Дом. Пожар.
Комнату, в которой погиб Найджел Найтли. Свои безуспешные попытки. Магию Кохэна и самого его в образе Крылатого Змея. И она была бы рада, если бы память, в кои-то веки проявив милосердие, на том остановилась. Пожалуй, нынешнее утро располагало к легкой амнезии. И будь Тельма хоть сколько бы хорошей актрисой, она бы эту амнезию разыграла.
Но она отдавала себе отчет, что способностей у нее немного, да и не поверят…
Проклятие.
И что теперь?
Что-нибудь… надо придумать… объяснить… или просто сделать вид, что ничего не произошло? Самое отвратительное, что решать придется сейчас. Мэйнфорд, чтоб его Бездна забрала, не соизволил убраться восвояси.
Лежит рядом.
И не спит.
Тельма точно знает, что не спит. Руку за голову закинул, потолок разглядывает. Надо бы заговорить, наверное, надо, потому что чем дальше, тем более напряженным становится молчание. Вот только знать бы еще, что сказать.
Извиниться?
За то, что вчера едва не изнасиловала? Или все-таки изнасиловала, если до кровати добрались и… но он уже явно был не против? Если так, то обвинение ей не грозит, а вот увольнение…
– Так и будешь прятаться? – Он заговорил первым. И любезно подал одеяло, которое оказалось на полу. Одеяло Тельма взяла, натянула по самую шею, испытывая преогромное желание залезть под него с головой. В детстве помогало, помнится…
…только Мэйнфорд – не призрак из шкафа, сам не уберется.
– Я не прячусь. – Голос был хриплым, и горло отчетливо драло. А если… сказаться больной? Остаться дома на пару деньков, пока первые впечатление поблекнут, и вообще… – Я просто… мне…
Стыдно.
Нет, не так, стыд – это чувство, с которым Тельма давно научилась управляться. Она вообще не давала чувствам волю. А теперь ей хотелось исчезнуть.
Притвориться не то что больной – мертвой.
Тяжело заскрипела кровать: Мэйнфорд перевернулся на бок. Подпер голову кулаком. Смотрит. Лучше бы на потолок пялился.
– Мне следовало вчера уйти?
– Да и… – Тельма закусила губу. Простой выход. Обвинить во всем произошедшем его.
Но это неправда.
– Я не знаю, что со мной было. – Это признание далось с трудом, и куда хуже, что говорить его пришлось, глядя в глаза Мэйнфорда. Серые. Спокойные.
И никакого тумана.
– Раньше такого не случалось… и я пыталась сдержаться, но… если бы ты ушел, я… я не думаю, что это меня остановило бы.
Она выдохнула и замолчала. Вот и все. Сказано достаточно, и Тельме остается ждать ответа. А Мэйнфорд не спешит отвечать. Он хмур, но не больше обычного, и наверное, это вполне естественное для него состояние.
…а вот следы на шее остались.
И на губе, которую Мэйнфорд покусывает… на плече – царапины и глубокие, словно его кошка драла… это Тельма?
Больше некому.
Но у нее короткие ногти, а тут… до мяса почти.
– Больно? – Руки она сунула поглубже в складки одеяла.
– Да нет… ничего, – Мэйнфорд повел плечом. – Затянется и…
Он поскреб щетину на подбородке.
– Кажется, я тоже был… не вполне адекватен.
Тельма кивнула: в данном конкретном случае двое неадекватных лучше, чем один. И вспомнилось вдруг, что желтые глаза Мэйнфорда, что вихревые потоки силы его, которой хватило бы, чтобы разрушить не только квартиру, но и дом до основания.
И как это понимать?
Мэйнфорд защищен от ментального воздействия, должен быть защищен во всяком случае. Ментальные блоки – стандартная процедура для лиц, находящихся на государственной службе.
Вот только и у Тельмы защита имелась. Не помогла она при встрече с Гарретом… и получается, ее эхо накрыло и Мэйнфорда? А он, в результате, чудом не уничтожил жилой дом. И на фоне данных обстоятельств совместная ночь видится и вправду наименьшим злом.
И не злом вовсе.
Тельма хотя бы поняла, что люди находят в сексе.
– Так что… – Мэйнфорд провел по царапинам пальцем. – Будем считать это несчастным случаем на производстве…
Он замолчал, позволяя Тельме обдумать предложение.
– И еще… тебе не показалось… может, ты заметила… что-то необычное… ну, то есть не совсем, чтобы… – Он нарисовал знак вопроса в воздухе.
И Тельма рассмеялась.
Необычное?
Да вся ее жизнь – это одно сплошное недоразумение, которое все никак не разрешится.
– Ну да… – согласился Мэйнфорд. – Звучит глупо. Извини.
Было бы за что…
А вот простыни он пропалил. И матрац. И одеяло, которым Тельма укрывалась, тоже обзавелось полудюжиной дыр.
– Держи, – Мэйнфорд был столь любезен, что выбросил из ванной комнаты халат. – И это… составь список… что пострадало…
– Кохэн купит, – завершила фразу Тельма. Она говорила тихо, но все равно была услышана:
– Да… может, я сам?
Прозвучало это, почему-то, жалобно.
Глава 29
Спина чесалась, и Мэйнфорд с трудом удерживался, чтобы не потереться о стену, которая выглядела в достаточной мере шершавой.
А еще – хрупкой.
В этой квартирке, в душевой, где и умещался он с трудом, все было хрупким. И древним. И почти непригодным к использованию.
Как вообще можно жить в подобной дыре?
Впрочем, Тельме видней. И дело не в деньгах, хороший чтец всегда найдет подработку. Да и в принципе никто не заставлял ее идти в полицию. Небось, альвы сняли бы приличные апартаменты, если не на Острове, то в Первом округе точно. И водителя бы с машиной прикрепили. И охрану…
В трубах заурчало, и кран, откашлявшись, выдал тонкую струйку воды.
Холодной.
Вот же…
Мэйнфорд вздохнул и забрался в старую ванну, которая, несмотря на преклонные года, выглядела в достаточной мере крепкой, чтобы не развалиться. Правда, пришлось скрючиться, отчего поясница вновь напомнила о своем существовании. Или, точнее, о существовании целителей, которые здорово могли облегчить жизнь, если бы Мэйнфорд не избегал их с маниакальным упрямством.
Вода не принесла облегчения. Ржавая, с отчетливым запахом болота, она стекала по хребту, слегка унимая зуд, и Мэйнфорд просто сидел.
Прятался.
Трусливо прятался… подобного за собой Мэйнфорд не замечал. Прежде. С другой стороны, прежде он умел останавливаться именно тогда, когда следовало остановиться.
А вчера?
Что, Бездна его побери, вчера случилось?
Ему не пятнадцать. И даже не двадцать пять, когда подобные душевные порывы еще хоть как-то объяснимы. Ему пятьдесят скоро, а вчера… вчера он мог уйти.
Или остаться, но успокоить Тельму. Погрузить в сон. Парализовать. Отвезти в участок и запереть в допросной, что, конечно, вызвало бы пересуды, но избавило бы от нынешних проблем. А он не просто поддался, но сделал это с немалым удовольствием.
Вот за удовольствие как раз и было стыдно.
Мэйнфорд отряхнулся: угрызениям совести он как-нибудь потом предастся, подберет вечерок поспокойнее, выпьет бутылочку пивка или чего-нибудь покрепче. Сядет у камина и там от души настрадается. А сейчас не до того.
Дела ждут.
Он выбрался из ванны, которая все же хрустнула, но, к счастью, не развалилась. И не удержался, потерся спиной о прохладную стену… полегчало.
Вышел Мэйнфорд не то чтобы в прекрасном расположении духа, но вполне смирившись с реальностью, которая ко всему успела одеться в очередной серый и скучный костюм, а ему протянула простыню.
– Извини, но одежды у меня нет. То есть одежда есть, но тебе не подойдет… а твоя… кажется, немного того…
Это было слабо сказано.
Немного того.
От брюк остались клочья подпаленной ткани, рубашка была разорвана на аккуратные полосы. Пиджак… нет, одним пиджаком сыт не будешь. И это внезапное открытие почему-то Мэйнфорда развеселило. Этакого с ним не случалось и во времена бурной юности.
– А телефон в этой дыре имеется? – простыню он обернул вокруг бедер.
– Внизу. У управляющего…
– У управляющего…
Мэйнфорд представил себе путешествие на первый этаж и обратно. В простыне, пиджаке и ботинках.
– Тельма…
– Кому звонить? – вздохнула она.
Светлые волосы торчали дыбом. И пиджак сел косо… и вообще, выглядела она несколько помятой, но опять же виноватым себя Мэйнфорд не ощущал.
– Кохэну… попроси, чтобы одежду привез. И не беспокойся. Он будет молчать.
А Мэйнфорд пока осмотрит эту странную квартиру, раз уж попал сюда.
Здесь пахло… нет, не старым затрапезным жильем, которое могло бы рассказать пару-тройку прелюбопытных историй о прошлых своих жильцах. Хотя прошлые Мэйнфорда интересовали мало.
Он прошелся по спальне, слишком тесной, чтобы чувствовать себя комфортно. Заглянул в шкаф. Оценил содержимое: старое пальто, явно купленное у старьевщика. Пара блузок на плечиках. Пара пиджаков. Пара юбок. В ящиках – белье, крепкое, пусть и поношенное.
Никакого кружева.
Никакого кружева.
Никаких легкомысленных вещичек, которым свойственно обретаться в женских шкафах.
Стоптанные туфли. Сапоги со стертой подошвой.
В ванной – дешевое дегтярное мыло, зубной порошок и щетка. Ни шампуней, ни бальзамов, ни даже крема для лица.
В гостиной… пустота. Дрянной ковер, дрянная мебель, очевидно, доставшаяся Тельме вместе с квартирой, и никаких личных вещей. Ни рамочек с фотографиями, ни цветов, ни фарфоровых безделушек, столь милых дамскому сердцу.
Почему?
Не из бедности. Мэйнфорду случалось бывать в жилищах еще более бедных, даже не в домах – в норах, и все равно их убогость хоть как-то пытались облагородить, пусть и хламом, добытым на свалке. А эта квартира… Тельма даже не пытается ее обжить.
Ей все равно?
И пыль не вытирает… нет, Мэйнфорд не осуждает ее за это, у самого бардак затяжной, но как-то… Сделав круг, Мэйнфорд остановился у массивного стола, занявшего с треть комнаты. Провел пальцами по столешнице… хмыкнул.
А вот на столе пыли не было.
Интересно. Ящики заперты. И в другой раз Мэйнфорд рискнул бы заглянуть, но… в другой раз. Разговор с Кохэном не продлится вечность, а объяснить свое любопытство, не слишком-то уместное, будет затруднительно.
Он вернулся в спальню и сел на кровать.
Еще раз огляделся.
И только теперь заметил старого потрепанного медведя. Игрушка пряталась на полке за стопкой тетрадей, которые Мэйнфорд пролистал, но без особого интереса – обыкновенные конспекты. Он лишь отметил, что почерк Тельмы, несмотря на кажущуюся неаккуратность, был весьма читабельным.
Прилежная ученица.
Почему?
Не из любви к науке, иначе не выбрала бы Управление. Для тех, кто одержим познанием, всегда есть особые пути. И Тельме, надо полагать, предлагали. Вот только от предложения она отказалась. Ото всех предложений, выбрав именно его, Мэйнфорда, заявку. И теперь эта странность, несуразность даже – ее возможностей и того, как применила она их – нервировала Мэйнфорда.
Позвонить сестре?
Она обрадуется. Джессемин так и не сумела поверить, что семья, та самая, которая суть опора и надежда Нового Света, хранительница традиций и вообще альфа и омега сущего, существует лишь в ее больном воображении. Она, его бедная сестрица, разочаровавшаяся в забавах высшего света, почему-то за эту фантазию держалась особенно рьяно. И каждый год являлась пред холодные очи матушки, дабы принять участие в пыточном действии, которое именовалось гордо – Днем Единения.
А за неделю до того начинала звонить Мэйнфорду.
И сейчас вот-вот объявится, вне зависимости от того, позвонит он или нет. Хотя… может, и к лучшему. Нет, Мэйнфорд не настолько безумен, чтобы украсить своим присутствием семейный ужин, но вот пообедать с Джессемин…
В конце концов, она единственная изо всех никогда и ни о чем не просила.
Мэйнфорд потер шею.
Решено.
Сегодня он свяжется с Джесс. И пригласит на обед. А там уже… глядишь, и расскажет сестрица о своей бывшей подопечной что-нибудь интересное. Если и нет, то… не важно.
Медведь смотрел на Мэйнфорда с упреком в разноцветных глазах. Левый был сделан из дешевой пуговицы. Оловянная оболочка и кусок цветного стекла. А вот правый… правый глаз был родным. Никакого олова. Никакого стекла, которое бы помутнело за годы. Глаз сверкал ярко, гневно даже.
Мэйнфорд взял в руки игрушку.
Повертел.
Понюхал. Пахло от медведя… как от старой вещи, которую хранили отнюдь не в музейных условиях. И все же сквозь запах плесени, гнилых ниток и подпревшего наполнителя, пробивался тонкий характерный аромат.
Надо же.
И пожалуй, стоило позвонить не только Джессемин. Впрочем, вряд ли Алиссия звонку обрадуется. До сих пор, надо полагать, сволочью его считает. И небезосновательно.
Алиссия была девочкой из хорошей семьи. С перспективами на успешное замужество, с планами, о которых, как выяснилось, знали все, кроме Мэйнфорда, и надеждами, цинично им растоптанными. Блондинка, кажущаяся достаточно глупой, чтобы не вызывать опасений, Алиссия собирала плюшевых медвежат. Она и Мэйнфорда называла «своим медвежонком», отчего он чувствовал себя частью коллекции, к слову, довольно обширной.
Об этой коллекции, помнится, даже писали. И Алиссия скупила половину тиража… на память.
Главное не это, главное, что за те полгода, которые длились их отношения – Мэйнфорд наивно полагал их ни к чему не обязывающими, – он здорово наловчился разбираться в плюшевых медведях.
Что ж, Боги умели шутить.
– И откуда ты родом? – поинтересовался Мэйнфорд. Медведь, как и следовало ожидать, не ответил. Что ж, и плюшевые игрушки имеют право хранить молчание.
Мэйнфорд потер лапу.
Понюхал пальцы.
И вновь потер. Так и есть, первое впечатление оказалось обманчивым. При всей своей неказистости, медведь был сшит не на подпольной фабрике Третьего округа. Вряд ли там использовали поликристаллический мех на основе цвергского горного шелка. И уж точно не пропитывали его альвийскими зельями, не то прочности ради, хотя поликристаллы способны и пожар выдержать, не то с другой какой целью. Алиссия что-то такое рассказывала, про ароматные игрушки.
Или игрушечные ароматы?
Для хороших снов.
Для успокоения.
Для… да и мало ли еще за какой надобностью. На медведе чувствовались и остатки магического плетения, но слишком слабого, чтобы зацепиться.
Мэйнфорд оттянул кожаный ошейник, вывернул… если его предположения верны, то должен быть номер. Или клеймо. Или хоть что-то, за что можно зацепиться.
Он успел.
Он слышал шаги. И то, как открывается дверь, которую он, кажется, вчера попросту высадил. И Тельмин голос:
– Он сейчас приедет…
И все равно не выпустил медведя.
Тринадцать сорок пять. Тройное «V».
Тринадцать.
Сорок пять.
– Что? – Тельма вошла в комнату.
– Ничего. Твой? – притворяться, что медведь сам прыгнул в руки, было поздно, и Мэйнфорд протянул игрушку. – Извини, что без спроса. У меня просто был похожий.
– Да? – Глаза ее побелели. И тон этот. Кому понравится, когда его вещи трогают без спроса.
– По-моему, у всех детей были свои медведи, – игрушку из рук Мэйнфорда практически выхватили. Надо же… этот медведь определенно значит для нее много.
Тринадцать сорок пять.
Алиссия, если звезды станут прямо, подскажет, что означают эти цифры. А если и откажется… Мэйнфорд хмыкнул. Да уж, дело о плюшевом медведе – это именно то, чего ему для полного счастья не хватало.
Медведя Тельма держала крепко. И возвращать на полку не спешила. И на Мэйнфорда смотрела, с трудом сдерживая злость. А ночью-то иной была, и та, иная, признаться, Мэйнфорду нравилась куда больше.
К счастью, звонок в дверь – Кохэн порой умудрялся проявлять некоторый такт – избавил от дальнейших разговоров.
Глава 30
Это было глупо, брать медведя с собой.
Игрушке не место в сумочке. Да и не та она ценность, на которую покусятся, но Тельме невыносима была мысль о том, что медведь останется в квартире.
В квартире, дверь в которую выбили.
И пусть Мэйнфорд любезно навесил полог, но все равно… дверь починят. Управляющий, получив двадцать талеров за причиненные неудобства – договаривался с ним Кохэн, и был при том предельно вежлив, – подобрел и пообещал, что дверь восстановят уже вечером.
Но до вечера оставлять медведя одного…
…разум твердил, что Тельме стоило бы побеспокоиться о сохранности иных вещей, скажем, шкатулки, с которой она так и не добралась до банка.
…или о той папочке с газетными вырезками. Их Тельма собирала годами, и вряд ли подобная находка обрадовала бы Мэйнфорда…
…он сидел рядом.
Близко.
И в то же время – далеко, всецело погруженный в собственные мысли. О чем думает? О вчерашней ночи? О ней, по-хорошему, стоило бы забыть. О Тельме? Или о своих собственных проблемах, которых, надо полагать, у него немало?
Не хватало еще о нем беспокоиться.
То, что случилось вчера… не повторится.
Не с ним.
Пусть кто угодно… наркоман с третьего… или неудачник-актер с пятого, который раз в неделю обходит квартиры, прося денег в долг. Ему не дают, потому что не имеет он привычки возвращать долги.
Незнакомец с улицы.
Гаррет…
Нет, мысль о Гаррете вызвала тошноту, и Тельме пришлось зажать рот рукой.
Никогда больше.
– Все хорошо? – Надо же, Мэйнфорд заметил. – Остановиться?
Тельма покачала головой.
– Все… нормально…
– Может, доку покажешься?
Какая забота. Нет, не нужен ей целитель. Не поможет. Ходила она… когда верила, что если поговорить с кем-то, кто способен выслушать, понять… а они так и норовили в душу влезть, да с ногами.
Выяснить все.
Выспросить…
Нет уж.