Янгфельдт Бенгт
Синьор Дриндрин
Бенгт ЯНГФЕЛЬДТ
Синьор Дриндрин
Сидя у окна с видом на Вергилиево море и занимаясь вязанием, женщина ждала своего мужа. Он опаздывал к обеду. Возможно, по дороге его кто-то остановил в надежде получить консультацию. Не далее как вчера Альфонсо, крестьянин из Дамекуты, слез с осла ради важного разговора: он не знал, что делать с соседом, свинья которого разнесла изгородь его курятника. Муж готов был помочь и в такой ситуации. Конечно, бесплатно. У него были клиенты куда богаче. Сейчас, к примеру, он вел одно редкое дело: владелец художественной галереи подал в суд на обезьяну, которая ночью проникла в его помещение и хвостом превратила не высохшие еще полотна в "футуристические выкрутасы" - именно так истец обозвал результаты ее ночных похождений. Это был первый и единственный раз, когда муж защищал футуриста. "Ты же терпеть не можешь все, что называется модернизмом", - поддразнивала она. "Обезьяна не виновата", - возражал он смеясь.
Она подняла глаза. В дымке над горизонтом увидела темную точку. Корабль? Нет, паром из Сорренто должен прийти только к вечеру.
Хотя он был иностранцем и не владел языком в совершенстве, его адвокатская практика процветала. Она часто с болью в сердце вспоминала годы ссылки в Сибири, где он проигрывал все дела, за которые брался. Он долго не мог пережить этот позор. Но решив не возвращаться на родину, а остаться на этом острове и поправить свое здоровье, он неожиданно превратился в удачника. Вначале его клиентами были почти исключительно русские (тогда здесь была довольно большая колония), потом к его услугам стали прибегать немцы и англичане.
Она поглядела на море. Точка увеличилась. Конечно, корабль: она все еще могла доверять своим глазам. Да... Болезнь... Это же просто счастливый случай, что болезнь была замечена! Не проходи доктор мимо в тот вечер, когда Володя играл в шахматы с русскими друзьями, вполне возможно, их жизнь сложилась бы совсем по-другому. И только ли их жизнь? За свои чудодейственные руки доктор удостоился чести стать почетным гражданином райского острова. Почему бы и Владимиру Ильичу не оказаться почетным каприйцем ?
- Позвольте вас представить... Мой русский друг синьор Ульянов...
Третьего игрока в шахматы, писателя. доктор знал уже много лет. И его книги, и его пораженные туберкулезом легкие. Их познакомил Луначарский. Он писал тогда работу об английском романтизме. Бывший дом поэта Джона Китса в Риме снимал теперь известный врач. приемная которого располагалась как раз в той комнате, где умер поэт. Луначарский постучался в дверь и объяснил причину своего визита. Врач тотчас же впустил русского гостя и показал ему комнату.
Если бы Луначарский не был таким педантом и не потащился в дом Китса, они с доктором никогда бы не познакомились! Доктор проводил зимние месяцы в Риме, а лето на острове. Он охотно рассказывал о случаях из своей практики. Какой он изумительный рассказчик! Она смеялась, вспоминая историю с запечатанными гробами, которые перепутали на поезде в Германии: шведский студент обрел вечный покой где-то в России, благословленный попами, тогда как русский генерал лежит себе зарытый на протестантском кладбище, со шведским именем на могильной плите.
Ее муж и его русские друзья рассеянно слушали докторские рассказы. Они были заняты другим: политической тактикой и стратегией. Их манера рассуждать напоминала доктору о собраниях молельщиков на его родине. "Нонсенс!" - фыркал он. слушая их споры. Самым вспыльчивым всегда был Владимир Ильич. Вспыльчивым и бескомпромиссным. Это он расколол партию и превратил друзей в ожесточенных врагов. Многие видели в нем будущего лидера партии, а то и главу государства! Иногда он до того входил в раж, что начинал кликушествовать, отчего даже иные приверженцы приходили в ужас. Во взгляде сверкало безумие, глаза таращились и, казалось, готовы вывалиться из орбит. Ей же, которую несколько лет назад постигла базедова болезнь, видеть это было ужасно.
Чаще всего это случалось "при закрытых дверях", среди товарищей по партии, но однажды, играя в шахматы на площади, он сорвался при всех. Доктор не раз был свидетелем подобных припадков, обычно это случалось с богатыми истеричками, утомленными праздностью и изобилием. С истерией на почве политики ему еще встречаться не приходилось. Он сразу же положил руку на лоб Владимира Ильича.
- Попытайтесь успокоиться, синьор Ульянов, - сказал доктор. - И перестаньте все время говорить о революции, гражданской войне, мести и классовой ненависти. Вам не следует так горячиться. Подумайте о давлении.
Докторская рука успокоила Володю, в этом он сам ей признался. И тем не менее... Он же обещал отомстить за брата, казненного царскими жандармами! Неужели же из-за этого чертова давления пришел конец всем планам, которые он строил и для себя, и для своего страдающего отечества? Интеллект сопротивлялся, но воля слабела под знаменитой рукой, которая магически действовала на все, к чему прикасалась.
С доктором они вступали в бурные стычки прежде всего по историческим вопросам. Доктор настаивал: Тиберий не был эротоманом и сумасшедшим, персонажем из пасквилей Тацита и Светония, а одним из великих цезарей. Великий цезарь? Разве мог какой-нибудь властелин вообще" быть великим в эпоху до нового мироного порядка? Это противоречило всему, но что мерили Владимир Ильич и его наставники. Доктор взял его с собой на прогулку к вилле Повис, откуда Тиберий одиннадцать лет управлял Римской империей. Показал образцы римской кладки стен.
- Выглядит, как пчелиные соты.
- Рабский труд!
- Смотрите, как ровно римляне формовали кирпичи.
- Кровососы!
Еще одна стычка случилась по поводу музыки. Доктор обожал музыку, а его пациент раз и навсегда решил отсечь ее от своей жизни. Как он наслаждался Бетховеном! Погружался в мечты, забывал обо всем на свете. Но мог ли он это себе позволить? Музыка заставляла забыть о классовой борьбе, о революции.
После пяти-шести сеансов, которые, кроме воздействия музыкой, состояли из возложения руки на лоб и успокоительных бесед, наступило явное улучшение. Пациент больше не впадал в кликушество, болезненные видения будущего рая, в котором молочницы управляли бы страной, сидя на золотых стульчаках, начали уступать место рассуждениям, более близким к действительности. Доктор поставил себе целью научить пациента любить людей, а не Человечество и. казалось, добился некоторого успеха.
Втайне от Владимира Ильича доктор беседовал с ней о болезни мужа. интересуясь его родословной. И узнал, что род этот страдал особой формой склероза. У других членов семьи он сидел в конечностях, многие из них умерли в юном возрасте. "Если брат потерял ногу, то этот рискует потерять голову, обронил доктор. - У синьора Ульянова мало шансов на долгую жизнь, но при полном политическом воздержании он мог бы ее продлить по крайней мере на несколько лет".
О мрачном предсказании она мужу не сообщила. Не узнал он и о том. как доктор назвал его болезнь в разговоре со шведским консулом. Ей рассказал об этом местный аптекарь, которому проболтался консул. Диагноз доктора звучал так: marxismus hystericus - обусловленная политикой нервная болезнь, которая при неблагоприятных политических обстоятельствах и при общении со слишком большим количеством единомышленников грозит развиться в чистое безумие. При склонности к склерозу все это могло кончиться катастрофой.
Под умелым воздействием доктора Владимир Ильич, однако, начал терять интерес к политике. Вместо этого он учился удить рыбу. Ему никак не удавалось усвоить нехитрую технику, и он стал приманивать рыбу, когда та клевала, похожим на звон дверного колокольчика звуком дрин-дрин. Рыба срывалась, а он хохотал до крика. Дриндрин! Если сентиментальный Горький плакал из-за каждого пустяка, то Володя полюбился жителям острова за свой вечно веселый нрав, и они прозвали его синьор Дриндрин.
Как хорошо, что его удалось оторвать от политики! Бред, конечно, все еще мог начаться, но в сравнении с тем., что было раньше, это уже пустяки. Жаль, нельзя рассказать мужу, какой диагноз поставил доктор. Сама она находила его остроумным, но муж мог разозлиться и нарваться на рецидив.
Она окинула взглядом бухту. Точка на горизонте, за которой она давно наблюдала, укрупнилась. Корабль был так близко, что читалось даже название: "Леди Виктория". Сегодня же первое мая, и доктор Мунте возвращался домой на Капри после зимней практики в Риме! Чудодейственные руки сулили надежду. Она вновь принялась за вязание. Еще только рукав, и свитер для любимицы доктора обезьяны Билли - будет готов.
- Синьора, господин адвокат вернулся к обеду, - нарушила тишину служанка Джованна.
Надежда Константиновна отложила вязание и поднялась, чтобы поцеловать мужа. знаменитого каприйского адвоката.