Бреду по лабиринту наугад.
Ищу зачем? Не ясно мне самой.
Возможно, ты меня уже не помнишь,
Девчонку, оказал которой помощь,
Не дал пропасть заснеженной зимой.
А я ищу — горит любви огонь,
Его теплом пытаюсь отогреться.
И помнит искалеченное сердце
Серьезный взгляд и теплую ладонь.
(автор: Марина Яныкина)
Ланвиль. Уровень четырнадцатый.
Сколько бы Райна ни ломала голову по поводу того, какие еще меры ей предпринять, чтобы отыскать Канна, а ум так и продолжал оставаться пустым. В самом деле — справочники жителей она просматривала, детективов нанимала, к Информаторам обращалась, к Осведомителю — уникальному и единственному — тоже. А результата ноль.
Что еще сделать?
Она стала мало есть и еще меньше спать, уже через несколько суток заполучила темные круги под глазами, которые не маскировал ни один тональный крем, завязала с выпивкой и почему‑то совсем перестала сидеть на крыше. Не желала больше жить иллюзиями.
Обещала Доре, что найдет его? Значит, найдет.
Вот только как?
Еще больше вопроса "как", ее занимал другой вопрос — зачем? Что она скажет ему, когда найдет? Как объяснит, что вообще искала?
И сама же себе и отвечала: а она вообще не будет ничего объяснять — ни к чему это. Ведь найдется — если найдется — совсем другой человек — не тот, которого она все это время помнила. Найдется Аарон, давно уже живущий своей жизнью, забывший ее, нашедший счастье в чем‑то другом.
А она…
Она просто посмотрит на него. Еще раз. В последний раз. Запомнит милые сердцу черты, глядя не на воображаемую иллюзию, а на живого человека. Постоит рядом, подышит одним с ним воздухом. Глупо? Наверное. А после — какое бы решение ни маячило на горизонте — она уже не будет ни о чем жалеть. Ведь обещание, данное Доре, выполнено, и, значит, неоконченных дел не осталось.
Телевизор транслировал новости; Райна жевала сухой бутерброд.
Рид как‑то сказал ей о том, что неплохо бы нанять повара, и она даже мысленно с ним согласилась, но до дела так и не дошло — то ли ее раздражали лишние люди в доме, то ли вместе с аппетитом зачах и энтузиазм. Повар в доме так и не появился.
Финансовый консультант, глядя на коробки от заказанной на дом еды, неприятную для хозяйки тему более поднимать не стал — в очередной раз получил вожделенные подписи на документах и тактично удалился.
Колбаса подсохла (кто‑то в прошлый раз забыл завернуть ее в полиэтилен) и на вкус напоминала картон, хлеб хрустел на зубах перемолотой речной галькой. Гадость. Выйти бы и купить свежий, а заодно прикупить альбом для эскизов, но вдохновение вместе со смертью Доры безвозвратно ускользнуло — рисовать больше не хотелось.
Вообще ничего не хотелось.
В какой‑то момент на экране мелькнул выходящий из белой машины человек в очках с квадратной оправой и с карими глазами, и сердце Райны пропустило удар.
Не он…
Не он.
Джокер давно мертв. Просто похож.
Создатель, помоги ей, но она до сих пор ненавидела белые машины, квадратные оправы и даже карие глаза, хотя большинство их обладателей ни в чем не провинились.
*****
Он выглядел нормальным. В том‑то и дело — совершенно нормальным человеком — симпатичным мужчиной. А так же был умным, образованным, хорошо развитым физически. Ну, кто бы мог подумать, что под аристократической и адекватной личиной, скрывается сущий дьявол? Нет, псих. Маньяк. Моральный урод.
— Я хочу с этим покончить.
— С чем?
— С нашими встречами.
Его взгляд заиндевел, черты лица будто заморозились, превратились в маску. И нормальность вмиг слетела.
— Я плохо к тебе отношусь?
— Не в этом дело…
— Нет, скажи, плохо?
— Иногда плохо.
Он не слышал. Не хотел слышать.
— …даю мало денег? Покупаю мало вещей? Недостаточно балую? Зачем ты меня злишь?
— Я не злю.
— Злишь!
Райна вздрогнула и скукожилась на сиденье. Она хотела сделать все по — тихому и быстро — по — тихому расстаться, быстро уйти и еще быстрее забыть, что было связано с тем, кто сидел рядом, но не тут‑то было — кошмар, по всей видимости, только начинался, а вовсе не желал заканчиваться.
Как же быть? Что сказать, чтобы ее отпустили? Что сделать, чтобы разонравиться ему — дьяволу в очках, преследующему ее по пятам?
— Просто дай мне уйти.
— Уйти.
Слово прозвучало так, будто она только что обидела его до глубины души, оскорбила. А еще, как нерадивый щенок, которого только что благостно приютили, накормили и обогрели, нагадила новому хозяину в любимые ботинки.
Но она не щенок. И она не гадила!
Нервно сглатывая слюну и изнывая от страха, Райна думала о том, что он когда‑то нравился ей. Да — да, нравился.
Он. Джокер.
По крайней мере, когда они только встретились, он помог ей в главном — забыть Аарона. Нет, не так — не забыть, но какое‑то время не вспоминать о нем, а ведь с этой задачей не справились ни выпивка, ни хваленый сервис "Забыть бывшего", где она зарегистрировалась, силясь верить в лучшее.
Смешно вспомнить — они старались ей помочь. На свой лад. Втихаря чинили в ее жизни проблемы и препятствия: заставили работодателя уволить только что устроившуюся на работу сотрудницу, сфабриковали заявление от фальшивой "жертвы" о том, что она сбила его машиной, — в те времена Райна еще водила (после отказалась), сумели организовать взрыв газового баллона в соседнем доме, который выбил стекла половине мирных жителей девятиэтажки, в которой она жила… Да, в те времена ей было не до Канна — возмещение ущерба потребовало и сил, и денег. А после, когда ничего не подозревающая о проделках аферистов клиентка пожаловалась на то, что забыть "объект" она так и не сумела, к ней домой прислали стриптизера.
Мудаки. Неужели они действительно верили, что влюбленная в конкретного мужчину женщина способна "клюнуть" на раскачанное тело совершенно незнакомого ей парня?
С Райной этот номер не прошел — незваного гостя она выгнала через минуту после того, как тот со словами "крошка, позволь я помогу тебе выкинуть всех бывших из головы…", начал оголяться.
Уроды. Ну разве они не уроды?
А вот Джокер с поставленной задачей справился — временно заставил ее забыть всех и вся, кроме одного — себя любимого. Потому что Джокер ей поначалу, — теперь трудно представить, — нравился. Не просто нравился — она после долгой паузы, во время которой не реагировала ни на одного мужчину, против воли начала поддаваться его чарам.
А очаровывать он умел. Харизмой, напором, агрессией, в какой‑то мере честностью — "зови меня Господином…". Умел заставить женщину хотеть его — манипулировал ее сознанием, умудрялся пробираться сквозь кожу в запретные зоны, жал на правильные кнопки, вызывал похоть. Невероятно, но в какой‑то период Райне даже нравилось быть его "шлюхой" — ублажать, чувствовать себя грязной, но желанной, преданно заглядывать в глаза и ждать звонка. Ей даже нравилось его бояться.
Совсем не как теперь.
Дорогая белая машина казалась ей тюрьмой, водитель — надзирателем.
— Хорошая моя, знаешь, сколько у меня было до тебя женщин?
— Знаю.
Она не любила его руки с выпуклыми костяшками пальцев. Грубые руки — руки зверя.
— Я ведь тебе показывал их…
Показывал, точно. Как‑то раз привез с собой фотографии всех своих "бывших" и с наслаждением рассказывал о том, что каждая из них упивалась радостью и счастьем, пребывая в роли "нижней". Райна этим россказням не верила. А если Джокер не врал, и все эти модельного вида дамы — блондинки, брюнетки, рыжие — и впрямь наслаждались подобным обществом, то все они были откровенными дурами…
Как она теперь.
— Они ведь были красивыми, так?
— Так.
Она не желала ему перечить. Но их тупой диалог вел куда‑то не туда, и от ощущения неправильности волосы на ее загривке вставали дыбом.
— И умными. Ты веришь, что они были умными?
— Верю.
Лживое слово встало ей, как рыбная кость, поперек горла.
— И если ты в это веришь, то понимаешь, что не права в том, что хочешь уйти. Столько женщин наслаждалось моей компанией, а ты нет? Это нехорошо, сладкая моя. И это злит.
Ей хотелось на свободу. В холод, под дождь, куда угодно. Прочь из этой машины и от этой компании, прочь из квартиры, из города, с Уровня. В эту минуту она отдала бы все до последнего цента и заложила половину души, лишь бы мужчина в очках навсегда пропал из ее жизни.
Умер.
— Давай я еще раз спрошу тебя. А ты подумай над ответом, хорошо?
— Хорошо.
— Хорошо подумай. И не торопись.
В горле пересыхало все сильнее. Ночь уже не казалась свежей, ночь казалась затхлой и прелой, как сырая могила.
— Ты ведь не хочешь уйти от меня, радость моя? Тебе ведь нравится моя компания, потому что ты любишь быть "нижней" и потому что я — твой Господин?
Прежде чем ответить, Райна долго молчала. Не потому что сомневалась в ответе, а потому что до колик в животе боялась произнести его вслух. Однако раньше или позже ей предстояло это сделать.
— Нет, не люблю. И ты никогда не был и не будешь моим "Господином".
В тот вечер он впервые изнасиловал ее — жестко, в анус. А после, на скорчившуюся от боли и унижения помочился сверху.
*****
Надкушенный бутерброд в руке застыл; телевизор Райна больше не смотрела. Вместо этого она вспоминала — зачем‑то вновь погрузилась в тот кошмар, который случился с ней на Тринадцатом, да так и не забылся при Переходе.
Нет, забылся — частично, — но не весь. Из памяти выпало множество деталей и подробностей — в ней — в памяти, — как в изъеденном мышами сыре, появились зияющие дыры — прорехи и пустоты, пытаясь коснуться которых, она всегда испытывала головную боль.
Она бежала. В ту же ночь. Выбросила на помойку телефон, по которому ее могли выследить, наспех собрала сумку, с которой раньше ходила в спортзал, захлопнула дверь и отправилась, куда глаза глядят.
Кажется, к какой‑то подруге.
Где та жила? Как ее звали, как выглядела? Все ушло — глухо. А после помнился приют для бездомных: рваные одеяла, жесткая лежанка, запах немытых тел, жуткая, будто сваренная в мусорном баке из отходов, пища… Она скиталась? Да. Где‑то пряталась, кантовалась, хоронилась подальше от чужих глаз. К друзьям не шла, наверное, потому что не желала их подставлять. Или боялась, что Джокер ее вычислит?
И были ли они у нее — друзья?
Нет воспоминаний. Ушли, как стертые вирусом данные. Вот только почему среди "нестертых" остался Аарон? И почему Джокер? Как самые сильные, сформировавшие психологическую зависимость?…
Додумать Райна не успела — в кармане завибрировал телефон.
— Вы по поводу завещания? Что‑то в нем не так — мне стоит вернуть деньги?
Она опять ошиблась в скоропостижных выводах; высокий и долговязый юрист Доры, посетивший ее во второй раз, покачал головой.
За окном кабинета цвел погожий день, но солнечный свет, будто опасаясь нарушить мрачноватую атмосферу кабинета, проникал сквозь тяжелые портьеры осторожно; лишь два ярких пятна протянулись по паркету от стены почти до самого стола — остальное тонуло в привычной серости.
— Простите, я так и не спросила вашего имени.
— Франк Маннштайн.
— Очень приятно. Я… — она чуть было не сказала "Райна" и тут же прочистила горло, — Марго. Марго Полански.
— Да, я знаю.
Конечно, знает — он видел ее имя в завещании.
Райна откинулась на высокую кожаную спинку кресла, которая заканчивалась выше ее макушки, — не женское кресло, мужское. В нем она всегда чувствовала себя некомфортно.
"Как бродяжка на троне".
Зачем она вообще сохранила этот кабинет в том виде, в котором он изначально присутствовал в просторной квартире? Почему не переоборудовала его под что‑то другое? Это все риэлтор — он так сладко пел про "имидж" и "престиж", что она в какой‑то момент поддалась — по — новому взглянула на обшитую дубовыми панелями комнату и решила, что она ей — мрачная и мужская — по душе.
Оказалось, не по душе. Как и попытки с важным видом, сидя в гигантском кресле, пускать пыль в глаза.
Пыль давно кончилась. Важный вид рассеялся. А кабинет остался.
— Так чем обязана, мистер Маннштайн?
— Можно просто Франк.
Дружелюбный жест Райна оценила, однако называть юриста Доры просто Франком ни за что бы не решилась: сие предложение — просто вежливость, не более.
— Зовите меня Марго.
— Мисс Полански, с вашего позволения.
Обмен любезностями состоялся. Пришел черед переходить к делу — с формальностями покончено; чай был предложен еще на входе.
— Я вот по какому поводу, — Маннштайн огляделся в поисках кресла или стула, куда мог бы присесть, но, не найдя такового, притворился, что вовсе не удивлен. Стулья отсутствовали; юрист деловито приподнял брови и продолжил говорить. — Перед тем как покинуть этот мир, уважаемая мисс Дора Данторини попросила меня ознакомиться с кое — какими бумагами.
— Моими.
— Да, вашими. Документами.
— Приговором.
— В каком‑то смысле.
— В прямом смысле, — Райна начала злиться — к чему ходить вокруг да около? — Да, Дора говорила, что у нее на примете имеется юрист, которому она собиралась передать для ознакомления мои бумаги. Я так поняла, что она их вам передала, а вы ознакомились. Ничего не нашли?
Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия…
— Нашел.
Райна ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.
Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти…
Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Райне бумаг. Подошел к столу.
— У вас есть лупа?
— Что?
Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.
— Лупа.
— Да… сейчас.
В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, — блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента… черт.
— Нет лупы, простите. А зачем она?
— А вот зачем, — Франк положил на стол один из листов — кажется, последний, — склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. — Вот здесь есть мелкий текст, видите?
— Вижу.
— Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?
Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста — длиннющие абзацы, — и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно — у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!
— Читала. Но там… сложно.
Юрист не стал язвить. Кивнул.
— Да, сложно. Однако там кое‑что сказано — кое‑что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем — требуется определенный свет, — потому вы могли его не заметить.
Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта — да — да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, — так еще и определенный свет им подавай.
"А он умен — этот Франк, — Райна вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. — Дотошный".
И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:
— Так вы хотите узнать, что там написано?
— Конечно.
Да — да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия — освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии… Поганая шутка.
Райна боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.
— Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи "но" или, как мы их называем — фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле…
Она уже запуталась.
— Ближе к делу, Франк, — Маннштайн мигнул — она все‑таки назвала его по имени. — Там есть что‑то полезное для меня или нет?
— Есть.
На это раз мигнула она.
— А вы можете рассказать мне об этом простым языком?
— Могу.
Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.
— Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.
— Какое действие?
Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?
— Посетите некий объект.
— Какой объект?
Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера — вера в лучшее. А что, если…
Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она — дура — не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала…
— Говорите, Франк.
Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели…
— Озеро Дхар.
— Озеро? Я должна посетить какое‑то озеро?
— Да. Озеро Дхар.
И всего‑то?
— И тогда обвинение потеряет силу?
— Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.