- Какие благородные намерения, - рассмеялась Алина, - Только подобными благими намерениями вымощена дорога в ад. И подобные объединения не проходят. Это утопия. Если ты сейчас продолжишь добиваться своего, то кроме разочарования и чувства, что всю душу свою в грязи вымазал, не получишь ничего. Удовольствие от того, что это силой получили, способны испытывать лишь те, в чьих душах не осталось ничего святого, ты не из таких. Так что не надейся, ни удовольствия, ни наслаждения не получишь.
- Значит, я доставлю его лишь Вам, - Виктор вновь схватил Алину за плечи.
- Мне? - Алина вдруг расхохоталась, - Ты с кем ровняться-то вздумал? С милордом Даниэлем? Ты что, думаешь, что ты мне его объятья заменить сможешь? Да ты рядом с ним щенок… Доставлять удовольствие он мне будет… Ты что не понимаешь, что на его супругу замахнулся? - перестав смеяться, она перешла на яростный шепот, - Не смей марать его память, ясно тебе?! Я лишь в память о нем тебя держала. Его светлая память, это все, что мне осталось… Так что руки свои похотливые убери от меня, и не смей меня больше касаться! Удовлетворить он меня захотел… Подобное даже герцог себе не может позволить, неужели ты думаешь, что я тебе то позволю?
В ее голосе было столько ярости, что Виктор непроизвольно разжал руки и попятился.
- Вы что до сих пор верны милорду Даниэлю и поэтому не подпускаете герцога? - изумленно прошептал он, потом помолчал немного и недоуменно добавил, - а как же тогда ребенок?
- Это был ребенок милорда Даниэля, - раздраженно ответила Алина и отвернулась.
- Но Вы ведь уже не его супруга, Вы дали новый обет в церкви… - тихо проговорил Виктор.
- Сделка это была, понятно тебе? А герцогу условия ее надоело соблюдать, вот он и придумал фокус с тобой. Я не удивлюсь, если узнаю, что это именно он горбуна в Ваши владения подослал, хоть это и не доказать никак.
Виктор медленно опустился на колени, - Прикажите меня казнить, Ваша Светлость, молю Вас. Мне даже страшно подумать, что он со мной и с сестрой сделает, когда узнает, что я не выполнил его указаний.
- А ты уже передумал их выполнять?
- Как я могу, если Вы верны милорду Даниэлю? Я ведь поверил, что Вы лишь из-за ссоры с герцогом лишаете себя того, в чем сами нуждаетесь, но признаться не можете… Я очень хотел, чтобы Вы были счастливы, Ваша Светлость.
- Насильно еще никого не удавалось осчастливить, поверь мне, - проговорила герцогиня, зашла в кабинет и, сев за стол, принялась писать.
Закончив писать, она сложила листок в конверт, запечатала его и встала.
- Поднимайся, пойдем, - подошла она к Виктору.
- Ваша Светлость, Вы простите меня перед моей смертью? - тихо спросил он.
- Я простила уже сейчас, и очень надеюсь, что смерть в ближайшем будущем тебе не грозит. Не бойся, герцог ничего не сделает ни тебе, ни твоей сестре. Я написала письмо королю, в котором прошу сохранить тебе жизнь и здоровье и охранить и тебя и твою сестру от мести герцога, и не выполнить мою просьбу он не посмеет, потому что я знаю, как надо обосновывать подобные просьбы. Вот только до приезда короля тебе придется посидеть в камере у охранников. И еще у меня уже к тебе одна просьба будет…
- Все, что угодно, Ваша Светлость.
Алина помолчала немного и тихо проговорила:
- Поклянись, что никто и никогда не узнает ничего ни из твоего разговора с герцогом, ни со мной, даже король.
- Клянусь. Я даже под пытками буду молчать об этом, Ваша Светлость.
- Ну пытать тебя вряд ли кто решиться, - усмехнулась Алина, - а полюбопытствовать кто-нибудь может.
- Я вообще кроме Вас не буду ни с кем разговаривать.
- Это явно лишнее. Вставай и иди чини замок, я не намерена здесь сидеть до утра.
- Да, Ваша Светлость, - Виктор поспешно поднялся и, подойдя к двери, склонился над замком. Минут через десять он выпрямился и распахнул дверь, - Прошу, Ваша Светлость.
- Молодец, быстро управился, - кивнула Алина и вышла.
Алекс Тревор обсуждал с королем подробности предстоящей казни заговорщиков, когда в кабинет короля постучали, и вошедший слуга с поклоном доложил:
- К Его Светлости, герцогу посыльный из замка Телдом, говорит, что дело не терпит отлагательств.
- Веди сюда, - приказал король и обернулся к герцогу, - Я надеюсь, у тебя нет от меня секретов, Алекс?
- Конечно, Ваше Величество, - кивнул тот, судорожно перебирая в уме возможные причины появления посыльного.
К удивлению и короля и герцога в кабинет вошел Рон.
- Ваша Светлость, - с поклоном осведомился он, - мне будет позволено доложить?
- Черт, конечно. Говори быстро, что случилось, не тяни, - зло проговорил герцог.
- Герцогиня… она пропала, Ваша Светлость, - Рон испуганно перевел взгляд с герцога на короля, - мы больше двух суток не можем найти ее.
- Что? - почти хором, вскочив, переспросили оба.
- Ее нигде нет.
- Почему же ты мне сразу не сообщил? - взревел герцог, хватая Рона за шею.
- Тихо, Алекс, - король схватил герцога за плечо, - Если ты сейчас придушишь его, мы не узнаем никаких подробностей.
И дождавшись, чтоб герцог отпустил дворецкого, продолжил, - Рон расскажи по порядку, как все случилось.
- В тот день, когда уехал, Его Светлость, герцог, - начал Рон, - герцогиня рано ушла к себе.
- При ней был ее паж? - перебил его герцог.
- Нет, по-моему, уже тогда не было. Его кстати тоже нигде нет, Ваша Светлость. Но мы, если честно, особо и не искали его. Так вот, она ушла к себе и всех отослала. А утром не открыла дверь и не вышла ни к завтраку, ни к обеду. Мы стучали, она не отзывалась, тогда мы решились выломать дверь… но там никого не было. И кровать была нетронута. Мы обыскали весь замок, ее нигде не было. Но и из замка она не выходила, Ваша Светлость. Все лошади на своих местах и стражники клянутся, что никому не открывали ворот. То есть она должна быть в замке, но ее нет.
- А тайный ход, Рон, в замке есть тайный ход?
- В замке нет никаких тайных ходов, Ваша Светлость.
- Действительно? - герцог обернулся к королю.
- Действительно, - кивнул король, - он был раньше, но его еще при моем отце замуровали, он начал обваливаться и могла пострадать одна из башен.
- Понятно… а окна, какие-нибудь, которые внешние и где нет решеток, были открыты?
- Не знаю… мы не проверяли, решеток на внешних окнах ведь нет лишь в башнях, выше третьего этажа… Если Вы думаете, что она могла выброситься из окна, то не волнуйтесь, под окнами ее не было, мы смотрели.
- Я думаю, она через него могла покинуть замок…
- Зачем ей это? Она могла совершенно спокойно выйти через ворота. Но в любом случае, веревок на окнах нигде не было, это точно… Неужели Вы думаете, она могла спрыгнуть оттуда и не разбиться?
- А паж ее тоже через ворота не выходил? - спросил герцог.
- После Вашего отъезда через ворота не выходил никто.
- Что ж, как я понимаю, Алекс, нам необходимо ехать. Рон, можешь идти, подождешь нас во дворе, чтоб сопроводить в замок, - вмешался в разговор король и, дождавшись, чтобы Рон вышел, обернулся к герцогу, - Будем надеяться, что она, как и в прошлый раз, лишь сбежала. Поэтому в карете поедем, скакать по вечернему лесу небольшое удовольствие.
Сидя в карете вместе с королем, герцог задумчиво произнес,
- Не пойму, зачем устраивать представление с исчезновением, если можно спокойно выйти и даже выехать и в карете, и верхом… Что за блажь?
- Это демонстрация, что ты в любом случае не удержишь ее, как бы не старался. Ее нельзя удержать силой. Она может остаться только сама.
- Как же она умудрилась незаметно покинуть замок?
- По большому счету абсолютно неважно, как она покинула замок, Алекс. А в том, что она его покинула, сомневаться не приходится. Важно лишь, где она теперь. Где, например, ее паж, я знаю. Она сказала, что если ей будет необходимо, то она оставит его в темнице у охранников замка. Наверняка он там. Кстати, как бы она не покинула замок, слугам лучше сказать, что ее охрана выпустила, но, повинуясь ее приказу, не посмела сказать об этом никому кроме нас. Между прочим, у охраны, должно быть ее письмо. Она не могла не попросить за мальчишку… Вот из него мы, скорее всего, все и узнаем, хотя и догадаться не особо сложно… Но в любом случае, бесспорно, что она сбежала от тебя. Доигрался ты, Алекс. Доигрался… Теперь моли Бога, чтоб она вернуться согласилась, и учти, я не позволю тебе больше так изводить ее. Все ей пообещаешь, и что пажа ее больше не тронешь, и слуг миловать разрешишь, и с дочками общаться, все что захочет, лишь бы вернулась она…
- Она и так вернется, если пригрозите в случае ее отказа, распять меня напротив монастыря, куда она наверняка опять отправилась.
- Алекс, даже мне подобная мерзость в голову не пришла… Как ты можешь?
- Я знаю, что на нее точно подействует.
- Ты хочешь раньше времени свести ее в могилу? Не боишься вместо нее, ее бездыханный труп получить? Она ведь уже пару раз стояла на краю, и удерживало ее не стремление к жизни, а долг и желание помочь другим, так что третий раз не торопи, она может и не удержаться…
- Господь ее любит, он не даст ей умереть.
- Может, как раз, потому что любит и даст… Ты сделал ее жизнь невыносимой для нее. За что ты так с ней? Ведь не попрекает тебя ничем и старается не перечить. Это она могла, если бы захотела, превратить твою жизнь в ад, и твою и твоих дочек… а это делаешь ты сам… и делаешь только потому, что понял, она честнее и благороднее тебя. Зачем тебе это?
- Я наоборот старался оградить ее от всех неприятностей и сложностей. Она отказывается видеть, что настоящая жизнь совсем другая, чем та, которую она вообразила себе, живя в монастыре, и упрямо старается не замечать все, что не укладывается в придуманную ей модель мира. Она считает, что, лишив себя всего, сможет чем-то сделать лучше жизнь других и требует такой же жертвенности от окружающих. Я же пытался показать ей утопичность ее убеждений и не дать развалить созданную мной достаточно хорошо функционирующую систему управления владением.
- Вот к заведенным тобой порядкам у меня нет никаких претензий, однако неужели ты не мог быть с ней чуточку мягче и снисходительнее относиться к ее просьбам? Это что так сложно было разрешить ей общаться с твоими дочерьми? Объяснить можешь, почему ты столь несправедливо обошелся, с ними?
- Вы хотите честно?
- Конечно.
- Я сохранил дочерям жизнь, честь и имя, и надеюсь, в будущем смогу неплохо устроить их личную жизнь, а больше в сложившихся обстоятельствах, я дать им не могу.
- Ты что боишься, что Алина может причинить им вред, общаясь с ними?
- Нет, боюсь, что может разбить сердце и сломать жизнь… Вы же знаете ее способности. Дай я ей возможность беспрепятственно общаться с ними, и мои девочки, попав под ее обаяние, во-первых, стали бы очень зависимы от ее к ним расположения, а во-вторых, впитали бы ее бессмысленные убеждения. Им совсем не тому учиться надо. Их удел стать покорными женами и рожать детей, которые продолжат их род, а не мыслями о благе окружающих озадачиваться. К тому же я не хотел, чтобы они стали разменной монетой в наших взаимоотношениях, государь. Девочки способ давить на меня, я не собираюсь его больше давать никому. Ни Вам, ни ей.
- Глупец, ты Алекс, хоть и умен, - король помолчал немного и продолжил, - а может, меня за глупца держишь, что подобный бред говоришь. Она сама никому не позволила бы их в качестве разменной монеты использовать. Это ты с их помощью мог давить на нее, а никак не наоборот. Ты что не видел, на что она ради твоей старшей дочери пошла, и что ей простила? А на счет ее убеждений… так не все они у нее и бессмысленные… Тебя вон терпела до недавнего времени, только благодаря им, да и вернуть ты ее предложил, тоже именно на них, основываясь. Чем такие убеждения для жены нехороши-то, а? В общем, не обоснование это, а так… способ завуалировать, что ты ей в первую очередь досадить этим решил, и власть свою над ней показать. Кстати паж этот ее, тоже был способ не столько к адюльтеру ее склонить, сколько продемонстрировать, как ты манипулировать ей можешь, основываясь на ее убеждениях. Вот и додемонстрировался.
- С королем спорить бесполезно, поэтому я не буду, - усмехнулся герцог, - это Ваше право так думать обо мне.
- Это хорошо, что не споришь, но будет еще лучше, если пообещаешь перестать ее изводить.
- Это очень расплывчатое требование Ваше Величество, может, Вы его конкретизируете?
- Легко. Разреши ей общаться дочерьми и контролировать, как их содержат в монастыре. Советуйся с ней по поводу возникающих проблем и разреши миловать тех, кого решил наказать. Ей это тоже будет приятно.
- Если с первым, я еще могу согласиться, то второе Ваше условие приведет к тому, что в наших владениях не будет никакого порядка. Неужели Вы действительно настаиваете на этом?
- Пусть не всегда, хотя бы изредка, позволь ей это.
- Да все равно не будет порядка. У нее в ногах будет валяться все владение, вопя о несправедливости: "Соседа помиловали, за тоже самое, а меня нет". Закон должен быть один. Даже если этот закон иногда - мое слово.
- Тогда не миловать, а иногда смягчать наказание, заменяя его, например, более унизительным, но менее суровым.
- А вот насчет этого я, пожалуй, спорить не буду… Такое развлечение я готов ей предоставить.
- Вот и хорошо, - удовлетворенно кивнул король, - я надеюсь, это порадует ее, и вернуться к тебе ее не придется заставлять.
- Вы боитесь пригрозить ей моим распятием?
- Если честно, то боюсь, Алекс… Если она не согласится, мне же придется выполнить угрозу и потерять вас обоих… или не выполнить и окончательно потерять ее, а она нужна мне, очень нужна, Алекс.
- Хорошо, я сам за ней съезжу, и сам с ней поговорю, она наверняка согласится вернуться. Особенно если ей дать хотя бы пару дней в монастыре пожить, чтоб успокоилась немного, да обиды позабыла…
- Я не возражаю, несколько дней я готов подождать. Слугам сейчас скажешь, что на богомолье она уехала. А через пару дней поедешь за ней, и все сделаешь, чтоб вернуть ее.
- Сделаю. Она вернется, обещаю.
- Очень хочется надеяться, - тихо проронил король и отвернулся к окну кареты.
Катарина обедала в трапезной с монахинями, когда вбежавшая сестра Лидия, сияя улыбкой в пол-лица, доложила:
- Матушка Серафима, Алина приехала, к отцу-настоятелю сейчас пошла и просила дочку ее привести.
У Катарины от волнения перехватило дыхание. Она столько ждала этого визита своей матери, как уже под воздействием бесед с обитателями монастыря, привыкла говорить и думать о ней, что сейчас боялась поверить собственным ушам.
- Сейчас отведешь, скажи только сначала: как она, голубка наша? - лицо пожилой монахини тоже осветила улыбка.
- Хорошо, хорошо, матушка, улыбается, смеется, и глаза, словно сапфиры блестят. Увидела меня, обняла, расцеловала, соскучилась по вас всем, говорит, сил нет. Подарков привезла всем. Во дворе две лошади с тюками стоят, столько привезла всего… Отцу Стефану меховую душегрейку сразу вручила, и пожелала, чтоб он никогда не мерз, стоя на воротах, он даже прослезился. А сейчас она с отцом-настоятелем беседует и дочку ждет.
- Тебе никак тоже что-то привезла?
- Сказала, что всем привезла, но попросила разрешения попозже все вручить. Очень отца-настоятеля увидеть хотела. Так, что я, не мешкая, ее сразу к нему и повела. Не убегут подарки ведь.
- Ты Катерину отведи, а потом лошадей распряги и верни проводникам.
- Распрячь, распрягу, матушка, а возвращать их некому. Алина сказала это наши теперь лошадки, чтоб провизию возить, тоже подарок.
- Где ж их держать-то?
- Алина горских, вьючных лошадок привела, этим даже стойла не надо, лишь бы место, где постоять было, да клок травы дали б им… Они хоть и неказисты на вид, но цены им в горах нет. Я всегда о таких мечтала, матушка.
- Ой, и накажу я тебя, Лидия, за леность и мысли подобные, - строго взглянула на нее та.
- Любую епитимью наложите, матушка. Согласная я. Только лошадок не отбирайте. Я ж с ними теперь любой провизии на год вперед привезти смогу.
- Вот коли, отец-настоятель разрешит их оставить, то будешь убирать за ними и следить, раз так нужны они тебе.
- Буду, с радостью буду, матушка. Благодарю Вас.
- Иди Катерину отведи, - мать Серафима вздохнула и обернулась к Кэти, - Что сидишь-то? Али не слыхала, что мать твоя приехала или видеть ее не хочешь совсем?
- Хочу, - тихо прошептала Кэти, поднимаясь.
- Что-то незаметно, девонька, - мать Серафима удивленно качнула головой, - другая б на твоем месте уже летела б к своей матушке, к тому же такой, как она, а ты стоишь как изваяние замороженное. Не стой, иди, ждет она тебя.
Кэти в сопровождении Лидии вышла. Мать Серафима проводила ее долгим взглядом:
- И что за девочка… и не достучишься к ней никак… даже Алине и то не рада… Неужто и на нее обиду какую-то держит? Чем же обидели то так ее, что не радует ее ничего совсем?
Она медленно обернулась и наткнулась на холодно-колючий взгляд самой старшей из монахинь - матушки Калерии, соблюдающей обет молчания.
- Что-то не так, матушка?
Мать Калерия поднялась, медленно подошла к тарелке, из которой ела Кэти, взяла ее и, шагнув к мусорному ведру, стоящему в углу, бросила туда.
- Вы считаете, я не должна была отпускать ее, пока она не доела? - тихо осведомилась мать Серафима. Она привыкла слушаться мать Калерию, которая очень долгое время, пока не приняла обет молчания и не передала бразды наставничества ей, возглавляла женскую часть их обители.
Та отрицательно покачала головой, потом плюнула в ведро и вышла.
- Я чувствовала, что не нравится девочка матушке, но чтобы так… - испуганно глядя на мать Серафиму, проговорила самая молоденькая монахиня Нина, - И с чего бы это? Ведь она души не чает в Алине, с тех пор как та ей демона показала, и она обет приняла… и молится она все время о ней, я много раз слышала.
- Кто ж знает… отец-настоятель вон девочку тоже не особо привечает и суров с ней… Может, сама она натворила чего… Только тогда ей вдвойне помощь требуется, чтоб раскаяться смогла и жизнь новую начать. Жаль, что не говорит она ни с кем. Хоть ты бы ее разговорить попыталась.
- Да сколько раз пробовала… И про Алину ей рассказывала, вот мол, какая матушка у тебя. Слушает и молчит. Иногда только спросит: я должна что-то делать, как она? Да, нет, отвечаю, не неволит тебя никто, ты ж не монахиня, чтоб послушание нести. Матушка твоя, говорю, лишь по доброй воле помогала. Ну она буркнет что-то типа: "понятно", и вновь замолчит, и слова от нее не добьешься. А на все вопросы, Вы сами знаете, у нее один ответ: "Не хочу вспоминать", и все.
И тут в трапезную вбежала Лидия:
- Матушка, позвольте, я настойку успокоительную возьму? Отец-настоятель велел принести.
- Бери, конечно. А что случилось-то?
- У Катерины истерика, ужас какая… я потом все расскажу, сейчас отнесу, вернусь и расскажу, - Лидия взяла из шкафчика бутылочку и поспешно выскочила за дверь.
- Что это с ней стряслось-то? - мать Серафима повернулась к распятью и перекрестилась, - Господи, помилуй ее.