Седьмой заглянул за спину Тысячи-лиц. Рукоятка ножа торчала чуть ниже правой лопатки. Когда грудь сумасшедшего поднималась, из плоти показывалась блестящая сталь. Удивительно, но на ней не было ни каплей крови, ни разводов.
Собравшись с духом, Седьмой схватил нож и выдернул с чавканьем из тела. Из раны хлынула желто-зеленая слизь. Стекая по спине, она жгла кожу. Плоть шипела и пузырилась. Пахло жареным мясом.
— Хорошо-о-о, — прошептал Тысяча-лиц. — Очень хорошо-о-о. Приятно-о-о.
Нож оказался настолько тяжелым, что Седьмому пришлось держать его двумя руками.
— И как же мне тебя резать? — спросил Седьмой.
— Как тебе нравится.
— Ты чувствуешь боль?
Тысяча-лиц осклабился, затем языком провел по губам. Его тело забила дрожь.
Седьмой стоял в нерешительности. Он не мог. Просто не мог. А если Кивир задурманил голову этому сумасшедшему? Возможно, страдалец не понимал, что говорил. Только сейчас Седьмой заметил, что Тысяча-лиц очень красив: лет двадцати, молодой и стройный, идеально правильные черты лица. Слащаво-красивые, до приторности. Испортить их сродни кощунству.
Надо всего лишь поднять нож и…
Но рукоять тяжелая, невыносимо трудно её удержать. Мышцы сводит боль…
Чертовы твари!
— Почему ты медлишь? — с печалью в голосе спросил Тысяча-лиц. — Я прошу, я умоляю: сделай же это! Я хочу утонуть в боли, хочу почувствовать касание холодного лезвия на щеках. Ты лишаешь меня удовольствия! Хватит бояться! Сними с меня лицо. Оно мне надоело.
Будь по-твоему.
Седьмой поднял нож над головой и вогнал лезвие по самую рукоять в ухо Тысяче-лиц. По коридору прокатился душераздирающий вопль. Сумасшедший заорал и забился в конвульсиях. Изо рта потекла кровавая пена вперемешку с желтым гноем.
— Сделай! — кричал он. — Да! Мне приятно. Мне хорошо!
Нож пришлось вытащить, так как кость мешала снять кожу. От кровавого месива уха до лезвия тянулись паутинки гноя. Тысяча Лиц дрожал, больной, возможно, умирал. Он походил на большую куклу с красным плачущим ртом.
Седьмой перевел дух. Закрыл глаза и сосредоточился на ритме своего тела, на миллионе троп, по которым текла остывающая кровь, на равномерной работе бесполезных легких, шуршащий вдох-выдох, на мягком гудении мозга.
Не думать о ноже, не слышать криков. Надо стать бездушной машиной. Монстром, порожденным Всплеском.
— Сними мое лицо! — надрывался Тысяча-лиц. — Я хочу стать свободным!
И полный радости вопль превратился в хрип.
Седьмой открыл глаза и вновь принялся за дело. В этот раз он рассчитал силы, и лезвие снимало кожу. Приходилось работать одной рукой, а второй держать расползающуюся плоть. Тысяча-лиц затих, лишь еле слышно хрипел от оргазма. Кожа снималась легко. Седьмой старался резать быстро и аккуратно.
Когда лезвие сделало свое дело, он бросил нож на пол.
— Прости меня.
— Не… за что… прощать, — выдавил Тысяча-лиц. — Мне хорошо. Я… избавился от ненужной кожи. Возьми нож с собой. Он… он тебе пригодится.
— Для чего?
Но сумасшедший не ответил.
Седьмой держал в руках лицо. Плоть была скользкой и противной наощупь. Работа получилась неаккуратной: щеки представляли собой лохмотья из кожи, вместо носа зияла дыра, не было век.
Тяжело вздохнув, Седьмой бросил взгляд на Тысячу-лиц. Голова упала на грудь, вместо лица — месиво из мышцы, костей и крови. Тело больше не дрожало, грудь мерно вздымалась, пульсировала тускло-синяя сеть вен на шее.
Седьмой поднял нож и срезал сухожилия, соединявшие страдальца со стенами. Тело с глухим стуком ударилось о пол. Шансы, что Тысяча-лиц выживет, минимальны. Однако был ли в пирамиде хоть один живой человек? Вряд ли. Попасть сюда можно через огонь арки. Хотя Кивир способен на многое.
Седьмой в последний раз взглянул на Тысячу-лиц и двинулся дальше. Вскоре коридор вывел его к лестнице, ступеньки которой были сделаны из человеческих черепов. В свете факелов кости пугающе блестели. Подниматься по ним не хотелось, но выбора не было. Седьмой поставил ногу на первую ступеньку, переместил вес на неё. Видимо, черепа чем-то обработали, потому что легко переносили тяжесть.
Первая ступенька.
Вторая ступенька. Третья…
Лестница вела к большой комнате. Факелы освещали каждый уголок, но в отличие от коридора здесь они были сделаны из женщин. Пахло паленым. К горлу подкатывал комок.
В центре комнаты на полу сидел толстяк. Седьмой узнал его. Это тот жирдяй, чьи скульптуры были у входа в арку. Чудовищно огромный и противный. Липкий пот струился по лицу, вдоль висячих сисек, затем стекал по животу к неестественно длинному члену. Пальцы были толстыми и заканчивались закрученными когтями.
Седьмой дотронулся до груди, чтобы убедиться, что еще состоит из твердой плоти. За последние несколько дней все происходящее напоминало сон сумасшедшего. Кресты, дети с глазами на ладонях, пирамида, коридоры, сделанные из человеческой кожи, Тысяча-лиц… И вот теперь этот толстяк.
— Ты проводник? — спросил Седьмой. Голос был холоден и тверд. То, что нужно.
Толстяк посмотрел на Седьмого. У него оказался осмысленный взгляд — умный, растерянный и невинный.
— Я проводник, — сказал толстяк высоким и приятным голосом. — Ты принес лицо?
— Да.
— Дай мне его.
Седьмой бросил вырезанную плоть под ноги жирдяю. Тот молча поднял кожу и стал тщательно рассматривать её.
— Это плохое лицо, — сказал проводник. — Взгляни сам! Носа нет. Где он?
— Какая разница? — спросил Седьмой. Весь этот хреновый театр порядком надоел ему.
— Идиот! — воскликнул толстяк. — От этого лица зависит дойдешь ли ты до Кивира или нет. В Поле Желаний тебя могут раскусить. Неужели Тысяча-лиц не объяснил ничего? Как же можно так относится к коже, глупый?! Мое сердце разрывается от боли при виде того, что ты сделал. Я не хочу больше быть проводником. Не хочу!
Седьмой нахмурился. Голова идет кругом от новых слов. Этот жирдяй так говорит об оторванной коже, словно ему каждый день кто-нибудь приносить её.
— Подожди, — прервал Седьмой словесный поток проводника. — Я ничего не понимаю. Я не сдвинусь с места, пока ты не ответишь на вопросы. А их у меня скопилось предостаточно.
Толстяк утопил лицо в ладонях. Пот крупными каплями скатывался по лысой, как колено, голове.
— Я постараюсь ответить на те вопросы, на которые знаю ответы, — промямлил проводник. — Но учти: мы тратим твое время.
Седьмой не поверил своим ушам. Наконец-то хоть кто-то объяснит происходящее. Он подошел ближе к толстяку, присел, чтобы лица оказались на одинаковом уровне. В ноздри ударил запах скисшего молока. Несмотря на обстановку, проводник показался добрым.
— Где я нахожусь? — спросил Седьмой.
— В моей пирамиде, — голос лился какой-то вязкой, обволакивающей волной.
— Ты её построил?
— Разумеется, нет, — возмутился толстяк. — Её построили мои рабы.
— То есть ты здесь самый главный?
— Нет.
— Кивир главный?
— Нет.
Седьмой опешил. Как-то все странно и непонятно. Надо задать такой вопрос, который бы смог поставить толстяка в тупик.
— Ты человек? — спросил Седьмой. — В пирамиде вообще есть люди? Ты можешь сказать больше двух слов?
Толстяк убрал ладони с лица. Его нижняя губа дергалась, глаза бегали по факелам, словно прося помощи. Не походил он на хозяина пирамиды: такой жалкий, такой беспомощный из-за своей полноты.
Седьмой крепче сжал рукоятку ножа. Можно будет попробовать силой выбить ответы, если проводник заупрямится…
— В пирамиде нет живых людей, — прошептал жирдяй, слегка покачиваясь в такт словам. — Она построена для поисков ответов. Любая душа вольна получить здесь свободу. Грубо говоря, неупокоенные мертвецы собираются в пирамиде и становятся независимыми от этого мира. Взамен они отдают свои воспоминания, знания и чувства. Кивир — собиратель ответов. Он тот, кто первым порожден Всплеском.
— Все равно непонятно, — сказал Седьмой. — Что значит «становятся независимыми от мира»? Перерождаются? Как ты объяснишь существование круга Сансары? По моим исследованиям получается, что любая жизнь перерождается. Семь раз уже всё начиналось с начала. Я седьмое воплощение себя.
Жирдяй растянул губы в улыбке. Он с минуту смотрел в глаза Седьмому, а потом засмеялся.
— Глупец, нет никакого круга Сансары! Нет никаких перерождений. Все намного проще.
— Так объясни же! — крикнул Седьмой. — Хватит водить меня за нос. Я уже ничего не понимаю. Дневник не может врать. Я все проверил, расчеты совпали. Мне практически удалось разгадать тайну Всплеска.
Толстяк коснулся плеча Седьмого. Его рука была холодной и липкой от пота.
— В этом и суть. Ты можешь найти тысячу, миллион объяснений Всплеску, но ни один из них не будет правильным. Всплеск нельзя объяснить человеческой логикой. Отбрось все свои мысли. Просто смотри.
— Это глупо, — сказал Седьмой. Разговор его порядком утомил. Он хотел спрятаться в каком-нибудь тихом местечке и обдумать все.
— Вовсе нет, — смеясь, сказал толстяк. — Ты должен добраться до Кивира. В сердце пирамиды откроются тайны.
— Но ты же сам говоришь, что Кивир собирает ответы, — не унимался Седьмой. — И при этом сказал, что Всплеск не объяснить. Что мне нужно всего лишь смотреть.
— Я простой проводник, мертвый человек. Может, в моих словах и есть ошибки, но они от того, что приходится объяснять словами. Мой самый главный тебе совет: не пытайся осознать увиденное. Прими всё так, как оно есть. Будь терпеливым. Тайна откроется, но позже.
Седьмой недовольно хмыкнул. Появилась шальная мысль подтолкнуть толстяка к ответам с помощью ножа. Однако проводник не казался испуганным.
— А теперь сделай то, что я тебя попрошу, — сказал жирдяй. — И сделай это без разговоров. У меня уже болит язык от болтовни. В общем, так: сейчас ты вспорешь мне живот и залезешь в него. Я начну зашиваться. И как сделаю иглой последнюю затяжку, ты поплывешь по реке Боли. После того, как ты доберешься до нижнего яруса пирамиды, пойдешь по коридору. В конце коридора я буду ждать тебя. Я не смогу с тобой разговаривать, но, думаю, ты не расстроишься. И умоляю тебя: ты должен следовать за мной.
Седьмой остолбенел.
Что сделать? Не ослышался ли он?
— А куда девать вырезанное лицо? — спросил Седьмой.
— Этот кусок плоти станет твоим временным лицо. Мы должны будем обмануть людей-свиней и Легион.
— Бред.
Толстяк улыбнулся.
— Тысяча-лиц еще поможет тебе, — прошептал он. — Вы увидитесь на нижнем ярусе. А теперь пора заняться делом. Время уходит.
У Седьмого было много вопросов, но жирдяй больше ничего не сказал. Проводник помял в руках вырезанное лицо, затем приложил его к лицу Седьмого и начал тихо петь. Из глаз толстяка вспыхнул свет, огненные ленты заплясали по потолку. В комнате возникли существа, однако определить их вид было невозможно. Они то появлялись в коконе света, то превращались в огненные конфетти. Существа бесновались и кружились вокруг Седьмого.
Огненные ленты закрутились вокруг толстяка, обжигая его кожу. На пузе проводника вздулись широкие волдыри. Внутри них появились белесые червяки, излучающие холодно-пепельный свет. В комнате все грохотало и взрывалось. Казалось, сам воздух приобрел цвет.
Жирдяй вскрикнул. Пот из него буквально хлынул во все стороны. Те капли, что попадали на пол, шипели и превращались в уродливых худых существ: глаза-булавки, скрюченные лапы, длинные ногти, широкие лягушачьи рты, мокрые от крови языки-змеи.
Седьмой хотел бы закрыть глаза, но у него больше не было век. Толстяк держал вырезанную кожу на его лице и громко неразборчиво кричал.
Поскорее бы все это закончилось, подумал Седьмой. Может, его опять обманывают? Сложно поверить, что ходы в пирамиде никак не связаны. Думай, тупая голова! Он прошел через арку и оказался в коридоре, который вывел его к этой комнате. Других коридоров или дверей больше нет. А если есть потайной ход? Где он может быть?
— Делай же свое дело! — закричал толстяк.
И Седьмой сделал.
Он без сожаления воткнул нож в живот проводнику и повел лезвие к паху. Мышцы его напряглись, на шее вздулись жилы. Из пуза толстяка вывались кишки и полилась зелено-желтая жидкость.
— Меня зовут Кумакан, — прошептал жирдяй. — Запомни: Кумакан. А теперь — лезь.
Седьмой бросил нож и без раздумий нырнул во вспоротый живот. Мгновение — и по телу прошла волна холода. Ноги и руки увязли в чем-то склизком и зловонном.
Еще мгновение — и Седьмого полностью засосало в чрево толстяка.
Пятый
Николай не мог решиться переступить через порог без Маши. Мысли метались, как крысы, запертые в клетке. Вдруг он окажется на той стороне и вернуться к дочке не получится? Нельзя её вновь потерять. Воображение во всех деталях рисовало, как Машу хватает какая-нибудь тварь из подъезда, запускает когти в её мягкую кожу…
Нет! Необходимо выкинуть эти мысли из головы!
Николай зажмурился.
Успокойся. Волнение рождает ошибки, а те ведут к смерти.
Поэтому он выбрал единственно правильное решение.
— Маша, подойди ко мне, — сказал он. — Держи меня за кофту. Как только увидишь кого-нибудь — прячься.
Маша поднялась по лестнице и ухватилась за его лохмотья.
— Ты все поняла? — спросил Коля.
Она кивнула.
— Тогда пошли. И ничего не бойся. Я рядом.
Николай стоял перед дверью и вглядывался во тьму. По границам портала колыхались языки тьмы. Тянуло могильным холодом.
Надо просто сделать шаг. Один жалкий шажок.
Вот во тьме что-то появилось.
Показалось?
Хотелось бы верить.
Николай вздохнул и заставил себя сдвинуться с места. Шаг — и тьма исчезла. Коля ожидал почувствовать касание холода, ожидал увидеть «архаровцев», толпы зомби, тварей, что живут под землей… Однако портал вывел их к дому. Николай не поверил собственным глазам: он и дочка находились у себя в квартире.
Возвращение в начало.
— Пап, это же моя комната, — сказала Маша.
Николай крепко сжал её плечо. В углу комнаты стояла одноместная кровать — не заправленная, оставленная такой, какой она была, когда сосед сошел с ума. На белом ворсистом ковре валялся плюшевый мишка. Одного глаза не хватало, правое ухо оторвали. В другом конце комнаты возвышался трехметровый шкаф. Рядом с ним стоял письменный стол. На каждой его полке валялись фломастеры, карандаши, книжки и коробки из-под пластилина.
Николай бросил взгляд на окно: голубое небо, летнее солнце. Шелестели листьями деревья. Шелестели листьями. Николай еще раз осмотрел комнату: зеленые обои, возле люстры на потолке жирное пятнышко, телевизор, куклы на специальной подставке на стене.
Николай не верил в то, что оказался у себя дома.
Это невероятно! Уму непостижимо.
Он обернулся. Портал исчез, вместо него — зеркало.
— Маша, держись за меня, — сказал Николай. — Я должен осмотреть другие комнаты.
— Но…
— Никаких «но»! — крикнул он.
Маша нахмурилась, глаза застелили слезы. Николай присел и обнял её.
— Только не плач, милая. Я не видел тебя очень долго. Я боюсь вновь тебя потерять. Понимаешь?
Маша часто-часто закивала.
— Прошу тебя, — сказал Николай как можно мягче. — Делай, что говорю. Здесь может быть опасно.
Он приоткрыл дверь, огляделся. Вроде никого. На полу засыхала кровь. Возле шкафчиков для обуви валялся телефон.
Сердце билось с бешеной скоростью, колени дрожали, приходилось держаться за дверь, чтобы не упасть. Холодные капли пота стекали по спине.
Спокойнее, Коль. Пока еще ничего не произошло. Не будь жалким трусом. Соберись.
Он облизал пересохшие губы и вышел в коридор. Как же все-таки жарко тут! Пекло, блин. Николай взглянул налево, и с его губ чуть не вырвался крик. На входной двери кто-то кровью накарябал «НАЙДУ». Добрый сосед-самаритянин? Или кто похуже?
Найдя глазами Машу, Коля жестком показал ей, чтобы она оставалась на месте. Он услышал жужжание мух еще до того, как выглянул на лестничную площадку. Трупы соседа и жены никуда не делись. Они лежали по разным углам площадки, раздувшиеся, в глазах копошились черви.
Сучество.
Уже день, но трупы не убраны. Запах стоит такой, что желудок просится наружу. Смертью пахнет с первого этажа, наверное.
Всё не так, как надо.
Стараясь не смотреть на труп жены — безымянной жены — Николай закрыл входную дверь.
— Пап, а где мама? — спросила Маша.
Колю как молнией ударило. Он бросил взгляд на дочь, улыбнулся.
— Мама… — Молчание. — Она… она скоро придет.
Ответ, похоже, устроил Машу. Она кивнула и направилась в кухню.
— Подожди, я не успел все проверить, — сказал Николай.
Однако дочь не послушалась.
Ну и пусть.
Похоже, они вновь оказались дома. Спасибо богу за такой подарок. Конец всем мучениям. Больше никаких архаровцев и пожирателей кукол. Выбрались. Николай с облегчением выдохнул. Сейчас он возьмет телефон, позвонит в полицию, в скорую.
В памяти всплыл образ Алёны.
Николай мысленно позвал жену, но она не ответила. А может, и не было никаких голосов в голове… Он зашел в кухню. Маша наливала в стакан воду из графина. В лучах солнечного света она казалась такой нереальной, такой красивой: сквозь румянцы щек пробивается легких пушок, волосы отливают синевой металла, глаза ярко блестят.
Его дочка, его прелесть. И теперь единственный смысл жизни.
Николай осмотрел кухню, чтобы в очередной раз убедиться — он у себя дома. В центре помещения стоял большой дубовый стол, по левую сторону от него — мягкий уголок и стулья, по правую сторону — деревянная стойка, шкафчики, газовая плитка, вытяжка.