— Ты телепат? — сказал Хан. — Я как раз взял в руки телефон и собрался набрать твой номер.
— Что-нибудь удалось? — Беркович сразу забыл о Дорит и не вспомнил о ней, пока разговор не окончился.
— Пока предварительно. Первое — никаких имен, нацарапанных, выжженных или иным способом нанесенных, а потом затертых, на этих штуках нет. Не хочу называть эти предметы куклами, предпочитаю нейтральное… Дальше. Отпечатки пальцев имеются, очень четкие, трех типов. На куклах А и Б — пальцы Натана Альтермана и его дочери, на кукле В — кроме этих двух, еще пальцы неизвестного.
— Неизвестного? С чьими отпечатками ты сравнивал?
— Боря, — укоризненно произнес Хан. — Что с тобой сегодня? Разумеется, в первую очередь с членами семьи, потом подключил Марию Вайншток, Гольца с его приятелем, а когда ничего не совпало, прокачал весь банк данных.
— Пожалуй, — сказал Беркович после секундного раздумья, — я тебе завтра представлю для сравнения еще один вид отпечатков.
— Еще один подозреваемый?
— Нет. Но на всякий случай… Муж Марии.
— Физик? Или химик?
— Физик.
— Хорошо, пришли оттиски, сравню.
— А другие…
— Следы использования магии вуду? — голос Хана зазвучал насмешливо. — Не выявил. Возможно, есть микроскопические следы, пот, скажем, мелкие обрывки кожи, это я тебе скажу завтра, но ничего явного — ни проколов, ни волос, ни следов краски…
— Спасибо, Рон, — вздохнул Беркович.
Чего он, собственно, ждал? Разве не такого заключения?
Войдя с прожженной солнцем улицы в прохладный, вызвавший мгновенный озноб, зал кафе, Беркович сразу опознал Вайнштока, хотя никогда его прежде не видел, а на семейной фотографии, которую ему показывала Мария, Григорий выглядел совсем не так, как сейчас. На фото был молодой, худощавый пышноволосый красавец, а за столиком у окна сидел, пристально всматриваясь в каждого входившего, погрузневший мужчина средних лет с большими залысинами и поседевшими висками. Разве что взгляд был тем же — острый пытливый, все замечавший взгляд ученого. Впрочем, может это было лишь первое впечатление — естественно, Вайншток был сейчас настороже, и взгляд его выражал не любопытство научного работника, а подозрительность человека, чью жену могли заподозрить в убийстве.
Взгляды встретились, и Вайншток повел Берковича к своему столику, как авиадиспетчер ведет на посадку самолет, направляя на него узкий луч радара.
— Доктор Вайншток? — спросил Беркович, подойдя и протянув руку.
— Старший инспектор Беркович? — вопросом на вопрос ответил физик, пожав Берковичу ладонь с такой силой, будто боялся: если пожатие окажется слишком слабым, полицейский подумает, что он слабак и не способен защитить ни жену, ни самого себя.
Перед Вайнштоком стоял высокий бокал с зеленоватым (яблочным?) соком. Беркович сел напротив и, обернувшись к стойке, взглядом подозвал официантку.
— Черный кофе, большую чашку, — сделал заказ Беркович и покачал головой, отвечая на вопрос: «Что-нибудь еще?»
Вайншток отпил из бокала и сказал:
— Надеюсь, старший инспектор, вы не верите в мистику, магию, потусторонние силы, полтергейст и прочую эзотерическую чепуху?
Беркович смутился — конечно, ни во что такое он не верил, разве что в магию вуду, в которую не верил тоже, просто думал, что преступник мог использовать… кстати, почему Вайншток, ничего, естественно, не зная о соображениях старшего инспектора, начал разговор с эзотерики?
— А вы?
Вайншток улыбнулся и допил сок.
— Нет, — сказал он твердо и поставил бокал на стол с таким стуком, будто хотел твердость голоса и мысли подтвердить твердостью удара стекла о пластик. — Маша мне всю голову задурила своей мистикой, и мне показалось: она так уверенно говорит, потому что полиция тоже придает этой чепухе какое-то значение. Понимаю, этого быть не может, но хотел уточнить для полной ясности.
— Естественно, я не верю в мистику, — Беркович пожал плечами и откинулся на спинку стула, позволяя официантке поставить на стол дымящуюся чашку кофе и блюдечко, на котором лежали пакетики с сахаром и сахарином.
— Э-э… — подал голос Вайншток, — мне тоже, пожалуйста, — и объяснил, когда девушка, кивнув, отошла от столика: — Вообще-то я не любитель кофе, да и чай почти не пью, предпочитаю воду или, в крайнем случае, сок. Но… как бы это сказать… давно обратил внимание: разговор получается лучше, если собеседники пьют один и тот же напиток. Это, конечно…
— Мистика, в которую мы оба не верим, — подхватил Беркович.
— Конечно, — задумчиво произнес Вайншток, — этому есть простое естественнонаучное объяснение. Психология. Скажем, одинаковые напитки сближают собеседников социально. Или… Неважно, — прервал он себя, получил свой кофе, высыпал в чашку три пакетика сахара и сказал: — Детская привычка. Чай я тоже… — Он запнулся и, отставив чашку, перешел наконец к сути: — По словам Рины, в то утро никого не было в квартире, кроме нее. Она вам это сказала?
Беркович кивнул.
— Тогда подозревать вы можете только Рину, но это глупо, нелепо и бессмысленно!
Беркович отпил из своей чашки — кофе оказался превосходным, не хватало только ломтика лимона, но здесь почему-то лимон не подавали. Однажды Беркович посетовал на это хозяину заведения, Моше Каплинскому, тот пообещал: «Конечно, непременно», но лимон в ассортименте так и не появился.
— вообще-то я не имею права обсуждать со свидетелями детали расследования.
Фраза прозвучала излишне официально и отдавала литературщиной, что заметил и Вайншток, усмехнувшись кончиками губ.
— Я свидетель? — удивился он. — Меня и в стране не было, Когда…
Будто только сейчас вспомнив, что произошло «тогда», Вайншток помрачнел, сжал губы и некоторое время смотрел поверх головы Берковича, собирая растрепавшиеся мысли.
— В качестве свидетелей, — пояснил Беркович, — проходят все, кто может что-то сказать по поводу преступления. Не обязательно быть на месте… вы понимаете.
— Да, — кивнул Вайншток.
— Вы хотели что-то сообщить? Я бы все равно с вами встретился, поскольку вы муж Марии, а Мария — подруга Рины.
— Да, — повторил Вайншток. — Просто я не знаю, с чего начать — обезоруживающе признался он.
— С чего угодно, — подбодрил его Беркович. — Если будет надо, я задам наводящие вопросы.
— Да… — третий раз протянул Вайншток. — Я не собираюсь вторгаться в вашу епархию. Подозреваемые, улики… Только хочу сказать, что врагов у Натана не было, и так поступить с ним не мог никто.
— Но кто-то поступил именно так, — мягко произнес Беркович.
— Никто так поступить не мог, — упрямо повторил Вайншток. — Обратите внимание, старший инспектор. Никто не мог сделать это физически. И никто не хотел Натану зла, так что психология говорит о том же. Значит… — он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Берковича тревожным взглядом: понял ли полицейский то, что он хотел сказать?
— Мистику мы тоже отвергаем, — сказал Беркович. — Следовательно…
Вайншток вздохнул, придвинул к себе чашку с начавшим остывать кофе и большими глотками опустошил ее, наверняка не почувствовав ни вкуса, ни аромата. Надо было сказать наконец, и он сказал:
— Если все возможные объяснения оказываются ложными, то остается принять единственное, каким бы невероятным оно ни казалось.
— Вообще-то, — заметил Беркович, — фраза у Конан Дойля звучит не совсем так, но, возможно, я читал другой перевод.
— Какая разница! Вы поняли, что я хочу сказать, старший инспектор?
— Надеюсь. Все же скажите, чтобы я не гадал, правильно ли я вас понял.
— В комнате Натан был один, — Вайншток заговорил медленно, будто гипнотизер, старающийся внушить визави мысль, которую тот принимать не хочет. — Комната была заперта изнутри. Никто не мог войти и выйти. Только Натан и модель.
— Кукла, — вставил Беркович.
— Кукла? — повторил Вайншток и подумав, согласился. — В этом что-то есть. Я говорю: модель… неважно. Если исключить все прочие возможности, остается принять, что Натана убила модель существа, которое при большом желании можно, пожалуй, назвать человеком.
— Сама? — деловито спросил Беркович.
— Что? — растерялся Вайншток. — А… Да. Конечно. А что, есть другие варианты?
— Вы говорите, что не сторонник мистики, — осуждающе сказал Беркович. — По-вашему, эту…. модель… кто-то запрограммировал, чтобы она…
Вайншток воздел очи горе.
— Запрограммировал? Кто? Как? Зачем? Это… извините… глупость! Никогда не слышал ничего более нелепого!
— Тогда, — не сумев сдержать насмешки, сказал Беркович, — кукла… модель… сама…
— Я о том и говорю! Сама, конечно!
Беркович внимательно смотрел на Вайнштока, пытаясь понять, шутит он, пытается ли внушить мысль, в бредовости которой сам не сомневается, или действительно…
— Вы сказали: «модель», — заметил старший инспектор. — Значит, предполагаете, что эта штука действовала по определенной программе, как, скажем, радиоуправляемая модель самолета. Или модель робота…
— Вот что получается, — сказал Вайншток, — когда обсуждаешь проблему в не определенных заранее терминах. С физической точки зрения модель — это упрощенное по сравнению с реальностью описание объекта или явления. Кукла — тоже модель своего рода, но содержит больше свободных параметров, имеет утилитарное назначение, чего нет у модели, и потому моделирование человека с помощью кукол физически не является корректным, хотя, с точки зрения психологии, особенно детской, кукла, конечно, предпочтительнее. Но все-таки…
— Продолжайте, — сказал Беркович минуту спустя, потому что Вайншток замолчал, не закончив фразу, задумчиво вертела в руках пустую чашку и внимательно рассматривал кофейную гущу на ее донышке.
— Я довольно часто бывал у Альтерманов, — казалось, Вайншток мысленно перебирает слова, прежде чем произнести вслух; каждое слово в его речи было отделено от другого маленькой, но различимой на слух паузой. — Когда бывал, то общался с Леей и Натаном — с Риной почти не общался, нам не о чем было разговаривать. А Лея… Очень умный и развитый не по годам ребенок. Когда мы с Натаном беседовали о звездах, квантах, тяготении, расширении Вселенной, темной материи — обо всем понемногу, — Лея внимательно прислушивалась. К чему это я? Она любознательная… если вы понимаете, что я хочу сказать.
Беркович понял, что хотел сказать Вайншток, но спросил не о том.
— Вы говорили и о физических моделях?
— О моделях? — До Вайнштока будто не сразу дошел вопрос, и он удивленно посмотрел на Берковича, сохранявшего на лице невозмутимое выражение. — Наверно, и о моделях говорили тоже. Но я хотел сказать совсем не…
Он опять надолго замолчал, и минуту спустя Беркович решил спросить в лоб, чтобы вывести физика из состояния ступора, в которое тот понемногу погружался — из-за того, видимо, что хотел что-то сказать, не находил нужных слов, боялся, что неправильные слова произведут на старшего инспектора действие, которого Вайншток хотел избежать…
— Выдумаете, что эти модели… куклы… могла сделать Лея?
Вайншток вяло махнул рукой — Беркович ожидал более сильной реакции.
— Старший инспектор, — тихо произнес физик, — вы прекрасно понимаете, что это не так.
— Тогда о чем вы? — нетерпеливо спросил Беркович, бросив взгляд на часы — разговор продолжался уже полчаса, и смысл его оставался пока непонятным.
— Лея умная и впечатлительная девочка, — продолжал Вайншток. — Но склад ума у нее гуманитарный. Она и мои рассказы о физическом мире воспринимала чисто эмоционально, понимаете? Не разумом, а чувствами.
Пауза.
— Извините, — не выдержал Беркович. — Вы просили о встрече, и я подумал, вы можете сообщить что-то о смерти Натана Альтермана.
— Хорошо, — неожиданно твердым голосом сказал Вайншток. — Конкретно. Несколько месяцев назад… Если быть точным, то второго ноября прошлого года, Лея обнаружила у себя в спальне, на покрывале, горку сухого песка. Довольно большую, граммов на триста. Конечно, никто не взвешивал, но… примерно. Был скандал. Рина не поверила Лее, что это не она принесла песок. Натан смел песок в совок и выбросил в мусорное ведро, Он не был большим любителем доискиваться до причин, знаете ли. История с песком на том, надо полагать, закончилась. Или началась, как угодно.
— Вы думаете… — медленно сказал Беркович, надеясь, что Вайншток прервет его умозаключения, чтобы высказать свои. Он не ошибся, физик покачал головой и не дал старшему инспектору договорить:
— Не надо предполагать, что я думаю, — сказал он. — Вижу, вы так и не поняли логики.
Беркович промолчал. Он понял логику, но хотел, чтобы Вайншток произнес вслух слова, которые до сих пор проговаривал мысленно.
— Запертая комната, — сказал Вайншток. — Горка песка появилась в спальне Леи, когда комната была заперта. Я выпытал это у Натана совершенно определенно. Лея была в ванной, взрослые в гостиной смотрели телевизор. Дверь в спальню была закрыта. Перед тем как пойти в ванную, Лея взяла из своего шкафа полотенце и одежду, Рина ей помогала, они были в комнате вдвоем, и если бы на кровати был песок, обе не могли этого не заметить, вы согласны?
Беркович молчал.
— Пока девочка мылась, из ванной был слышен шум воды, в коридор она не выходила, дверь в ее спальню была закрыта. Потом Лея вышла, прошла сначала на балкон, повесила сушить полотенце, а затем вошла в спальню. Через секунду Натан услышал громкий возглас: «Это что такое?» Они с Риной пошли посмотреть и увидели горку. Аккуратная, по словам Натана, горка, сухой белый песок, теплый на ощупь. В отличие от жены, он сохранил здравый рассудок и первым делом проверил окно. Закрыто изнутри комнаты на щеколду. Снаружи ни открыть, ни закрыть невозможно. Дальше вы уже слышали.
— Понятно, — мрачно проговорил Беркович. — Все в этой квартире происходит само по себе. Горка песка. Куклы или, как вы говорите, модели. И наконец, убийство. Никто не мог этого сделать, но это сделано. И вы не сторонник мистики. Не сторонник магии, в частности, магии вуду.
— Вуду? — поднял брови Вайншток. — Вы это серьезно?
— Куклы, — пояснил Беркович. — Куклы и смерть Альтермана.
— Не продолжайте, — хмуро сказал Вайншток. — Большей глупости я не слышал в своей жизни. Вуду, надо же! Вы обнаружили на моделях следы уколов, обрывки кожи, волос, угрожающие надписи?
— Экспертиза еще не закончилась, — уклончиво сказал Беркович.
— Экспертиза не закончилась! — в голосе Вайнштока звучала насмешка. Он был о старшем инспекторе лучшего мнения. Физик презрительно поморщился и смерил Берковича взглядом, в котором ясно читалась оценка умственного состояния визави.
— Вы сказали, — напомнил Беркович, — что если все версии оказываются…
— Да, сказал! Но мистику мы отбросили, верно? Что общего у этих явлений: горка песка, модели, смерть Натана?
— Запертая комната, — сказал Беркович. — По вашему мнению, эти, как вы их называете, модели тоже появились в запертой комнате? Но ведь одну Натан нашел в коридоре, который не мог быть заперт.
— Какая разница? Никто в квартиру не входил, никто не выходил.
— Согласен. Однако в проблеме запертой комнаты решение всегда одно и то же: или комната в момент события не была заперта, или событие произошло не на том месте, куда его поместили потом. И главный вопрос: кому это нужно? Кто-то должен все это сделать. Зачем? Горка песка — нелепость. Кто что и кому хотел этим сказать? Если связать горку песка, кукол и гибель Натана, получается, что песок был первым предупреждением, куклы — подтверждением угрозы, и наконец, кто-то нанес последний удар.
— Буйная у вас фантазия, старший инспектор, — с уважением произнес Вайншток. Уважение, впрочем, было перемешано с долей недоумения и иронии. — К тому же она не приближает к решению проблемы запертых комнат. Не одной, заметьте, а минимум пяти, если считать и горку песка.
— Да, — помрачнел Беркович. — И мне кажется, Григорий, у вас есть объяснение. Вы меня пытаетесь к нему подвести, даже горку песка зачем-то придумали.
— Придумал! — вскинулся Вайншток.
— Я долго с ними разговаривал, и не один раз, — задумчиво говорил Беркович. — И с Риной, и с Леей — в присутствии матери, конечно. И с вашей женой. Никто ни разу ни намеком ни о каком песке…
— Они не придали значения, — с досадой произнес Вайншток. — Или не связали горку песка с моделями. Вы действительно думаете, что про песок я сочинил? Зачем? Смысл?
Беркович пожал плечами.
— Так сами спросите! — все больше распалялся Вайншток. Взмахнув рукой, он едва не смахнул со стола блюдце с пакетиками сахара, успев подхватить на самом краю столешницы. — И у Маши спросите, она вспомнит.
— Может быть, — продолжал Беркович, будто не слыша собеседника, — никто не упомянул о горке песка, потому что они знали, чья это шутка? Вы в тот день не были за границей?
— Нет! — Вайншток уже не сдерживался, полицейский его разозлил, все полицейские — недалекие люди, запертая комната для них не загадка, которую интересно разгадывать, а причина ненужной головной боли.
— Нет! — повторил Вайншток тише, заметив, что в их сторону посматривают посетители. Беркович, казалось, не обращал внимания на волнение физика, разглядывая висевший на стене постер: репродукцию с картины то ли Моне, то ли Ренуара — в импрессионистах старший инспектор не разбирался, как в ботанике, мог спутать ирис с орхидеей, а обычную сосну с ливанским кедром. Разницу в интонациях между двумя произнесенными «нет» Беркович почувствовал сразу. Хорошо. Сейчас Вайншток скажет то, чего говорить не собирался.