— Доктор Хейнс! — воскликнул Семвол. — Неужели вы серьезно думаете, что мы собираемся мстить вам, ученым, за причиненные нам страдания? Разве вы виноваты в том, что плодами вашего труда воспользовались варвары, случайно оказавшиеся у власти? Неужели вы думаете, что и мы такие же варвары, которые будут слепо мстить людям, обогащающим человеческую культуру и цивилизацию? Если вы так думаете, то вы глубоко нас оскорбляете.
Хейнс растерялся. Он заерзал на стуле, заволновался, заговорил срывающимся голосом:
— Простите меня, господин Жорж, если я вас обидел. Но если вы действительно так думаете, то я вам так обязан, так обязан… Как я хотел бы что-нибудь сделать, чтобы оправдать все то, что вы о нас думаете!.. Я готов отдать все свои знания, силы, опыт…
— Совершенно верно, доктор Хейнс, вы говорите святую истину. Именно это сейчас требуется. Нам не следует вспоминать обиды. Мы должны говорить на одном языке, на языке культурных людей, которые ненавидят войну.
— Да, — восторженно произнес Хейнс. — Это совершенно правильно.
— Я думаю, доктор Хейнс, что лачугу, подобную этой, — полковник небрежно обвел рукой свой кабинет, — вы приобретете значительно быстрее, чем вы думаете. Мы верим, что истинные ученые найдут свое призвание в обновленном мире…
— Конечно, конечно…
— Прежде чем закончить наш с вами разговор, я должен задать вам несколько вопросов, чтобы иметь представление, как вас лучше устроить. Если вы, конечно, разрешите.
— О, да, да…
— Вы работали в Отдельной лаборатории, руководимой доктором Роберто?
Хейнс вздрогнул.
— Да, — ответил он тихо, не понимая, откуда господин Жорж знает такие подробности.
— Ваши исследования касались главным образом атомного ядра?
— Почти… — испуганно прошептал Хейнс.
— Почему «почти»?
— Потому что собственно атомным ядром занимались другие лаборатории и институты, а мы пытались уйти несколько глубже…
— Как глубже?
— Мы занимались структурой частиц, из которых состоят атомные ядра, господин Жорж… Мы занимались структурой частиц, которые в физике называют «элементарными».
Семвол улыбнулся и, перегнувшись через стол, с виноватой улыбкой заметил:
— Вы меня извините, я в этих делах неуч. Поэтому прошу вас рассказать немного подробнее. Кстати, кажется, эти исследования были объединены под шифром «Омега»?
Хейнса охватил ужас. Его голос стал едва слышен.
— Да, господин Жорж. Вы очень информированы… Проект «Омега» разрабатывали под руководством доктора Роберто. Дело в том, что доктор Роберто, а также некоторые другие ученые теоретически предсказали еще до войны, что частицы, которые мы привыкли называть «элементарными», из которых построены ядра всех атомов во вселенной — протоны, нейтроны и электроны, в свою очередь имеют сложную структуру.
— Ну и что же? Я думаю, вы занимались «Омегой» в течение войны не ради доказательства каких-то теорий, а имели перед собой вполне определенную цель?
— Совершенно верно. Эта цель была… Эта цель была — страшное оружие войны… Слава богу, оно не было создано…
— Вот как! — сказал Семвол, откинувшись в кресло. — И как далеко зашли ваши исследования?
— Мне трудно судить о том, что делалось в связи с проектом «Омега». Мне известно, что теоретическое обоснование этой работы было закончено. Была также разработана схема ускорителя для рассеивания частиц большой энергии на протонах и нейтронах. Но что было дальше, мне не известно.
— Не известно? — удивился полковник Семвол. — Кем же вы работали у доктора Роберто, если вам не известны детали его исследований.
Хейнс виновато улыбнулся.
— Какую работу доверял вам доктор Роберто?
— Большую часть времени я работал по обеспечению лаборатории нужным оборудованием. Остальное время я занимался информацией.
— Ага, вот так, — произнес Семвол с оттенком разочарования. — Ну, и о чем вы информировали вашего шефа?
— Я переводил русские статьи.
— Русские статьи? Вы знаете русский язык, доктор Хейнс?
— Да, господин Жорж. Я когда-то жил в России, вернее, не в самой России, а в стране, которая называется теперь Западная Белоруссия. Правда, все статьи, которые я переводил, относились к довоенному времени, но тем не менее они были очень содержательны. Доктор Роберто их очень высоко ценил.
— Неужели русские тоже занимались вещами, подобными вашей «Омеге», да еще до войны? — недоверчиво спросил полковник.
— Ну, конечно!
— Вот оно что, — задумчиво произнес полковник. — Теперь я попрошу вас ответить мне еще на один вопрос. Кто из ваших товарищей ближе всего был связан с работой доктора Роберто?
— Доктор Мюллер, — ответил Хейнс. — Доктор Мюллер был самым доверенным лицом Роберто. Они всегда были вместе. Они работали в одном кабинете. Они вместе делали все расчеты…
— Я чувствую, вы, кажется, недолюбливаете доктора Мюллера, Хейнс?
— Вы проницательны, господин Жорж. Да. Тысячу раз да! Я никогда не верил в его лояльность.
— Ого, Хейнс, вы, оказывается, в чем-то подозреваете своего коллегу!
— Я выстрадал право на это, господин Жорж!
— Ну, хорошо, я не буду больше спрашивать о том, что может затронуть ваши личные чувства. Меня интересует прежде всего дело. Что вы скажете о втором вашем сотруднике, о Родштейне?
— Родштейн — экспериментатор. Он ставил эксперименты, которые ему приказывали делать Роберто или Мюллер. У него — золотые руки и дьявольское чутье. Роберто не любил Родштейна за его жадность к деньгам, но очень уважал за экспериментаторский талант…
— Спасибо, господин Хейнс. Беседа с вами была очень интересна и полезна. Я ценю вашу откровенность и желание помочь нам. Сейчас я прикажу отвести вас в комнату, где вы сможете привести себя в порядок, переодеться и, естественно, поесть — вы, видимо, голодны?..
— О, господин Жорж!
— Не стоит, — прервал его Семвол. — Но у меня к вам будет просьба и даже, если хотите, приказ.
— Я исполню все.
— Мое требование очень простое: ни сейчас, ни вообще когда-либо вы не должны передавать вашим сотрудникам содержание нашей беседы.
— О, конечно, конечно!
— Ну вот и все. А сейчас спокойной ночи и до свидания.
Семвол приподнялся и пожал руку Хейнсу. В двери показался адъютант.
— Отведите господина Хейнса в его комнату и позовите ко мне Родштейна.
4
Полковник Семвол слыл среди своих товарищей тонким психологом. Говорили, что именно благодаря этому он сделал в армии стремительную карьеру. У него было чутье, которое всегда безошибочно вело его к цели. Этим чутьем он пользовался не только для того, чтобы наилучшим образом выполнять задания высших начальников, но и для того, чтобы располагать их к себе. Он знал склад характера почти всех, с кем ему приходилось сталкиваться, а также слабости каждого, кто мог для него представлять хоть какой-нибудь интерес. Как он сам говорил в кругу своих близких друзей, «разговаривая с любым, я продумываю свою партию на десять ходов вперед».
И сейчас, глядя на низкорослого, непомерно толстого вверху и тонкого внизу, с лысой головой и огромными, навыкате, глазами Родштейна, он знал всю «партию» до конца. Он знал, на каком ходу он объявит мат этому сотруднику Отдельной лаборатории. Того немногого, что ему было известно из показаний Хейнса, и, главное, своего внутреннего чутья было достаточно, чтобы Семвол выбрал для игры с Родштейном самый стремительный «блиц».
Полковник начал грубо и бесцеремонно:
— Сколько вы получали, работая у Роберто?
— Три тысячи, — ответил Родштейн без тени уважения к сидящему напротив его иностранцу. Голос у него был низкий, сиплый, как у владельца пивного погреба. Его огромные глаза выражали презрение ко всему, что его здесь окружало.
— Хотите получать в три раза больше? — спросил Семвол, не спуская глаз с Родштейна.
— Хочу получать в пять раз больше.
— В четыре, — поторговался Семвол.
— Хорошо, — ответил Родштейн. — Кроме того, вы должны позаботиться о том, чтобы мне вернули мои ценности.
— Какие там еще у вас ценности? — насмешливо спросил Семвол.
— Те самые, которые у меня украли ваши соотечественники в Зондерштадте.
— Если они их и взяли, то по праву победителей, — небрежно бросил полковник.
— Мне наплевать на то, что вы победители. Я вам нужен — верните мне мое добро. Вот и все.
Родштейн бесцеремонно повернулся к полковнику спиной и стал рассматривать стены кабинета.
— Ладно, я прикажу вернуть вам ваши ценности. Что вы умеете делать? — спросил Семвол, внутренне возмущаясь его наглостью.
— Все, что вам нужно. Так как вы все равно ни черта в науке не понимаете, то, наверное, по-вашему, очень многое. Коротко, я атомщик-экспериментатор. В наше время это самая грязная и самая высокооплачиваемая работа.
— Почему же самая грязная? — усмехнулся Семвол.
— Потому, что мы работаем на массовое убийство людей.
— И вас не мучают угрызения совести? — иронически спросил Семвол.
— Не больше, чем вас, — ответил Родштейн. — Мы работаем, чтобы убивать русских, они работают, чтобы убивать нас. Вот и вся логика. Пока тебя не убили, нужно накопить денег, чтобы построить надежное противоатомное убежище.
— А я думал, что вы просто скряга! Оказывается, вы собираетесь построить персональное убежище! — рассмеялся полковник.
Родштейн подошел вплотную к письменному столу, навалился на него всем телом и прохрипел:
— Только богатые кретины вроде вас, шеф, тратят деньги на автомобили, загородные виллы и на драгоценности для алчных любовниц. Вы ведь не понимаете, что при атомном взрыве все это становится обыкновенным горючим. Я же на свои деньги, когда наступит время, построю в одном укромном местечке земного шара нору собственной конструкции, залезу в нее и буду наблюдать, как вы станете испаряться. После того, как ваши вонючие тела в виде пыли и радиоактивных газов будут развеяны в ионосфере, я выползу наружу, соберу все то, что еще можно будет называть людьми и каждый день буду вдалбливать в тупые головы оставшегося человечества прописные истины: наука — это подлость, цивилизация — глупость, техника — преступление, книги — самоубийство. Короче говоря, я позабочусь о создании на земле такого золотого века, которого заслуживает и к которому стремится современное человечество.
— Не слишком ли пессимистично, Родштейн? — воскликнул Семвол. — Ведь то, что вы предсказываете, возможно только в том случае, если «Омега» будет разработана обеими сторонами?
— А вы думаете, что русские будут ждать, пока «Омегу» разработаете вы? — спросил Родштейн с удивлением учителя, который обнаружил, что ученик не знает давно пройденного урока.
— А почему вы думаете, что они ее разработают раньше нас?
— Потому, что они раньше начали, шеф. Наш фюрер кое в чем недооценивал русских. Вы, кажется, повторяете его ошибки.
Семвол поморщился. Второй раз сегодня упоминают о каких-то русских работах, аналогичных «Омеге», и вторично говорят, что они начаты раньше.
— Оставим пока философию и вернемся к делу, — сказал полковник. — Что вы скажете о Мюллере?
— Талантливый физик и вдобавок дурак.
— Почему дурак?
— В ядерных делах он разбирается лучше любого, кто в них замешан. А дурак потому, что верит, будто его исследованиями воспользуются для какого-то всеобщего блага, Я надеюсь, что разговор с вами заставит его поумнеть.
— Так. Все, Родштейн. Вы можете идти. Будем считать, что договор между нами заключен. О ваших ценностях не беспокойтесь. Их вернут.
Родштейн вышел из кабинета, не попрощавшись.
5
Мюллер и Семвол изучали друг друга очень долго. Мюллер разглядывал полковника как исследователь, как будто перед ним находилось представляющее научный интерес живое существо с другой планеты. От его взгляда не ускользнули ни слегка растрепанные после сна седые волосы, ни полированные ногти. От этого пристального взгляда полковнику стало неловко, и он на мгновенье утратил привычную уверенность в себе.
В этом молчаливом поединке взглядов Семвол выступал в роли покупателя, пытающегося за внешней оболочкой вещи угадать ее внутреннюю ценность. Казалось, Мюллер был отрешен от своего тела и весь состоял только из большой красивой головы, наполненной драгоценным веществом.
Именно эта умная голова и пугала полковника. Как ни силился Семвол мысленно проникнуть в душу державшегося с достоинством ученого, он ничего не мог в нем разгадать, кроме того, что он чертовски умен.
«Черт его знает, — подумал Семвол, — если я продумываю партию на десять ходов вперед, не способен ли Мюллер опередить меня на все двадцать?»
Семвол решил начать с «психологической разведки». Он спросил, слегка улыбаясь:
— Вам, по-видимому, господин Мюллер, пришлось перенести много неприятностей в годы войны?
— Не больше, чем другим, господин полковник Семвол, — ответил Мюллер.
«Ого! Ход конем! Откуда он знает мое имя и то, что я полковник?» — как молния, пронеслось в мозгу у Семвола. На мгновенье он растерялся. Мюллер улыбнулся широко и открыто.
— Вы удивляетесь, откуда я знаю ваше звание и ваше имя? Я просто слышал, как о вас говорили солдаты, сопровождавшие нас сюда.
«Проклятые болтуны. Вот и военная тайна в наше время!»
— Но я надеюсь, они не говорили, что с вами будет беседовать именно полковник Семвол? — сухо спросил полковник.
— Нет, они действительно этого не говорили. Но они очень красочно вас описали. Один из них сказал, что ваша голова напоминает старую тыкву, на которую для смеха наклеили немного седых волос.
Семвол совсем растерялся, не зная, как продолжать разговор. Но, глядя в искрящиеся весельем глаза Мюллера, начал сперва тихонько, потом все громче и громче смеяться.
— Вот и законспирировался! — воскликнул он. — Ну, ладно, доктор Мюллер, уж если дело обстоит так, будем знакомы, я действительно полковник Семвол. Только, ради бога, никому об этом не говорите!
Последние слова Семвол произнес таким тоном, будто он и Мюллер — старые друзья, между которыми могут быть свои секреты.
— Хорошо, я об этом никому не скажу, — сказал Мюллер.
Семвол был доволен. Он решил, что ситуация не ушла из-под его контроля и что ход Мюллера был удачно, даже с пользой для дела, нейтрализован. Ему казалось, что он завоевал доверие ученого.
— Знаете, Мюллер, я чертовски рад, что война кончилась и я имею возможность сбросить с себя надоевшие чины и звания. Я по натуре человек гражданский и предпочитаю носить вот это, — полковник дернул за полу пиджака.
— Да-а-а, — протянул Мюллер задумчиво. — Вот уже два дня, как войны нет.
— Два дня человечество ликует и наслаждается водворившейся над миром тишиной, — поддержал его Семвол.
— А зачем, господин полковник, ваши самолеты бомбили Отдельную лабораторию в ночь накануне окончания войны? — вдруг спросил Мюллер.
«Черт бы его побрал!» Нахмурив брови, Семвол сказал:
— Это была ужасная ошибка. Авиационное подразделение получило приказ, в котором были перепутаны даты. Командир авиационного звена отдан под военно-полевой трибунал…
— Жалко, — произнес Мюллер.
— Командира звена?
— Нет, лабораторию. Я думал, она станет центром исследований по…
— О, вы об этом? Кстати, я как раз вас и вызвал для того, чтобы предложить вам работу именно в той области, которой вы себя посвятили… Что касается лаборатории, то будьте уверены, мы предложим вам такую лабораторию, о которой вы и не мечтали…
— Собственно, для моей работы лаборатории не нужно, господин Семвол. Я теоретик. Моя лаборатория — это письменный стол, стопка бумаги и хорошая библиотека…
— У вас, господин Мюллер, будет все это, и даже больше. Поверьте мне, что мы понимаем, какие условия нужно создать ученому-теоретику. Мы сделаем все, чтобы вы могли продолжать работу над «Омегой».
— Скажите откровенно, полковник Семвол, а для чего вы хотите продолжать работу над «Омегой»?
— Мы хотим использовать силы природы на благо человечества, — воскликнул Семвол, вскакивая из-за стола. — К черту войны! Хватит! Люди устали от войн!
Семвол несколько раз взволнованно прошелся по кабинету. Мысленно он прикидывал, не переиграл ли.
Семвол выжидал, какова будет реакция Мюллера. Но реакции никакой не последовало. Мюллер молчал, следя за ним глазами. «Переиграл, — думал Семвол, — наверное, переиграл!»
— Время войн, господин Мюллер, кончилось! — снова патетически воскликнул он. — Да и возможны ли они сейчас? Вот вы, ученый, один из немногих, кто понимает потенциальные возможности современной науки. Можете ли вы представить себе войну в эпоху, когда будет решена проблема «Омега»?
Мюллер поморщился. Он внимательно обвел глазами кабинет полковника, как-то странно посмотрел на все предметы, находившиеся на столе, на мебель вокруг, и на самого полковника и едва слышно произнес:
— Все это исчезнет. Пепел… Нет, газ… Страшнее — плазма.
Полковник тоже понизил голос и продолжал взволнованно:
— Да… Вот к чему привели человечество. Трудно сказать, что это — благодеяние или проклятье. Вы говорите — газ, плазма. Это хорошо! Но ведь кто-то останется в живых! Кто-то случайно может избежать мгновенного уничтожения. Это может быть ваш отец или моя жена, или маленькая дочка вашего друга. Обожженный человек медленно бредет по раскаленной пустыне. Он слеп, изранен, отравлен. Он передвигается по ядовитой земле, в отравленном тумане совершенно один, один, безо всякой надежды на помощь и спасение. Вы, Мюллер, представляете себе, что значит ждать неизбежной смерти в одиночестве, в пустыне?