Он ушел, а Игорь остался в комнате, через которую проходили поджарые менеджеры и темнокожие уборщики с ведрами, в фирменных бейсболках с логотипом турнира. Девушки из группы поддержки в джинсовых куртках и ковбойских шляпах курили и болтали у выхода на трибуну. За стеклянной перегородкой Игорь увидел несколько компьютеров – видимо, поставленных здесь, чтобы удаленно следить за игрой.
Никто не обращал на него внимания, и он зашел за перегородку, сел за монитор. Набрал в поисковике сайт новостей Сицилии и открыл раздел криминальной хроники. Там он сразу увидел большой заголовок «Russo traccia», «Русский след». К статье прилагалась фотография с какого-то светского мероприятия, где Коваль в черном фраке улыбался белыми зубами. Тут же шли снимки дома, бассейна, комнат прислуги, паспортные фотографии Розы и Вана, под которыми значилось: ha voluto, ricerca di attenzione – разыскиваются. В тексте Игорь разбирал лишь отдельные слова: русская мафия, тройное убийство, импорт криминала. Имя Майкла несколько раз повторялось в первых абзацах статьи, под подозрением были филиппинские слуги, но об Игоре, кажется, нигде не упоминалось.
Трудно было представить, что в гибели Майкла виноваты Гиена и Павиан, но их исчезновение могло быть доказательством вины. Уже в который раз за прошедшие сутки Игорь подумал, что, может быть, нужно просто позвонить Измайлову. Найти его по городскому номеру или оставить сообщение на автоответчике, попросить помощи, хотя бы совета. Но доводы Коваля были сильнее: если за эти два года Георгий не пытался о нем ничего узнать, значит, они стали чужими, а просить о чем-то постороннего человека было унизительно и бесполезно.
Он по-прежнему не находил в своем сердце ни скорби, ни сожаления о смерти Майкла. Было немного совестно за это, ведь Коваль заботился о нем в радости и в болезни и по-своему любил – возможно, даже сильнее, чем думал сам. Почти с тем же безразличием Игорь вспоминал теперь тетку, о смерти которой узнал несколько месяцев назад. Он чувствовал, что душа его очерствела, ссохлась, разучилась искренне откликаться на горе и радость жизни, как будто скорчилась в углу забитая, голодная девочка, беременная страхом и тягостным ожиданием неладного. И он пока не знал, что делать с собой, кроме как довериться случайному попутчику, который мог оказаться посланником того же ада, в котором Игорю уже случилось побывать.
Болельщиков пригласили на трибуну. Раньше Игорь видел игру в покер только по телевизору и теперь с любопытством оглядывал зал, наблюдал, как рассаживаются игроки, как зажигаются по всему залу электронные табло. В своих темных очках и дурацком галстуке Борис смотрелся нелепо, как чудаковатый персонаж из советской комедии. Сразу было видно, что он здесь единственный русский.
Высмотрев Игоря в толпе, он помахал рукой. Игорь ответил.
Дилер раздал карты, и партия началась.
Стеклянный зверинец
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
К сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
Видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
Иосиф БродскийКак советовала Лариса, темой вечеринки по случаю объявления дня свадьбы выбрали «Серебряный век». Организацией занималась команда Дорошевского. Был арендован старинный особняк с бальными комнатами, театральным залом, мавританской курительной гостиной; составлена развлекательная программа: выступления артистов пантомимы, мелодекламация, песни Вертинского, танцы под патефон. Гостей загодя оповестили о требованиях дресс-кода.
По рассказам Ларисы, девочки отнеслись к задаче ответственно – платья и антикварные драгоценности для вечеринки выбирались в Лондоне, прически изобретал в Москве модный стилист.
Владимира Львовича задержали дела и курс лечения, но вместо него должен был приехать Аркадий Борисович Струпов, вице-президент группы компаний. Когда-то перспективный физик-ядерщик, теперь шестидесятилетний кандидат в список Форбса был третьим лицом семейного бизнеса и крестным обеих девочек. Со своей стороны Максим пригласил отца, его компаньонов с семьями, Радика с женой, Добрынина и Котова.
Отца позабавил витиеватый текст приглашения, где гостей обещали «окунуть в атмосферу Серебряного века» и «напитать ароматами эпохи». Чувствовалось, что к происходящему он относится скептически, хотя и обещал Максиму сыграть свою роль в соответствии с программой. Марьяна приехать не смогла или же не захотела. Максим знал, что отец собирается встретиться с ней в Москве, но к каким решениям они успели прийти за это время, собираются ли разводиться или снова будут жить вместе – эти вопросы пока оставались на повестке.
В Петербург Лариса, девочки, охранник и помощница с коробками прибыли утром на поезде. Аркадий Борисович летел «Аэрофлотом», чтобы быть к началу вечеринки.
Встретив будущих родственников на вокзале, Максим снова вдруг ощутил неуверенность в своем выборе. Он чувствовал, что подогнанная под расхожий стандарт красота Кристины оставляет его равнодушным, даже как-то холодит душу. Он не любил зооморфные женские типы, а лицо его будущей жены как раз напоминало кошачью или беличью мордочку. Тогда как грубоватые черты Аглаи выражали силу характера и живость ума. На этот раз она сняла очки, высоко заколола свои русые, с рыжим отливом, волосы и сделалась похожа на самобытных женщин кисти малых голландцев, для полного сходства с которыми ей не хватало крахмального передника и чепца.
– Максим, надеюсь, ты подумал, кто из твоих друзей будет сопровождать Аглаю, чтобы она не осталась без кавалера, – напомнила педантичная Кристина.
– Я попросила Аркадия Борисовича, чтобы он сопровождал Глашу, – заявила Лариса. – А сама рассчитываю на твоего отца, Максим.
– Почему это я должна остаться без кавалера? Я всегда в центре внимания, – тут же возразила Аглая.
– Просто мама боится смурфиков, – простодушно пояснила старшая сестра. – Ну, молодых людей, которые изображают любовь, а на самом деле хотят захапать наши денежки.
– Не обязательно говорить об этом вслух, дорогая.
– Я говорю, чтобы Максим тоже следил. – Кристина сдвинула тонко выщипанные бровки. – На твоих друзей можно положиться в этом плане?
Вопрос звучал глупо, но он настроился быть снисходительным к особенностям женского взгляда на мир.
– Нет, лучше с ними не расслабляться. У них неважно с моральными принципами.
Лариса едва заметно усмехнулась, окинув его быстрым взглядом, и он почувствовал досаду, оттого что не может сейчас вместо дурацкой гостиницы повезти ее к себе на Конногвардейский, раздеть прямо в прихожей. Помимо воли воображение нарисовало эту картину, и он почувствовал прилив неуместного возбуждения.
– Мне нравятся мужчины без моральных принципов, – поддразнивая мать, заявила Аглая. – Потому что в нашем доме даже охранники такие правильные, что, если им начнешь просто улыбаться, они бегут начальнику докладывать.
Кристина строго осадила сестру.
– Мы говорим не про наемных работников, а про людей, с которыми общаемся в нашем кругу. А среди них многие являются нечестными или пустышками. Такие ни на что не способны, даже просто на чувство благодарности к женщине, которая их возвышает.
– Как грустно жить, не правда ли? – Глаша забавно и очень похоже повторила мимику сестры, и Максим снова подумал о вечном выборе между женщиной красивой и женщиной умной и об экзистенциальной невозможности совместить эти два полюса в одном существе.
– Ну хватит ерунду болтать, у вас еще весь вечер впереди, – завершила дискуссию Лариса. – Теперь по номерам – чистить перышки. Времени в обрез.
Они условились, к которому часу заедет Максим, и простились до вечера. Он тоже поехал готовиться к вечеринке и позвонил отцу, чтобы попросить его подъехать к отелю и встретить Ларису.
Цветочные аранжировки, бар с напитками и фуршетные столы преобразили интерьеры особняка, наполнив музейные комнаты жизнью. Максим забрал Кристину из гостиницы за два часа до начала вечеринки – им пришлось отвечать на вопросы журналистов и позировать для фотосессии, заказанной глянцевому журналу. В голубом кисейном платье, с бриллиантовой диадемой в волосах, Кристина не переставала улыбаться, весьма убедительно изображая невесту в облаке счастья. Глядя на себя и на нее, отраженных в больших, от потолка до пола, зеркалах парадного зала, среди цветов и золоченой резьбы, Максим забыл об утренних сомнениях.
Оттенки зависти читались даже на лицах сдержанных распорядителей из кетеринговой службы, готовивших столы для фуршета. Когда же начали прибывать гости, завистливые взгляды и замечания полетели от одной стены к другой, как теннисные мячи.
Радик приехал с женой, располневшей, одетой крикливо и не к лицу. Добрынин сразу вклинился в кружок щебечущих подружек Кристины, а Котов попросил особо познакомить его с сестрой невесты.
Радик приехал с женой, располневшей, одетой крикливо и не к лицу. Добрынин сразу вклинился в кружок щебечущих подружек Кристины, а Котов попросил особо познакомить его с сестрой невесты.
Максим сказал:
– Мой школьный товарищ Андрей Котов, или просто Кот.
– Конфуцианский кот, – поправил приятель.
– И что это значит? – спросила Аглая.
– Что я обрел сансару в глубине ваших глаз.
Та только пожала плечами.
– Все хвалят мои глаза, потому что я толстая. Зато не употребляю героин.
Кристина, изящно сжимая ножку бокала, другой рукой подхватила Максима под локоть.
– Не обижайтесь на сестру, на самом деле она очень умная. Мы обе учились в Московской экономической школе, потом в Англии. Я тоже круглая отличница, но ей все предметы давались очень легко.
Кот сделал масляные глаза.
– Я и не думал обижаться. Мне нравятся девушки с юмором. А вам?
– Мне девушки не нравятся, – заявила младшая сестра.
– А мне очень нравится Петербург, особенно такие места, как это, – снова попыталась всех примирить Кристина. – Конечно, в Москве лучше ночная жизнь, там весело, сплошной водоворот событий. Зато у вас богатая культура.
– Водоворот событий можно организовать и здесь, – пообещал Котов.
– Конечно, если у тебя есть деньги, – беспощадно заметила Аглая.
Максим не хотел ни слушать, ни говорить никаких официальных речей, но Лариса настояла на короткой церемонии. Она сама произнесла несколько напутственных слов у микрофона, перед зеркалом, Максим надел на пальчик Кристины кольцо, Аркадий Борисович провозгласил тост. После поздравлений на сцену вышли актеры, обещавшие под фортепьянную музыку «погрузить гостей в неповторимую атмосферу Серебряного века».
Добрынин подошел к Максиму и сказал:
– Радик уходит. Там кто-то обидел его жену. Я ему сказал, что тут люди «на понтах», если хочешь, чтобы тебя приняли, надо соблюдать жесткие правила. Но он выпил и бычит.
– Его дело, – пожал плечами Максим.
– Ну а ты как? Чувствуешь турбулентность?
– Пока нет, – искренне признался Максим.
– А мне тут одна сказала, что, когда встречается со своим парнем, он выкупает для них двоих весь кинотеатр. Не любит, когда рядом находятся чужие люди.
– У богатых свои причуды. Хотя учти, они тут все с перспективой.
Приятель подмигнул:
– Стараемся, угождаем как можем.
Бледненькая, посерьезневшая Кристина возражала одной из подруг:
– Лично я не вижу ничего плохого в золотой молодежи. Я включаю в это понятие другое определение. Да, кто-то просто прожигает миллионы и ни к чему не стремится в жизни, а кто-то получает на эти деньги прекрасное образование, чтобы потом править этой страной.
– Представляю, что будет, когда за страну возьмутся эти тупые инфантильные снобы, – хмыкнула Аглая.
– Обладающих умом тоже очень много, – обиделась Кристина. – Хотя, конечно, есть неприятные люди и в нашем кругу. Просто вокруг богатых всегда много зависти… кто-то от природы не умеет искренне радоваться эмоциям и чувствам за других. Нас не любят просто за то, что мы есть.
– У меня в телефоне имеется список бедных людей, которые очень любят богатых, – встрял в разговор Добрыня. – Кому бы они кокс бодяжный барыжили?
В рифму его замечанию актриса в клоунском гриме, бренча по клавишам расстроенного инструмента, запела Вертинского: «Что вы плачете здесь, одинокая, глупая деточка…»
Отец, который появился в зале перед самой церемонией, о чем-то разговаривал со Струповым и Ларисой. Холодным взглядом он обводил зал и время от времени улыбался какой-то волчьей улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Но Лара слушала его с таким вниманием, что Максим невольно почувствовал ревность.
– Я не вижу катастрофы. К тому же тирания – не причина, а, как правило, следствие оптимального для России общественного устройства. Мы просто вернулись к старым добрым принципам управления времен Золотой Орды. Видимо, нам это ближе, чем Древний Рим.
– Какие же это добрые принципы?
– Русский человек не рационален, он мыслит метафизически. Духовные абстракции для нас всегда будут выше всего материального. Например, для нас власть выше собственности. Теряя власть, человек, как правило, теряет и все, что ему принадлежит. Так было при царях, при советском строе, и мы к этому снова вернулись, с одной поправкой – теперь можно что-то спрятать за границей, на территории легальной экономики. Собственно, ради этой поправки, видимо, инициировались все наши так называемые демократические реформы. Как уступка Западу, который милостиво позволил нам влить в свою экономику наши миллиарды.
– Как так духовное выше материального? – удивился Струпов. – Народ только и делает, что хапает. Найди хоть одного, кто не ворует в карман.
– Деньги – чистая абстракция, для нас это не рациональная вещь. Легальные, оприходованные, протестантские деньги служат прагматичным целям. Их можно инвестировать в развитие и улучшение жизни: в строительство дорог, прокладку инженерных сетей, в работу школ и больниц. А у нас сплошная метафизика. Мы строим дороги, школы и больницы только затем, чтобы на этом кто-то мог нажиться.
– Вы остроумный человек, Георгий Максимович, – сказала Лариса. – Но все же вы меня не убедили. Для меня очевидно, что повсеместное воровство и коррупция связаны с расшатыванием духовных основ общества.
Отец посмотрел на нее с веселым интересом.
– Какое же расшатывание? На мой взгляд, мы никогда не были настолько сплоченными, как сейчас. Все решения принимаются единогласно. Можно называть это круговой порукой, а можно – взаимопомощью и коллективной ответственностью. Это значит, люди у власти ставят общие интересы выше личных. Другое дело, что это сословные интересы, и представителям других сословий ваши решения не всегда понятны. Но справедливость выше закона. Справедливость не регламентируется, это нечто метафизическое, мне отмщение и аз воздам. Русскому человеку, даже если он находится на самой низкой ступени социальной лестницы, приятно сознавать, что он особенный, сложный, нерациональный. Что для него закон не писан.
Струпов неожиданно согласился.
– Тут ты прав, народишко избаловался. Пора гайки прикрутить, и наверху это уже поняли. Вон сколько громких дел коррупционных. И сажают, дают реальные сроки… Я не о присутствующих говорю.
– Почему не о присутствующих? – Отец усмехнулся так, что даже Максим ощутил исходящую от него агрессивную силу. – Сто семьдесят четвертая, легализация и отмывание доходов, нажитых преступным путем, идет прицепом почти ко всем экономическим статьям. А срок по ней от десяти до пятнадцати, относится к особо тяжким. Ты скажешь, у нас пока несовершенное законодательство, а я скажу, что так проще держать элиту в кулаке. Монгольский каганат знал одно главное преступление перед властью – предательство общих интересов.
– Меня, конечно, тоже беспокоит будущее нашей страны, – как всегда спокойная, Лариса взяла отца под руку и повела к столам с закусками, – но еще больше – будущее наших детей в этой стране. Когда я смотрю на своих девочек, все время задаюсь вопросом, не превращаем ли мы их в беспозвоночных, неприспособленных к реальной жизни. По крайней мере, к жизни в российской реальности, за заборами рублевских усадеб. Как научить их бороться за свое место в жизни, когда им некуда стремиться и нечего желать?
Струпов похлопал Максима по плечу.
– Нет, наши не такие. Они стремятся и желают. Так точно?
Кристина, которая подошла зачем-то к матери, взяла Максима за руку.
– Максим очень целеустремленный. Он не такой, которым все подают на золотом блюдечке. Я их называю «дети-овощи».
– Аристократия никогда не бывает особенно жизнеспособной, – проговорил отец. – А мы по привычке и ради тщеславия делаем из них аристократов. Стеклянный зверинец… И, по законам жанра, они чужды демократических идей и презирают простой народ. Ты не согласен, Максим?
– Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что мне не пришлось выбирать между ужасом нищеты и блестящей судьбой?
– Ну и что, что мы аристократия? – вмешалась в разговор Кристина. – Люди очень разные, не всех интересуют только марки машин, модные шмотки и все такое прочее. А бедные люди часто еще более тщеславны, даже становится жаль тех, кто пытается примкнуть к нашему кругу во что бы то ни стало. Я готова хорошо относиться ко всем, даже к детям уборщицы, если они хотят дружить с нами по-человечески, как в Англии. Но у нас в России бедные люди другие, в них всегда встречаешь эту зависть к богатым, и становится очень неприятно.
Максиму вдруг впервые стало неловко перед отцом за Кристину, за ее звонкий птичий голосок, изрекающий одну банальность за другой.
– Зависть – неприятное чувство, – согласилась с дочерью Лариса, – но вот что нам с вами нужно обсудить, пока все в сборе. Вы же не против венчания в хорошем московском соборе? Есть красивый старинный храм, его закроют на время церемонии, только для своих. Просто нужно уже сейчас договариваться, чтобы попасть в удобное время.