Может, стоило Джонни сказать о телеграмме? А то неудобно получится… он и так слишком много вопросов задавать стал… но скажи, тогда точно поперся бы встречать.
Хуже нет бедной родственницы.
Припрет в квартиру, поселит, еще и Синтии поручит за бедняжкой приглядывать, будто у нее других забот нет. А главное, мамаша на его сторону встанет. Всучат эту дуру, и что тогда?
Синтия знает этаких девиц, молодых и жадных до чужого добра. Вот не верится, что воспылала она к братцу любовью вдруг, столько лет ни строчки, а теперь вдруг наведаться решила. Соскучилась, чтоб ее… присосется пиявкой. А если про деньги узнает, которые Джонни – нет, ну не идиот ли? – на приданое ей откладывал, тут точно спасения не будет. И Синтию попытается выжить. Сообразит, что на двоих братца не хватит.
Следить станет.
Доносить.
Нет, ни к чему… может, еще и не приедет… а если и приедет, то Джонни предупредил, что на сутки уходит. Значит, явится не раньше завтрашнего утра. Хоть что-то удачно получилось…
Тельма стряхнула чужую шкурку, которая сошла легко.
– Есть что? – поинтересовался Мэйнфорд.
Она кивнула.
Есть. Вот только Тельма не представляла и близко, что именно ей с этим, найденным, делать. Рассказать Джонни, как есть? А поверит ли? Показать… в принципе, воспоминания она закрепила, слепок снять – минутное дело. А там уж пусть док сам разбирается со своею невестушкой.
Да и Мэйни любопытно будет…
– Потом… пойдем в прихожую. Кажется, все не так просто…
Мэйнфорд молча протянул руку, и Тельма, преодолев секундное замешательство коснулась ее. Кольнул страх, что сейчас она тоже увидит что-то, скажем, о себе вчерашней ли, сегодняшней. Главное, что язвительное.
Колкое.
И тут же Тельма себя одернула: ей ли бояться, что слов чужих, что мыслей.
А вот прикосновение к руке его, теплой и шершавой, было приятным. И не чувствовалось за ним ничего, помимо силы, такой знакомой и близкой. Почти родной.
– Ты не устала? – Он развернул Тельму и заглянул в глаза. – Сегодня от тебя пахнет иначе.
Да сдались им эти запахи! Тоже мне… ищейка полицейская.
– Все нормально. Идем… чем скорее здесь разберемся, тем лучше.
И все же Тельму не отпускало чувство, что они безнадежно опоздали.
Глава 35
От нее пахло свежескошенной травой и альвами, почему-то последнее неимоверно злило Мэйнфорда. Он с трудом сдерживался, чтобы не устроить допрос прямо здесь.
Куда она ходила днем?
И зачем?
И почему вернулась задумчивая, мечтательная… запах этот… дразнил. Притягивал. И злил.
…альвам нельзя верить. Но голову они способны заморочить изрядно. Тельма еще молода, неопытна… и талантлива.
Коридор качнулся, поплыл и стабилизировался. Здесь ничего не изменилось или почти ничего не изменилось. На стойке добавились красные туфли на высоком каблуке, слишком яркие для черной этой квартиры. Из приоткрытого шкафа выглядывал хвост красного же плаща.
Запах духов стал резким, тяжелым, но и сквозь него пробивался аромат альва.
Мэйнфорд запомнит его.
На всякий случай.
А пока он осматривался, подмечая еще детали. Алый зонт. Шляпка-ведерко с пучком атласных роз на ленте. Перчатки из лайки. Интересно, не то, чтобы Мэйнфорд так уж хорошо в женских перчатках разбирался, но фирму знал. Даром, что ли регулярно оплачивал счета от нее. Если перчатки и вправду от «Хермета», как о том свидетельствует крохотная бронзовая монетка, то стоят они не меньше полутора сотен. Откуда у скромной девушки такие деньги?
Вряд ли Джонни расщедрился.
Девушка нервничала.
Она расхаживала по прихожей, то и дело останавливаясь, чтобы бросить взгляд на изящные часики. Еще одна дорогая игрушка.
Еще один вопрос.
Стук в дверь заставил девушку вздрогнуть и нервным движением взбить волосы.
– Добрый день, – дверь она открыла сразу, и голос ее звучал в высшей степени любезно. – А, это вы миз… что вам нужно? Конечно, конечно… боюсь, Джонни нет дома… и когда появится – неизвестно. У него очередной эксперимент. Вы же понимаете, с его-то увлеченностью… о нет, не стоит беспокоиться. Мы сами разберемся… проходи, милая…
Эта девушка пахла страхом.
И неуверенностью.
Она была типичной провинциалкой, серенькой мышкой в перелицованном пальто, в огромной старомодной шляпе, завязанной под подбородком пышным бантом. Шляпу пытались оживить, украсив цветами, но самодельный букет лишь подчеркивал, что возраст шляпы, что ее убогость. Из-под широких полей выглядывали рыжие пряди.
И Мэйнфорд ощутил тень чужих эмоций.
Раздражение. Чувство собственного превосходства… девушки разглядывали друг друга.
– Что ж, дорогая, давай знакомиться, – первой по праву хозяйки заговорила Синтия.
– Нэсс, – гостья поставила на пол обшарпанный чемодан.
И шляпу сняла.
Рыжие кудри рассыпались по плечам. Она оказалась хорошенькой. Очень даже хорошенькой, и вновь эмоции захлестнули Мэйнфорда: глухая злость. Ненависть даже.
К той, которая сама не понимает, до чего прелестна.
Сколькие женщины отдают состояние, пытаясь добиться такого вот ровного цвета кожи! Белая, полупрозрачная. Нежная удивительно. Волосы густые и, несмотря на неухоженность, сияют здоровьем. Нос курносый, аккуратный.
Брови тонкие вразлет.
Глаза огромные, ярко-зеленые.
– Синтия, – наконец соизволила произнести Синтия, протянув руку.
– А я знаю. Джонни про вас писал. Я все-все письма читала… мама давала. С папой еще в прошлом году удар случился. Я думала, что Джонни на похороны позовут, но Вильгельм, это старший наш, сказал, что папа ясно выразился… они с женой теперь к нам переехали.
Голос ее звучал до того бодро, что зубы сводило.
– И мы с ней не очень ладим. Я думала, что если поеду, то Джонни поможет устроиться. Работы я не боюсь. Все-все умею…
– Конечно, милая. – Синтия изобразила улыбку. – Ты, наверное, устала с дороги. Хочешь чаю?
– Я б и поела чего, – прямо сказала Нэсс, отбрасывая волосы с лица. – Ты не думай, я к вам лезть не стану, но Джонни сам писал, чтоб если что, то к нему обращались. А Вильгельм решил меня замуж выдать за приятеля своего. А он натуральная скотина! И я вот решила, если что, то замуж всегда успею… вы ведь не торопитесь. Джонни еще когда про помолвку говорил, а вы…
Она позволила привести себя на кухню.
Осмотрелась.
– А ты ничего не печешь? Мама вот каждый день что-то печет… и я умею…
– Замечательно.
Синтия сняла чашки. Не скрывая больше раздражения, сыпанула из фарфоровой банки чаю. Плеснула кипятку…
Крохотный флакончик появился из шкафчика.
Две капли.
И острый запах валерианы, который, впрочем, Нэсс не учуяла. Чай она приняла с благодарностью.
– А замерзла! Я, когда никто на вокзале не встретил, грешным делом решила, что Джонни мне совсем не рад…
– Он очень занят. Работает.
– А… ты?
– А у меня нет привычки ездить по вокзалам, – отрезала Синтия. – У тебя имелся адрес. Любое такси довезло бы…
– Такси дорогое…
– В этой жизни за все платить приходится, – это было сказано с искренней печалью. – Но ты же добралась. Пей чай. Отдыхай.
Мэйнфорд с трудом подавил желание выбить чашку из рук рыженькой. Она же чай понюхала… пригубила, пожаловалась:
– Горячий какой. Но у вас холодно – страсть! Я пока шла, заледенела вся прямо…
– Ничего, скоро отогреешься.
Синтия к чаю не притронулась. Она стояла, опираясь на плиту, разглядывая будущую родственницу со странной смесью брезгливости и зависти, и когда та, покачнувшись, начала оседать на пол, Синтия тело придержала.
Присела.
Приложила пальчики к шее. Прислушалась к чему-то. Кивнула удовлетворенно.
А потом вышла из комнаты.
Телефон у Джонни имелся, старого образца, массивный, и диск в нем проворачивался с явным трудом. Он возвращался на место, пощелкивая, и звук этот лишь усиливал раздражение Синтии.
…три… четверка, кажется… интересно, Тельма с другой позиции сумеет считать номер? Если нет, то можно подать запрос. Теперь, кажется, у Мэйнфорда есть все основания дело завести.
По телефону же не спешили отвечать.
Номер пришлось набирать трижды. И каждый раз Синтия нервничала все сильней. Но, наконец, ее усилия были вознаграждены.
– Будьте добры, пригласите Теодора… просто пригласите…
Мэйнфорд дыхание затаил, опасаясь случайно прервать цепь этих воспоминаний. Только подумалось, что не зря он прихватил форменные кристаллы с хорошим запасом памяти.
– Да, это я… – Синтия произнесла это с явным вызовом. – Да, я прекрасно помню, что ты просил тебя не беспокоить… скажешь, что пациентка… тебе постоянно пациентки звонят и никого это не удивит. Что нужно?
Теперь она не казалась ни красивой, ни привлекательной.
– Будьте добры, пригласите Теодора… просто пригласите…
Мэйнфорд дыхание затаил, опасаясь случайно прервать цепь этих воспоминаний. Только подумалось, что не зря он прихватил форменные кристаллы с хорошим запасом памяти.
– Да, это я… – Синтия произнесла это с явным вызовом. – Да, я прекрасно помню, что ты просил тебя не беспокоить… скажешь, что пациентка… тебе постоянно пациентки звонят и никого это не удивит. Что нужно?
Теперь она не казалась ни красивой, ни привлекательной.
Интересно, Джонни видел свою невесту такой? Вряд ли. И увидев, не обрадуется.
– Мне нужна твоя помощь, Тео… то, что и обычно… его сестрица появилась. Убери ее. Куда? Да какое мне дело?! Ты ведь сам говорил, что в этом городе потерять человека – проще простого. Вот и сделай, чтобы она потерялась. Тео, не злись. Просто послушай. Эта девица, сразу видно, будет совать нос куда надо и куда не надо…
Она поморщилась, верно, сообщник ее не сдержался.
– Послушай, Тео, я по-человечески прошу… сколько раз я помогала тебе? И не задавала лишних вопросов… а ведь могу и задать. Я не пугаю, Тео. Я лишь напоминаю, что все еще нужна тебе. А ты нужен мне. И считай эту девицу моим подарком… конечно, ты сам привык выбирать, но она прелестна… и хватиться ее не хватятся… Джонни? Да он идиот, любому вранью поверит… да, она со мной. И мы ждем тебя. Да Бездна меня задери! Откуда я знаю, как ее из квартиры вынести… живая она… живая… хорошо, я сделаю так, как ты говоришь… да, запомню. Уймись, Тео… никто и ничего не узнает. Просто сделай так, чтобы этой девки не стало…
Она нажала на рычаг, и потом набрала новый номер.
– Добрый день. Примите вызов, пожалуйста. Моей родственнице стало дурно… она потеряла сознание… и я не знаю, что делать! – в голосе Синтии звучали панические нотки. – Приезжайте… конечно, я оплачу вызов! Адрес…
…она продиктовала адрес.
А потом вернулась на кухню.
– Не стоило сюда приезжать, девочка, – сказала Синтия, погладив спящую гостью. – Но выбора ты мне не оставила.
…в дверь позвонили быстро.
Синтия открыла не глядя.
– Вам просили передать, что зима – не самое лучшее время для лилий…
…по хребту Мэйнфорда побежал холодок. И тварь, сидевшая внутри смирно – почти смирно – заворчала. А в квартиру вполз характерный запах мертвечины.
Этих двоих разглядеть не получалось.
Мэйнфорд пытался.
И тварь его, которая взбесилась почти. Она желала добраться до теней немедленно, и уверения, что эти тени остались в прошлом, на нее не действовали.
От них воняло. И запах приводил тварь в неистовство. А потом ткань воспоминаний раскололась с болезненным звоном, с хрустом, как не должно было быть…
Мэйнфорд очнулся на полу. Он лежал… нет, не совсем на полу. На коленях Тельмы. И голову его она придерживала, и твари это очень даже нравилось.
– Извините, – сказала Тельма, заметив, что он очнулся. – Меня вышвырнуло… я с таким прежде не сталкивалась. Себя сумела защитить, а вы…
– Хаос, – Мэйнфорд потрогал языком зубы. Надо же, целые. И во рту нет привкуса крови. И в глазах не двоится, не троится, да и вообще ощущения, конечно, не самые приятные, но, кажется, обойдется без целителя.
Целителям он в свете последних событий как-то не доверял.
– Хаос? – переспросила Тельма и руку от щеки убрала. А вот это она зря. Тварь, та самая, о присутствии которой Мэйнфорд старался не думать, заворчала. Ей хотелось, чтобы ее гладили.
– Хаос-прорыв. Локального свойства. Случается при… скажем так. – Мэйнфорд не спешил вставать. Конечно, чувствовал себя он в целом неплохо, но момент располагал. – Он подкармливает этих тварей. Мертвым нужна энергия, но в отличие от живых, они не способны получать ее традиционным способом. Создателю приходится подкачивать ее постоянно. Энергия преобразуется. Потребляется. Но любой функционирующий организм не способен употребить все. Это основы… есть отходы. Мертвая мана.
Она слушала внимательно.
И не пыталась подняться, что было хорошо. А вот холодные ноги – это уже плохо. И твари не нравилось. Тварь даже беспокоиться изволила.
– Чем дольше функционирует мертвец и чем сложнее он изначально, тем больше он требуется энергии. И тем, соответственно, больше производится мертвой маны. Она накапливается. И время от времени случаются такие вот спонтанные выбросы. Мертвая мана – это хаос чистой воды…
…а ведь она все равно некрасива.
Блондинка.
Некрасивая блондинка – это нонсенс.
– Плохо, – сказала Тельма. – А запись…
– То, что до прорыва, будет в норме. А дальше – посмотрим… но вряд ли выйдет копнуть глубже. Хаос на то и хаос, чтобы разрушать…
…и хорошо, что имеется базовая запись. Второй всплеск, вызванный проникновением, вероятно стер и многие из того, что Мэйнфорд увидел. Зато кристалл цел. Судя по ровным контурам, даже не поврежден.
Радоваться бы, да только радости ни на грош.
– И теперь у нас есть все основания завести дело.
Мэйнфорд все-таки поднялся.
– А заодно допросить Синтию… если мы, конечно, успеем…
В этом у Мэйнфорда имелись некоторые сомнения. Кем бы ни был упомянутый Теодор, вряд ли он оставит подобную свидетельницу в живых.
Джонни было по-человечески жаль.
Глава 36
Он не стал задавать лишних вопросов.
Вообще ни о чем не спрашивал. Адрес назвал. И добавил:
– Я покажу.
– Может, лучше тут останешься? – предложил Мэйнфорд, понимая, что предложение это напрочь лишено смысла.
– Нет. Если… если с ней что-то… я… лучше я, чем…
Он мотнул головой и, сгорбившись, разом постарев – слетел вдруг напускной лоск – двинулся к лестнице. А спускался быстро, перепрыгивая через ступеньку, точно боялся, что оставят его на квартире.
Что ж, парень имеет право.
Да и пригодится там целитель, вдруг да повезет…
…не повезло.
Мэйнфорд осознал это, стоило повернуть за угол Грайсон-авеню. А ничего квартальчик, чистый, приличный, из тех, где можно открыть кофейню, а не рюмочную.
Прелестные улочки. Аккуратные тротуарчики. Невысокие дома со стеклами-витринами. Светофоры. Шары остролистов в глянцевых кадочках. Урны и те блестят, и от этого блеска ломит челюсть.
А еще от желания сесть поближе к Тельме.
Нервничает?
Явно. Сидит прямо, но руки шевелятся. Пальцы точно струны невидимые перебирают, и музыка, которая выходит, лишь ей одной слышна.
…с кем она встречалась за обедом?
…куда вообще уходила?
Зачем?
– Налево теперь, – глухо произнес Джонни, который устроился рядом с Кохэном. Этот смотрел на дорогу, и что за мысли бродили в великомудрой его голове, было неясно. – А потом прямо до… там универмаг будет. И дальше уже частные дома пойдут… ей здесь не нравилось. Все провинциальным казалось.
Он уже говорил о невестушке в прошедшем времени. Знак? Предчувствие, которое крепло с каждой минутой? Нет, Мэйни связался с местными. Патруль вызвал. Велел охранять девицу… дура… как есть дура… сидела бы на заднице своей аккуратной, так нет же… во что она ввязалась?
Но хоть имя есть.
Тео… Тео-Теодор… любовничек, о существовании которого Джонни и не подозревал. Явно любовничек, и давний, близкий, с которым Синтия не один вечер провела, а может, и не вечер, может, конечно, они днем встречались.
Проклятие.
Порасспросить бы девицу. Нагло она действовала. Глупо неимоверно, но нагло… шантажировать полезла… идиотка! Вот чего не хватало ей для счастья-то? Машины той самой, которую Джонни отказался купить? Браслетика? Еще какой цацки. И главное, что поддался любовничек на шантаж.
Почему?
Не проще было ли послать дуру… и убрать дуру… зачем он девушку забрал?
…у дома стояла пара полицейских экипажей и карета госпиталя с пылающим сердцем на бортах. Надо же… в открытую… хотя… если подумать, то семейство нынешнее в должной степени благопристойно, чтобы позволить себе страховку при хорошем заведении.
Кохэн остановил машину, перекрывая карете выезд. А водителю, возмущенному этаким беспределом, сунул в нос бляху.
– Да вы все равно права не имеете! – Водитель был человеком.
Живым. Полным и раздраженным, он что-то говорил, плюясь слюной, размахивая руками, но Мэйнфорд не стал слушать. Водителя он допросит позже.
– Идем.
Джонни уже бежал к дому.
Тельма не спешила. Она озиралась и хмурилась, и вновь обнимала себя.
– Что?
– Здесь как-то… холодно.
– Осень.
А у нее и одежды нормальной нет. Вон, хрипнуть начала, того и гляди сляжет. А ведь осень – не самая поганая пора в Нью-Арке, зима, она куда хуже.
– Нет… это другой холод. Как будто… не знаю. Ощущение такое.
Она сама взяла его за руку, и было в этом жесте что-то доверчиво-детское. Захотелось обнять. Успокоить. И еще замотать голую эту шею шарфом. Клетчатым. Старым. Мэйнфорд его не первый год носил, и шарф давно уже утратил изначальную свою колючесть, сделался мягким, теплым.