– Ну, а что в ЦРУ – не люди?.. – резонно заметил Абрамыч. – Загрузи тело, а я пойду позвоню.
Они выбросили кудрявого из машины на подъезде к Сан-Педро. Штаны не стали на него надевать но и с собой не увезли – просто швырнули вслед и поехали в Акапулько.
– Раз он русский, этот свидетель, то его наверняка теперь в посольстве заперли, – объяснил Васе Абрамыч. – Да и надо папу повидать, как им слеталось.
– Поехали, поехали, – отозвался радостно-возбужденный Василий.
Ему не терпелось увидеть своего старшего брата Кольку-вертолётчика, который – месяца не прошло – выкупил его из учреждения ОР-216/11, что на севере Кировской области, и каким-то чудесным образом переместил через пять государственных границ и через океан в сказочную страну Маньяну. В этой стране Колька служил важному местному авторитету сеньору Орезе, доставляя его на вертолёте в разные концы страны по каким-то его авторитетовым делам.
Васька не был до конца уверен в том, что всё это он не видит во сне, посмолив после отбоя прикупленную по случаю у зверей забористую чернушку[42]. Он бы ничуть не удивился, открыв глаза и обнаружив себя всё в том же опостылевшем бараке третьего отряда, вместо аромата ночных гуайав втянув в ноздри сырую смердь семидесяти семи пар испревших портянок, вместо пива из холодильника потянувшись за бледной баландой в скользкой алюминиевой миске, вместо Абрамыча за рулем шикарной лайбы разглядев в сумрачном углу дальняка скорбно переминающегося в дырявом гниднике отрядного защеканца[43] Каштанку. Сон и сон. И мотать ему ещё три года с полтинником – при хорошем поведении. Ну, повыл бы слегка – уж больно сон цветаст. А там – на развод, и в цех. К обеду уже избавился бы от наваждения.
Но – чудо! – не кончался сон-то! Уж заловил приход – так заловил[44]. Фарт не иссякал, напротив: каждый новый день был шикарнее предыдущего. И вот сегодня Ваську в первый раз взяли на серьёзную работу. Видимо, Колян решил, что братишка достаточно акклиматизировался в новой среде обитания. Что ж – Василий не против такой работы. Он знает, кому теперь по гроб жизни обязан, и от долгов своих не отлынивает, не движок какой дешёвый, готов отрабатывать свободу и весь свой маньянский ништяк без принуждения, радостно и благодарно.
Колька, Колька, брат бесценный! Колька всегда был гордостью семьи, а Васька – её позором. Это пока была семья. Колька был на десять лет старше своего младшего брата-обормота. На младшего у стариков уже силенок не хватило, а старший в это время крошил со своего вертолёта афганские кишлаки, и воспитывать Ваську не мог. Так что воспитывала его колония для несовершеннолетних, а старики умерли от огорчения. Брат в середине девяностых пропал без вести где-то в Чечне, и Васька уже практически позабыл, что у него был когда-то родной брат, которого он и видел-то по выходу из младенчества всего раз: когда в девяносто пятом тот приезжал к нему на свиданку.
И вдруг…
– Ну что, вскормлённый в неволе орел молодой, – прервал его размышления Абрамыч. – Ты много пива сегодня выпил?
– Да принял слегонца, – признался Василий. – А что? Предлагаешь отлить?
– Предлагаю за руль сесть. Чапай думать будет.
– Это мы завсегда, – оживился Василий.
– В Игуале завернём в аэропорт, – сказал Абрамыч, пересаживаясь на заднее сиденье.
– Где это Игуала? – спросил Василий.
– Там будет по дороге.
– Абрамыч, я же не это… – смущенно признался Василий. – Я же ихние буквы не того пока…
– А пора бы, – укорил его старшой.
Василий втянул башку в плечи и поиграл рукой по кнопкам на сверкающей панели.
– Надо ввести тебе оральное стимулирование, – сказал Абрамыч.
– Это как? – повернулся к нему Василий.
– Ну, кто там у мадам Долорес лучше всех за щеку берёт?
– Дак эта… Лаурка, – оживился Василий.
– Вот, перед тем, как идти к мадам Долорес, будешь мне сдавать зачет по испанскому языку. Не сдашь – звоню мадам, чтобы она тебе Лаурку не давала…
– Ну Абрамыч… – загундосил Василий.
– Я не шучу, – сурово сказал Абрамыч. – Поехали. Игуала будет где такой белый небоскрёб торчит справа с тарелкой на крыше.
– Ага!..
– Километр проедешь после небоскрёба – там будет нарисован самолетик, это и есть поворот на аэропорт.
Через час они прибыли в аэропорт. Предупреждённый по телефону служащий выкатил им на тележке три канистры керосина и, получив от Абрамыча наличные, загрузил это добро в багажник.
Они выехали на шоссе и двинулись дальше. Проехав Рио Бальзас, Василий по приказу Абрамыча сбросил скорость. Вскоре какая-то машина помигала им фарами с обочины.
– Следуй за ним, – распорядился Абрамыч.
Загадочная машина свернула на проселок и выехала в широкую долину. В устье долины располагалось нечто вроде ранчо. В загоне толпились овцы, где-то раздавалось лошадиное фырканье. Перед сумрачным домом на гравии стоял лёгкий вертолёт.
– Ух ты, – восхищённо произнес Василий, вылезши из автомобиля. – Это что же, Абрамыч, тоже всё наше?
Абрамыч не ответил. Он был напряжён и осторожен.
От вертолёта отделились две тёмные фигуры и подошли к лайбе.
– Васька, здорово, – сказала одна из фигур.
– Колян! – обрадовался Василий. – Братуха!
– Как дела? – спросил Колян.
– Ништяк все. Накноцали фраерка.
– Ну, пойдём, поможешь.
Они подошли к вертолёту и выгрузили оттуда спящую девицу.
– Ничё, я сам, – отстранил Василий брата. – Не тяжёлая.
Он взял её на руки и отнёс к машине. По дороге не преминул потрогать сквозь джинсы за задницу. Задница оказалась довольно тощая и ответных чувств в Василии не разбудила. Колян распахнул дверцу, и Василий аккуратно опустил ценный груз на заднее сиденье.
– Пойдем теперь керосину зальём в вертак, – сказал Колян.
Из темноты материализовался Абрамыч.
– Вы оба летите, – сказал он Коляну. – Мы с папой поедем на машине. На, расплатись с хозяином, – он протянул Коляну деньги. – А это тебе премиальные, – он сунул пачку купюр Василию. – Хрен с тобой, сегодня можешь сходить к мадам Долорес без экзамена. Но это в последний раз. Ладно, летите, орлы. Я завтра позвоню.
Глава 15. Военно-половой агент
Организовав из своих бровей два печальных турецких полумесяца, генерал-майор Петров бессильно наблюдал за тем, как кудлатый Бурлак выливал в двухсотпятидесятиграммовый стакан драгоценный (337 долларов бутылка) коньяк “Шато дю Понтарлье”. Чёртов солдафон наполнил посуду до краёв, то есть выше ободка. При этом, сволота кирзовая, с наглой иронией в глаза своему собеседнику глядел. А потом поднял стакан двумя пальцами и, ни слова благодарности не произнеся, взял да и высосал янтарное тягучее генеральское пойло девятью последовательными глотками, как удав заглотил бы связку кроликов, если бы ему их дали, предварительно связав друг с другом.
– Авксентьич! – жизнерадостно сказал он, вытерев влажные губы широкой ладонью. – Хорош выёживаться! Мне нужен этот парень! Панимашь?
– Владимир Николаевич! – Петров скривился от этого “панимашь”. – Я тебе, во-первых, русским языком, во-вторых, в пятый раз говорю, что не знаю я, что это за парень, который тебе нужен, и чем лично я могу тебе в этом помочь.
Владимир Николаевич Бурлак был вторым на всю страну Маньяну человеком, с которым Петров был на “ты”. Первым был резидент ЦРУ Билл Крайтон. Не то, чтобы Петров равнял их положение со своим. Тут, скорее, была дань корпоративности, свойственной всем разведкам мира со времен Авраама.
– И что за это буду иметь, да, Авксентьич?!. – подковырнул Бурлак коллегу, заржав при этом грубо и неприятно, да ещё и подмигнув, что уже вообще ни в какие ворота не лезло.
– Не понял?.. – брови Петрова вопросительно изогнулись.
– Всё ты понял, – сказал Бурлак. – Ты зачем, контра, сейчас с резидентом ЦРУ встречался?..
– Что за ерунда! – возмутился Петров. – Чушь какая-то! Резидент какой-то… Ты, Владимир Николаевич, извини, конечно, но при всем уважении…
– Пошёл ты на хер со своим уважением! – заревел Бурлак. – “Эль Манзанито”, пятый столик от входа на террасе. Мне и копию счёта принесли. Умеешь ты повеселиться, особенно пожрать, гэбэшная морда!
– Владимир Николаевич, я просил бы тебя воздерживаться.
– Хер тебе в горсть вместо сдачи! – воскликнул Бурлак и вылил из бутылки в свой стакан остатки коньяка, коих нацедилось грамм семьдесят, то есть, считай, на все полсотни баксов. – Колись, чума!..
Петров лизнул свою рюмку, шевельнул бровями и задумался. Ситуация складывалась не в его пользу. Деваться было некуда. Придётся колоться. Проклятый ГРУшник знал больше чем нужно, а самого его прижать Петрову было абсолютно нечем.
Да-с, ситуация.
Впрочем, для хорошего разведчика нет такой ситуации, из которой он не смог бы извлечь себе какую-нибудь выгоду.
Петров нажал в столе неприметную кнопку. Немедленно на пороге появилась широкая морда гангстера Серебрякова.
– Отведите, пожалуйста, господина военного атташе в ту самую комнату и предъявите ему старшего лейтенанта Курочкина, – распорядился Петров и посмотрел на Бурлака. Тот с хитроватым выражением лица поигрывал кудлатыми бровями. – И оставьте их наедине, пусть побеседуют, – со вздохом добавил он.
– Слушаюсь, Эдуард Авксентьевич! – сказал Серебряков и подался назад.
Бурлак многозначительно ухмыльнулся и, ни слова не говоря, вышел из кабинета вслед за гангстером. Петров подождал, пока за ними закроется дверь, после чего схватил трубку телефона и заорал в нее:
– Голубева ко мне! Бегом!!!
Лейтенант Голубев, отирая вспотевший от волнения пробор, вбежал в кабинет резидента секунд через сорок. Для двух часов ночи это был неплохой результат.
– Мне срочно нужно слышать, о чем говорят в комнате… в комнате… дьявол!..
– В комнате, где сидит этот?.. – робко подсказал лейтенант.
– Ну да, чёрт возьми!
– Но там нет микрофона!.. – заламывая руки, пролепетал Голубев.
– Как нет?!.
– Это же специальное помещение, защищённое от прослушиваний.
Я сам велел посадить этого идиота в комнату без окон без дверей, вспомнил Петров. Она же одна у нас такая… Вот досада.
– Прикажете установить там микрофон?.. – спросил Голубев.
Боже, с какими кретинами приходится работать, сморщился Петров. Воистину, вырождающаяся нация, пропащая страна.
– Ступайте, – сказал он устало. – Не нужно ничего нигде устанавливать. Дежурного сюда позовите, как только он гостя проводит.
Ладно, Владимир Николаевич, злобно подумал он. Я тебе припомню пол-литра “Шато дю Понтарлье”. Каждая капля тебе горькой слезой отольется, хренов дуболом.
Я, значит, у тебя в разработке? Ну, я тебе устрою весёлую жизнь… коллега.
В комнате с одной дверью стояли стол и два стула. На одном из стульев, мечтательно улыбаясь, сидел в мокрых штанах старший лейтенант Курочкин.
– Меня зовут Владимир Николаевич, – сказал Бурлак, усаживаясь напротив блаженного. – Я военный атташе.
– А я художник, – сказал Курочкин, мягко улыбнувшись полковнику.
– Я знаю, – сказал Бурлак. – Что я – вся страна Маньяна знает. Ты во всей Маньяне сегодня – художник номер один.
– Правда?.. – застеснялся Курочкин.
– Истинный крест.
Курочкин немедленно перекрестился и сказал:
– Вот, обдумываю житьё.
– Правильно. Давай о деле поговорим, – сказал Бурлак.
– Давайте.
– Мне важно, чтобы никто о нашем разговоре не узнал. Особенно твоё начальство. Понимаешь?
– Эти звери?..
– Да, именно, эти звери. Не узнают?
– Не узнают.
– Ну, хорошо.
– А из художников лучше всего анималистом быть, – поделился Курочкин. – Животные врать не умеют, грешить не умеют. Они на тебя смотрют, а ты их рисуешь. Им любопытно, что ты там делаешь такое. И неправду говорят, что они ничего не понимают. Они всё понимают. И улыбаться тоже умеют.
– Ага, – сказал Бурлак, доставая из кармана фотографию. – Это точно, брат. Анималистом быть лучше всего. Тем более что все мы время от времени анималисты. Посмотри-ка сюда и скажи мне как анималист анималисту: видел ты эту бабу где-нибудь или нет?..
Курочкин посмотрел на фотографию, и глаза его стали квадратными, а нога сама собой начала отбивать какой-то ритм.
– Ну-ну, не волнуйся ты так, – ласково сказал Бурлак. – Спокойно посмотри, подумай. Она из фотографии не выпрыгнет, ничего тебе не сделает. Ну? Видел?..
Курочкин поднял на Бурлака взгляд, полный боли, и тихо кивнул. В глазах его стояли слезы. Бурлак, закряхтев, полез за носовым платком.
– Ну что? – спросил он, вытерев старшему лейтенанту слезы и сопли. – Это она стреляла сегодня на Панчо Вилья?
– Она, – сказал Курочкин еле слышно.
– Ты уверен? Посмотри ещё раз.
– Не хочу я на неё смотреть, – сказал Курочкин и отвернулся от стола. – Она людей убивает, а я на неё смотри.
– Вот мы с тобой, братишка, и должны сделать так, чтобы эта гадина больше никого не убивала. Поэтому глянь в последний раз на фотографию и скажи мне с полной уверенностью, она это или не она. Я знаю, что у тебя, как у великого художника, глаз на эти дела намётан и ты не ошибешься. Ну!
Курочкин послушно всмотрелся в женское лицо на снимке. Какое-то время он молчал, морщил лоб, чесал хлюпающий нос, ёжился, наконец, сказал:
– Она. Она это, она. Онее не бывает.
– Ну хорошо, – сказал Бурлак и сунул фотографию в карман пиджака, дабы не нервировать собеседника. – Спасибо тебе, друг.
– Вы её поймаете?
– Непременно.
– И что сделаете?
– Ну, как что… известное дело… посодим в клетку в зоопарке, и пускай на неё все смотрят.
– Это правильно. Пускай все смотрют. И на клетке написать, что бандитка.
Уединившись после беседы с Курочкиным в своём “пакгаузе”, Бурлак размышлял. С утра ему предстояло беседовать с каким-то яйцеголовым из 9-го Управления ГРУ. Бурлак его видел мельком на фуршете – тот прибыл в качестве технического советника при замминистра тонких технологий, которого привело в Маньяну неотложное дело: выжрать текилы литров двадцать, позагорать на пляжах Акапулько, трахнуть маньянку, неистовую в страсти и пороке, и купить жене брульянт из короны царя ацтеков. Ну, да ладно, этот замминистра был всего лишь одним из многих ему подобных замминистров и никого тут не интересовал, тем более, что ещё до фуршета успел нажраться как свинья. Яйцеголовый же его “технический советник”, о присутствии какового в своей свите он навряд ли и помнил, представлял собой молодого человека с лысиной и в очках с такими сильными диоптриями, что через них можно по дереву выжигать.
Но размышлял Бурлак не об яйцеголовом, а о том, что, судя по всем признакам, ангел-хранитель полковника присутствовал при утреннем разговоре его со старым другом Телешовым, послушал-послушал, да и сказал себе, что хватит мытарить бедолагу, дай-ка раз в жизни помогу хорошему человеку; взял, да и вымостил своему подопечному дорожку именно туда, куда ему надо: иди знай, да не спотыкайся.
И включил ему интуицию, как магнитофон. Интуиция поёт: вот оно, твоё, бери, вот оно, твоё, бери!.. Дорожка сверкает в лунном свете. Телешов летит над океаном и посмеивается, мусоля фильтр сигареты: всё ведь, собака, заранее рассчитал, знал каждое слово, которое ему ответит прошлый сослуживец, и даже… даже, как это ни жутко, наверняка знал, как истинный профессионал, что ангел-хранитель тотчас выстроит дорожку и сослуживца на неё подтолкнет через рупор интуиции.
А что Госпоже Интуиции на её призыв можно возразить?
Ничего.
И что мешает нам её послушаться?
Ничего не мешает.
Значит, за дело. И берясь за это дело, сучонка, увы, не обойти никак.
– Гришка! – крикнул Бурлак.
Пятый шифровальщик появился на пороге “пакгауза”, как чёртик из шкатулки.
– Быстро разыщи мне Мещерякова, и чтобы через полчаса он у меня стоял на пороге, как хер у молодого лейтенанта!
– Понял, – сказал Гришка и исчез.
Найдёт. Из-под земли вытащит. С бабы снимет. А через полчаса будет тут стоять перед ним ненавистный сучонок.
До “военно-полового агента”, как обозвал Бурлак Ивана Досуареса ещё год назад, начальству просто дела нет и не будет. Никогда. В этом Бурлак был уверен. Списали его, плюнули и растерли. Так и будет парень всю жизнь маяться под чужой личиной в своём глубоком залегании, ждать заветного сигнала, трахать маньянских блондинок, и никто никогда о нём не вспомнит.
Как же он устал! Бурлак зевнул. Да, годы уже не те. Отдых нужен организму. Периодический отдых. Не хочет организм носиться по субтропикам, высунув язык, кого-то прикрывать, из кого-то вытягивать какую-то информацию, врать, воровать и так далее, а хочет сидеть, поплевывая, на горке, мозгой скрыпеть, умные указания исполнительным помощникам раздавать.
Заместитель резидента Валерий Павлович Мещеряков возник на пороге пакгауза на десять минут раньше, чем ему было назначено. Будь на его месте капитан Машков – Бурлак бы его похвалил. Про сучонка же он подумал: “Вот ведь сучонок.”
– Я вас слушаю, Владимир Николаевич, – строго сказал с порога Мещеряков.
– Валерий Палыч! – сказал Бурлак. – Этот… военно-половой агент – он ведь у тебя на связи?
– У меня, – настороженно ответил Мещеряков после некоторой паузы.
– Когда ближайшая контролька?
– Во вторник. Послезавтра. То есть завтра уже.
Мещеряков был гладко выбрит и умыт. Неужто на ночь тоже бреется, подумал Бурлак. Никак он не мог за двадцать минут и выбриться, и сюда добраться. Афедрон рвёт, сволочь. В маршалы спешит.
– Тут такое дело, Валерий Палыч… Пришла указивка его задействовать, наконец, но кое-какие изменения в его программе произошли. Так что я с ним должен лично увидеться и инструкции ему все необходимые дать. Панимашь?