а он так и замёрз на заднем сиденье, с гитарой в руках. Тридцать три ему было, или что-то около того, - никто ж точно не знал, когда он родился… Зайди ко мне! - потребовал он вдруг, подался вперёд и схватил меня за рукав. - Потом, когда всё кончится, обязательно зайди и расскажи, как всё было, слышишь? А то… А то я сам тебя найду!
Вряд ли это было угрозой, но чем - я не смог понять. Не говоря ни слова больше, не оглядываясь, писатель развернулся и быстро-быстро зашагал к реке, отводя руками ветки, норовившие хлестнуть по лицу. Вскоре я услышал, как биологи отчалили, и воцарилась тишина. Стало слышно, как в прибрежных зарослях квакают лягушки. Я остался раздумывать над сказанным и случившимся.
А поразмыслить было над чем.
Положение складывалось незавидное. Во-первых, я всё ещё в бегах - тут ничего не изменилось. Не знаю, где как, а в нашей стране с властями не шутят: Фемида в России не только слепа, но ещё и глуха и бессовестна. И не важно, что нет доказательств твоей вины, гораздо важнее, что нет доказательств твоей невиновности. Ни о какой справедливости мечтать не приходится, если только ты не мешок с деньгами. "Бегство в леса" вряд ли могло меня спасти, на Олега тоже не стоило рассчитывать: даже если б он не слёг с ногой, всё равно вряд ли сумел бы остановить этот безумный маховик. Мне срочно требовался спец по сушке сухарей. Хотя, по трезвому размышлению, всё не так уж плохо. Главное - не паниковать. Найду толкового адвоката - и обвинение рассыплется, как карточный домик, хотя крови мне попортят изрядно. На репутацию плевать, я не актёр и не политик, вот только где бы денег взять? Квартиру, что ли, заложить…
Есть и вторая проблема - Танука. Куда бы я ни шёл в последнюю неделю, всякий раз у меня на пути возникала эта девчонка. Да, она помогла мне спрятаться, бежать из города… но зачем? Она меня пугала. Её мысли были загадочны, поступки - лишены всякой логики, интуиция поражала. Зачем она меня сюда вытащила, оставалось лишь гадать, а плыли мы не просто так - Танука определенно стремилась к этому месту. Севрюк сказал, что опасность мне не грозит, но, во-первых, смотря что понимать под опасностью, а во-вторых, кто такой Севрюк? Почему я должен ему верить? Где гарантия, что девка с ним не заодно?
А ещё я вдруг понял, что совершенно не боюсь происходящего. Мне вдруг всё стало пофигу, чувства ушли, остался только нетрезвый расчёт. Чем дальше заходили события, тем больше мне казалось, будто я играю в фильме про самого себя и перед этим не читал сценария и вынужден импровизировать. Вот сейчас в кустах раздастся: "Стоп! Снято!", потом оттуда вылезет довольный режиссёр, пятачок возле реки заполнится людьми, все будут радостно хлопать меня по плечу, скалить зубы, протягивать мне полотенца и предлагать кофе и сигареты. Бред, конечно… но приятно. Только вряд ли на подобный исход стоило рассчитывать. В сущности, кому я нужен? Друзья меня не хватятся как минимум до будущего лета, родители - до осени, братьев и сестёр у меня нет. Любимых женщин тоже нет, из прочих женщин - только Танука. Кстати, оставалось обещание, данное ей, - неделя ещё не кончилась. Но если бы все люди держали свои обещания, на земле давно бы наступили рай и благоденствие, а так - фиг. Почему я должен за всех отдуваться?
Я вздохнул. Как ни крути, а выходит, что нужен я только этой полудевушке-полуребёнку, да ещё ментам для выполнения плана. И уж если выбирать, так точно - не в пользу ментов.
Может, не возвращаться в лагерь, а прямо сейчас пешком по берегу дунуть за этими биологами? Не зря же, наверное, Севрюк так подробно расписывал мне место их стоянки - песчаный обрыв, сосняк, всё такое… Наверное, найти нетрудно. Но зачем намекал, если мог сказать напрямую? Потом, даже отсюда видно, что дальше по течению берег понижается, становится болотистым и топким. Напрямую, без сапог и компаса, не зная троп, да ещё под вечер, мне не пройти. А вдоль по берегу придётся пробираться сутки, не меньше: там затоны, старицы, чапыга… Конечно, если рассуждать по уму, то уйти и затеряться - тоже вариант, но… Что дальше? Дальше-то что?
Ответа на эти вопросы у меня не было.
Я стоял и гадал, идти мне в лагерь или слинять, потом решил позвонить родителям - мало ли что… Я вставил и активировал карточку и уже готовился набрать номер, как вдруг мобильник ожил и издал короткую трель - сигнал об SMS. Я открыл сообщение, уже догадываясь, от кого оно. Так оно и оказалось.
"ТАНуКАDРуG!!!" - гласил текст.
Я чуть не рассмеялся. Да уж, точно - "девочкодруг"! Хорошо хоть не drug - это было бы совсем уж в тему: у меня уже крыша от неё скоро поедет.
Номер, как всегда, не опознался, да и сеть прощупывалась едва-едва. Что ж, подумал я, до сей поры мой анонимный доброжелатель меня не обманывал, попробуем поверить и сейчас.
Гёрлфренд, блин…
Приём был слабый, но устойчивый. Я попытался позвонить, но вызов срывался. После трёх попыток я наконец сообразил проверить, сколько денег у меня на счёте. Результат меня обескуражил: сумма приближалась к нулю. Однако…
Начало темнеть. Замельтешили комары. Я вынул карту, спрятал бесполезный телефон в карман и зашагал на огонёк.
Андрей и Танука сидели по разные стороны костра. Андрей просушивал над огнём бубен и кроссовки, Танука сидела, обхватив колени, и смотрела в огонь. При моём появлении она улыбнулась - мягко и, как мне показалось, виновато. Мотнула головой.
- Всё в порядке? - спросила она.
- Да, вполне.
Становилось прохладно. Клетчатое бикини сушилось на верёвке меж двух сосен вместе с синим полотенцем. Танука натянула тёплые штаны и водолазку, Андрей тоже облачился в свитер и штормовку. Я полез в рюкзак за курткой.
- Жан, - позвала Танука.
- Что?
- Надо поговорить.
Она сказала это и умолкла, кусая губу. Подняла голову. Отблески костра играли на её лице. Андрей подбросил в огонь веток можжевельника, над поляной поплыл ароматный дымок, рыбку бы на нём закоптить. Я молчал, ожидая продолжения. Говорить мне не хотелось. Если честно, я ждал объяснений.
- Ты, наверное, думаешь, что я тебя сюда нарочно затащила, - наконец сказала она.
- А это не так?
Она наклонила голову так, что чёлка упала на лоб Теперь я не видел её глаз.
- Так, но… Жан, это слишком долго объяснять. Поговори с Андреем. Я, пожалуй, пойду к реке, посижу там. Терпеть не могу, когда обо мне рассказывают, но вижу, без этого не обойтись.
- А почему не ты?
Танука поморщилась.
- Не люблю я этого… Не сердись. Я виновата, извини. Мне… мне надо побыть одной. Я не буду вам мешать. Можете говорить, о чём хотите, я не услышу.
Я не смог удержаться, чтоб не съязвить:
- Может, ещё и петь будешь, как тот парень в "Затаившемся драконе"?
Я сказал это и понял, что опять сморозил глупость. Но Танука только усмехнулась.
- Хорошая мысль, - сказала она. - Андрей! У тебя варган с собой?
Андрей кивнул, вынул из кармана маленький, похожий на дверной ключ инструмент и через пламя протянул его девушке. Я успел бросить взгляд на его руку: ни следа ожога, даже волоски не обгорели. Игнорируя мой взгляд, Танука взяла варган, повесила на шею как медальон, протопала к берегу и спустилась к воде. Через минуту оттуда послышались характерные низкие дребезжащие звуки.
Мы остались вдвоём. Тёмное, загорелое лицо Андрея почти терялось в наступивших сумерках, только пламя играло на стёклышках очков. Когда он вытаскивал варган, я заметил, что у него из кармана выпал белый и блестящий пластиковый цилиндрик - в такие упаковывают лекарства или витамины.
- У тебя что-то выпало, - указал я.
- Где? - засуетился тот. - А, спасибо.
- Что там?
- Депакин.
Ах вот оно что… Это многое объясняло.
- У тебя эпилепсия?
- В лёгкой форме, - успокоил меня Андрей, пряча лекарство в карман. - Не обращай внимания: пока я на таблетках, приступов не будет… Так. - Он перевёл взгляд на меня и смущённо откашлялся. Повертел на руках бубен. - Танука просила объяснить… У тебя, наверное, куча вопросов?
- Не то слово. - Я заёрзал и невольно глянул в сторону реки. - Расскажи мне про неё. Что она за существо? Как её зовут на самом деле?
Андрей покачал головой:
- Извини, вот этого я тебе не скажу.
Так… Как говорится: "Хорошее начало хорошего разговора"! Или правду говорят, что шаман не должен говорить кому-то своё имя? "У шамана три руки", - поётся в песне. А может, и имен три?
То ли недавнее видение, то ли мой разговор с Севрюком сыграли свою роль, но мне вдруг вспомнилась занятная подробность: старые блюзмены редко выступали под своими именами, почти у каждого было прозвище. "Ледбелли", "Блайнд Лемон" Джефферсон, "Ти-Боун" Уокер, "Хаулин Вулф", Сэм "Лайтнин" Хопкинс, "Мадди Уотерз", "Сонни Бой" Уильямсон. Роберт Джонсон менял имя три или четыре раза, а Кингов было столько, что их иногда вообще считали братьями. Да, сегодня блюзменов такого калибра почти не осталось, доживают свой век уже их "сыновья"… Интересно, на фига им надо было шифроваться? Чтобы обходить контрактные ограничения? Или они подражали бандитам с Дикого Запада - Билли Кид и всё такое? Но почему тогда и второе поколение музыкантов, и третье следовали их примеру. Я сидел и лихорадочно вспоминал имена и прозвища. "Перл" - Дженис Джоплин, "Джимбо" - Моррисон, Джон "Бонзо" - Бонам… Между прочим, своё странное прозвище Бонзо получил в детстве за любовь к герою одного мульта - собаке (!) с такой кличкой. Марк Волан, кстати, тоже псевдоним, как и Сид Вишез, и Сид Барретт… Все они, отдельно или в группе, брали новое имя, и все, так или иначе, окончили свои дни раньше срока. Джим и Хендрикс псевдонима брать не стал, но выбросил из имени одну "м". И - кстати или некстати - основатели "Canned Heat", о которой вскользь упомянул Севрюк, тоже носили прозвища: "Медведь" Боб Хаит и Эл "Слепой сыч" Уилсон, и оба перекинулись раньше времени (к слову, Уилсону было двадцать семь). А играли парни, между прочим, блюз и буги высочайшей пробы, с ними сам Ли Хукер записывался.