Нина поспешно опустилась перед распятьем на колени, крестясь и шепча: - Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи помилуй. Господи, помилуй…
Ее молитву прервала вошедшая Лидия.
- Не полегчало ей? - спросила у нее мать Серафима.
- По-моему полегчало немного, хоть, когда я пришла, она все еще рыдала, но вроде как потише. Отец-настоятель взял бутылочку и сказал, чтоб шла я…
- С чего это она так? - поднимаясь с колен, тихо спросила Нина.
- Сама не знаю. Она как Алину увидала, с криком: "Матушка, неужели Вы ко мне приехали?", бросилась перед ней на колени и, рыдая, руки ей целовать начала: "Не оставляйте меня больше, матушка. Я любое наказание приму, только не оставляйте тут". Я аж онемела вначале. Такое впечатление, что тут над ней измывались все… А потом говорю: "Алина, не подумай, ее здесь не обижал никто". А Алина не говорит ничего, лишь к себе ее прижала и гладит по голове, а та взахлеб рыдает: "Пообещайте, что не оставите меня тут, а то руки на себя наложу, сил моих больше нет". Вот тут отец-настоятель меня за настойкой и послал.
- Вот те на… а мне девочка такой безучастной и равнодушной всегда казалась, - мать Серафима удивленно покачала головой, - действительно говорят: в тихом омуте черти водятся. Ой и нахлебается с ней Алина… ни веры у девочки, ни страха перед Господом… ну да даст Бог справится, голубка наша, Господь всем по силам крест дает.
- Да уж истинно крест, такую девочку в дочки получить, - Лидия хмыкнула, - Это ж надо, носились тут все с ней, что с писаной торбой, а она: "Сил моих нет, руки наложу…". Надо было работать ее заставлять и все службы стоять, да пороть за нерадение, тогда б точно по-другому бы мать встречала.
- Чего так разошлась-то? Боишься, Алина подумает, что обижали ее дочь тут?
- Может и не подумает, а все равно досадно…
- Смири, гордыню-то…
- Причем тут гордыня, матушка? Девчонка житье тут на любое наказание сменять готова. Вы представляете, кем она нас всех считает?
- Тебя по щеке, а ты другую подставь… Ан нет, ты все упорствуешь… Лучше б ее пожалела, да помолилась за нее, чтоб вразумил ее Господь, и она и доброту людскую и любовь Господа замечать смогла. Представляешь, как ей тяжело живется, коли не видит она ничего этого? И тебе сразу легче станет, и сама благодать Господа почувствуешь, Господь-то тех, кто о других печется, всегда примечает.
- Грешна, матушка, накажите… - Лидия склонила голову.
- Хорошо, что поняла… После вечерней службы трижды акафист Господу за нее прочтешь.
- А за Алину благословите тоже трижды прочесть, - смиренно попросила Лидия, целуя ее руку.
- И за нее прочти, - мать Серафима осенила ее крестным знамением, - Благослови, Господи. Иди с Богом и не держи зла на сердце.
- Пойду, лошадок распрягу, матушка, - тихо проговорила Лидия и вышла.
- Посуду собери и здесь и у братии, вымой, затем приберись тут, а потом в храм иди и к службе подготовь там все, - мать Серафима обернулась к Нине.
- Хорошо, матушка, - согласно кивнула та, а потом осторожно спросила, указывая на мусорное ведро, - тарелку-то благословите выкинуть или как?
- Зачем выкидывать-то? Достань, да помой. Ведь не на посуду мать Калерия осерчала. Тарелка и не при чем тут вовсе. Это она показать нам что-то хотела, хоть я и не разберу, что… То ли что мы на девочку наплевали, когда ей помощь необходима, толи что она на нас, то ли что она лишь такого достойна, а может все сразу… Тяжело матушку понимать стало, с тех пор как кроме молитв не говорит она ничего.
- Тяжело, конечно, ее понимать стало, - согласно кивнула Нина, - зато подобрела она сразу.
- Никак старших осуждать удумала? - грозно повернулась к ней мать Серафима.
- Что Вы, матушка… что Вы… и в мыслях не было… я, наоборот, о матушке Калерии лишь хорошее сказать хотела. А коли худое, что сказала, то накажите. Но право слово, сказала без умысла какого, матушка.
- Хорошо, ежели так, - кивнула мать Серафима и вышла из трапезной.
Нина облегченно вздохнула, мать Серафима была намного менее строгой наставницей, чем мать Калерия, когда та возглавляла их небольшое сестричество в монастыре. Если б той также показалось, что она осуждает кого-то, замечанием она бы не отделалась. В лучшем случае сутки б у креста во дворе на коленях бы замаливала этот грех.
Напоив Кэти успокоительной настойкой, Алина отвела ее в ее комнатку, и уложила на кровать. Обессиленная, наплакавшаяся Кэти быстро уснула. Алина попросила отца Стефана присмотреть за ней и вернулась в келью отца-настоятеля.
- Ну как она? - увидев Алину, отец настоятель поднялся ей навстречу.
- Уснула, Отче. Такой стресс у девочки… Не ожидала я…
- А ты что хотела? Приехать и увидеть ласковое нежное создание с открытой душой?
- Конечно, хотела, - Алина игриво улыбнулась, - Вы же на чудеса способны, Отче. Если уж меня Вам разморозить удалось…
- Ты себя не ровняй с ней… Ты никого лишать жизни не пыталась, ты сама жить не хотела, потому что считала, что ни ты, ни твоя любовь никому не нужны.
- Не пыталась лишь потому, что не знала, что могу, да и не давало мне это ничего. Некого мне было убивать-то… А так, я ничуть не лучше ее была…
- Нечего на себя наговаривать, - строго проговорил отец-настоятель, - Кому ты говоришь это? Я тебя лучше тебя самой знаю, так что, не пытайся ее таким способом выгородить, не поможет.
- Строги Вы к ней, Отче… ой строги, - Алина удрученно вздохнула.
- А чего жалеть ее? Девочка ведь даже не от жизни тяжелой избавиться старалась, а от счастливой на ее взгляд соперницы, которой любовь отца простить не смогла. Я все надеялся, осознает, искренне покается, захочет душу свою от греха очистить… Ничего подобного. Вернуть все хочет, забывая о том, что сделанного не воротишь, или забыть и не вспоминать никогда, а больше ничего… А так душу не лечат.
- Она что не исповедовалась, Отче?
- Алина, то, что она рассказала мне все, исповедью никак назвать нельзя. Она не раскаялась в содеянном, ты понимаешь меня? Она удовлетворилась твоим прощением, в котором не сомневается, и с огромным удовольствием поверила в твои слова о том, что это ты во всем виновата… Я пытался ее образумить и поговорить с ней, но она замыкается. Она закрыла душу, поэтому ей так плохо здесь. Она живет в постоянном страхе, что правда о ней раскроется, и ее оправдания разлетятся, как карточный домик под порывами ветра. Она хочет уехать отсюда и все забыть, не понимая, что от себя не убежишь, и что только стены монастыря хранят ее от того, кто ждет ее за ними.
- Он не ушел?
- Куда же он уйдет от такой добычи?
- Неужели сделать ничего нельзя?
- Почему нельзя? Можно. Душу от греха очистить и служению Богу ее посвятить… Тогда никакой демон не страшен.
- Она монахиней стать должна?
- Необязательно. Богу служить и не в монастыре можно, ты же знаешь. В монастыре тяжелее жить, но проще от соблазнов скрыться. А в миру наоборот. И выбор каждому предстоит сделать самостоятельно, по какому пути идти.
- Самостоятельно? - Алина усмехнулась, - Ой ли, Отче?
- Хорошо, не всегда самостоятельно. Бывает, что Господь заранее путь предначертал, а твое дело идти, и не роптать.
- А я ведь проситься остаться приехала…
- Знаю, - кивнул отец-настоятель, потом осторожным движением приподнял голову Алины и заглянул ей в глаза, - Но не приму. Как паломница, на богомолье приехавшая, пожить, сколько хочешь, можешь, а на большее даже не рассчитывай. Не твое это. Тебе другой путь указан.
- А я вот, как паломница, возьму, да и на всю жизнь здесь останусь, - Алина невесело усмехнулась.
- Не останешься, девочка моя любимая, - отец настоятель грустно улыбнулся, - тебя долг позовет. Да и приедут скоро за тобой. Сама ведь знаешь.
- Не могу я там, не могу, Отче - Алина упала перед отцом-настоятелем на колени и, уткнув голову в его руки, заплакала, - Я среди такой грязи живу, Вы и подумать про меня такое раньше не смогли бы… И самое ужасное, ведь я отчасти в ней сама виновата… Из-за того, что я самого начала в нее ступить отказалась, они окружили меня ей, и топят в этой грязи все и всех вокруг… и остановить это не могу, пыталась, но не могу… Не получилось из меня проповедницы… получается я лишь их жизни храню, а они их тратят на жизнь в грехе и распространение греха… То есть я помогаю им этот грех распространять… Вот ведь как получатся, Отче.
- А ты значит, проповедницей стать пыталась? Сама решила или подсказал кто?
- Я остановить все это хотела и не раз… А получалось еще хуже…
- Если б все так легко изменить было, девочка моя глупенькая… - отец-настоятель ласково погладил плачущую Алину по голове, - Люди самого Спасителя слушать отказывались, а ты горюешь, что тебя не послушали.
- Но ведь я помогаю им, и значит, помогаю и дальше весь этот грех множить.
- Ты что сама о чем-то спрашиваешь и ответы получаешь? Нет, девочка, Господь дает тебе лишь то, что считает нужным, поэтому не бери на себя то, что не по силам тебе. Положись во всем на Него, и пусть будет на все воля Его…
- Мне так легко с Вами, Отче… Вы лишь пару фраз сказали, а такую тяжесть с моей души сняли.
- Вот и хорошо, радость моя, поднимайся, утрись, да водички вот выпей, - он помог подняться Алине и, налив в стакан воды, протянул ей, - Господь всем по силам крест дает, так что не кручинься, девочка моя любимая, выдержишь все… Я вот, если честно сказать, не знаю что с твоей дочерью делать, это проблема для тебя посерьезней будет. По-хорошему, так оставить тебе ее здесь надо и не просто так, а на послушании, и не у кого-нибудь, а у матушки Калерии. Больше с ней никому не справиться.
- Это единственно-возможный вариант? - выпив воду и отставляя пустой стакан, спросила Алина.
- Нет, не единственный. Ты, конечно, забрать ее можешь, но намучаешься ты с ней и вряд ли справишься… как бы не потеряла ты девочку…
- А Вы уверены, что матушка справится? - спросила Алина и вдруг замерла, а взгляд ее устремился вдаль. Через некоторое время она тряхнула головой и подавленно произнесла, - Нет, не смогу ее здесь оставить… С собой заберу, чтобы не случилось потом.
- Что увидела?
- Не выдержит Катарина, что оставила я ее здесь, посчитает это еще одним предательством, озлобится и сорвется, и мать Калерия ее ломать начнет… У нее, конечно получится и смирению ее научить и жизни в страхе перед Господом, но какой ценой… Да и любовь Бога девочка вряд ли почувствует… Не дело их обоих такому подвергать… Я сама попытаюсь. Господь милостив, может, и мне удастся.
- Как бы она у тебя, не сорвалась, радость моя. Ты не в монастыре живешь, и демонам вход в твой замок не заказан. Чуть не уследишь и получишь одержимую дочь. Смотри, не обреки на худшие муки девочку жалостью своей.
- Я знаю, куда вымощена дорога благими намерениями, но все равно попытаюсь. Господь не просто так мне показал, что здесь ее ждет.
- Не нравится мне твой выбор… - отец-настоятель сокрушенно покачал головой, - Но время еще есть. Господь милостив. Пока ты здесь, может и прояснится все… Пойдем в храм, служба скоро.
После службы, Алина раздала всем привезенные подарки и припасы, после чего пошла в трапезную монахинь. Сестры, усадив ее за столом, окружили и стали наперебой расспрашивать о ее жизни. Лишь матушка Калерия, сидя чуть поодаль, по обыкновению гордо выпрямившись и строго взирая на окружающих, безучастно молчала и лишь внимательно слушала.
- Хорошо, живу, выздоровела и больше не болею. В замке есть церковь, молюсь или у себя или там, а иногда в город ближайший езжу, - рассказывала Алина, стараясь ответить сразу на все вопросы, - Муж меня не обижает, уважительно относится, лишь очень строг к окружающим, а все остальное хорошо. Дети? У нас кроме Катарины еще две его дочки, они сейчас тоже в монастыре, который рядом со столицей, он так захотел. Я? Нет, пока не жду от него. Не судьба видно.
- Алина, это ты зря так говоришь, - взяла ее за руку мать Серафима, - помолись тут, попроси… И мы все о том же помолимся. Глядишь, и призрит Господь наши молитвы.
- Не надо о том просить и молиться, - голос Алины сразу заледенел, - Господу виднее, что кому требуется.
- Гордыня, это, Алина. Гордыня. Я хоть и люблю тебя, но сказать это должна. Ты женщина, ты ради этого монастырь покинула. Это твой долг. И раз нет у тебя ребенка, а у мужа твоего были, то значит дело в тебе. И это тебе необходимо сутками какие-то грехи свои замаливать, чтоб простил тебя Господь и позволил долг свой выполнить, а не на судьбу кивать. Поменялась ты очень, деточка, раньше ты видимо ближе к Господу была, видимо жизнь в миру и твою душу растлила. Опомнись и покайся, пока не поздно! - в голосе матушки Серафимы зазвучал напор.
- Сутками готова и каяться и молиться, матушка, - Алина вдруг очень нежно и грустно улыбнулась, - Но лишь не об этом… Не может у меня сейчас ребенка быть, просто не может.
- Откуда ты знаешь? Муж, что ли заболел? Так тогда о его здравии молиться должна, а коли он здоров, то о своем.
- Все здоровы, матушка, - Алина качнула головой, - Но детей не будет у нас. В ближайшем времени, так уж точно.
- Так ты сама это удумала? - ахнула мать Серафима, - А на судьбу и Господа сваливаешь… Не ожидала от тебя… Ты понимаешь, что грех это, мужу в этом отказывать? Муж с женой для того и связываются воедино, чтоб детей рожать и растить. А иначе тебе и из монастыря уходить не следовало.
- А я не по своей воле и ушла. Я лишь долг исполняла.
- Так и исполни его до конца!
- Не могу. Так сложилось, что сейчас точно не могу.
- Ты что такое говоришь-то?! Хватит околесицу нести! Или все понятно сейчас объяснишь, и наставление примешь, или уходи с глаз долой, чтоб и не видела тебя больше!
В глазах Алины сверкнули слезы, она поднялась из-за стола, - Простите, матушка, меня недостойную и грешную, но не могу я ничего объяснить и не могу Вашего наставления принять. Зла не держите только, не всегда та мысль, что первой в голову приходит, верной оказывается… - она обвела взглядом монахинь, - Простите, сестры, если обидела чем или что не так сделала.
После чего склонила голову и повернулась к двери. В это время, резко отодвинув стул, встала мать Калерия, шагнула к ней, взяла за плечо, развернула к себе и заглянула в глаза. Мать Калерия была чуть выше Алины, сухонькая, но все еще статная, во всем ее облике до сих пор чувствовалась сила и властность. Она долго смотрела ей в глаза, а потом медленно стала опускаться на колени.
- Что Вы, матушка, встаньте сейчас же! - Алина подхватила ее под руки, вынуждая подняться, и продолжая ей смотреть прямо в глаза, делая большие паузы, словно выслушивая ответы, тихо заговорила, - И в мыслях не держала такого, какая обида, что Вы. Я бы сама подобное подумала, если бы услышала такое… все так запутано, что, даже зная, как все сматывалось, теперь не разобрать, можно ли распутать… Это я знаю… знаю… и о Ваших молитвах знаю… Я так благодарна, недостойна я такого, матушка, недостойна. В такой грязи живу, что и подумать страшно… Нет, об этом не сожалею, сожалею лишь, что окрестить его не смогла, священника не успели вызвать, да и мертвым он уже родился… Заберу ее, тут вразумить постараюсь и заберу… Знаю… Говорю же, не сожалею ни о чем, видно воля Его такая была. Мое дело ее принять.
На этих словах мать Калерия прижала свою ладонь к губам Алины и, раздраженно мотнув головой, легонько стукнула ее по губам.
- Это Ваше право, считать по-другому, а я считаю, что на все воля Его. Раз попустил все так, как случилось, значит, так и должно было быть, а мое дело более-менее достойно пройти через это и веру не потерять, - упрямо нахмурившись, проговорила Алина.
Мать Калерия тяжело вздохнула, покачала головой, потом притянула Алину к себе, обняла, поцеловала, а затем чуть отстранилась, осенила ее крестным знамением.
- Благодарю, матушка, - Алина склонила голову, - поминайте и дальше меня грешную, в своих молитвах. Спаси Вас Господь!
Мать Калерия улыбнулась, согласно кивнула, а потом подтолкнула Алину к двери.
- Спаси вас Господь, сестры, - та еще раз обвела монахинь взглядом, кивнула притихшим и неосмеливающимся подняться, чтобы проводить ее, Лидии и Нине, и взялась за ручку двери.
- Алина, постой, - мать Серафима, напряженно наблюдающая за столь необычным общением матери Калерии и Алины, поднялась, - погорячилась я что-то… Может и правда, не совсем я разобралась во всем… Чужие-то проблемы всегда простенькими кажутся, это лишь от своих голова пухнет. Не буду я лезть в твои дела. Пообещай лишь с отцом-настоятелем о них поговорить, ладно?
- Он все знает, - Алина повернулась к ней.
- Тогда тем более… и куда это я полезла со своими-то советами? Прости, Алина. Не держи зла, голубка. Забудь, что наговорила тебе и скажи о чем за тебя молиться, я помолюсь.
- Не за что мне Вас прощать, матушка, - улыбнулась Алина, - а за заботу благодарю. Помолитесь, чтоб вразумил Господь, и путь верный указал… А то у меня, что ни шаг, то развилка, а куда идти лишь Он знает… Да о моем младенце, умершем при родах некрещеным помолитесь… чтоб сжалился над ним Господь и призрел его…
- Так у тебя был ребеночек-то… а говоришь, нет детей с мужем…
- Это был ребенок милорда Даниэля. Я поняла, что вы меня о нынешнем муже спрашиваете. С ним у нас нет детей, и не ждем мы, что будут.
- Действительно, все запутано у тебя в жизни, Алина. Ну да даст Бог, распутается все с Его помощью-то… Помолимся мы все о тебе, голубка… и я, и сестры помолятся.
- В каждой молитве поминать тебя буду, - пообещала Нина, смахивая набежавшую слезу, - и ребеночка твоего. Вот ведь жалость какая, что умер он…
- Это ты после родов тех к нам в прошлый раз пришла? - спросила Лидия, видимо что-то прикидывая в уме.
- Догадливая ты, - Алина усмехнулась.
- Дня за два до твоего появления слышала я, как матушка Калерия молилась о каком-то новопреставленном младенце… Я еще удивилась: о ком это она? А сейчас вот вспомнилось, - Лидия, почувствовав неодобрительный взгляд матери Калерии, потупилась, - Не серчайте, матушка. Вырвалось.
- Матушке многое открыто, - улыбнулась Алина, с нежностью посмотрев в сторону той, - если б не ее молитвы, может, и не добралась бы я сюда…
Мать Калерия явственно усмехнулась, покачала головой и, глядя на Алину, коснулась кончиками пальцев своих губ, а потом, отведя руку, легонько стукнула ими по столу.
- Это не глупости, и болтать не перестану, мне можно, я обет не принимала, - лукаво улыбаясь, рассмеялась Алина.
Рано утром, еще до рассвета, Алина разбудила Кэти:
- Пойдем, покажу тебе что-то.
Кэти тут же поднялась, - Сейчас иду, матушка.
Они вышли из монастыря и в полутьме приближающегося рассвета стали подниматься выше в гору по едва заметной тропке. Минут через пятнадцать они вышли к небольшой площадке у отвесного склона. Алина встала на самый край и поманила Кэти к себе:
- Иди сюда, не бойся.
Кэти осторожно подошла и Алина, обняв ее за плечи, тихим и проникновенным голосом стала говорить: