Бурлак достал из ящика стола бутылку армянского коньяка, налил четверть стакана, хлобыстнул, спрятал обе посуды обратно. Пока хватит, а то, приплюсовав выпитую с Михаилом Ивановичем водку, получится серьёзно.
Нужно подумать над тем, о чём они говорили с Телешовым. И так, и этак подумать. Сомнений в отношении будущего своего у Бурлака и раньше не было никаких. Даже если он отсудит или каким другим путём отберет себе какую-нибудь собственность у этой суки – своей романтической супруги – всё равно она будет великосветская киношная блядь, а он – старый нищий никому не интересный старикан.
Если, конечно, он вернётся на родину.
Чудес на свете не бывает. Чудес не бывает, учили его ещё в “консерватории” – Академии ГРУ. Если случается какое-нибудь чудо – значит тебя, брат, сейчас ЦРУ будет брать за афедрон. Так что никаких чудес. Бывает многолетняя планомерная потогонная работа. А чудес – нет, не бывает. Многолетняя работа, пензия и нищета.
Кое-что Бурлак, конечно, себе отложил. Но это были несерьёзные деньги: он же не складом заведовал, а разведкой, и не в ГСВГ[11], а чёрт-те где за океанищем, под боком у агрессора, можно сказать. Хотя оно, конечно, настали времена, когда уже и агрессор – не агрессор. Но всё же должность шпионского командира, когда вся структура насквозь простукивается, да ещё заместитель – последняя сука, к масштабному воровству не располагает.
И ещё вот что: Бурлак всё-таки был из старой когорты ГРУшников, которым откровенная распродажа ихней родины-уродины всё же до определённой степени претила. До определённой степени. А что касается сверх определённой степени – так никто Бурлака в Большое Дело покамест не приглашал.
А ведь, похоже, пригласят, подумал Бурлак. Неспроста старый друг его прощупывал под видом вербовки, неспроста. Пригласят. Пускай не на главную должность, пускай стрелочником – всё при деле. И жить буду здесь. Куда мне в Москву после субтропиков – я там в три дни соплями изойду…
Нету для полковника Бурлака места в этом не в меру обновленном государстве. Нету. Конечно, я “задравши штаны” ринусь в ихнюю банду. Никакого нету в этом сомнения. Знал старый хэррр Михалываныч, заслуженный зубр разведки, чем взять за афедрон маньянского резидента. Знал, на чём его свербовать со стопроцентной вероятностью. Как говорилось в одной из немногих художественных книжек, прочитанных Бурлаком, “сделал ему предложение, от которого он не сможет отказаться”. Просто и изящно вербанул Бурлака под пузырь “Столичной” и розовые сопли. Профи.
Как в учебнике: моделирование тупиковой ситуации плюс отождествление личности вербовщика с её разрешением способствуют формированию у вербуемого подсознательного стремления быть завербованным, что обеспечивает стопроцентный успех мероприятия. В переводе на язык гражданских это означает следующее: сунь человека мордой в говно, потом скажи ему, что ты его друг, и он твой.
В дверь постучали. Вошёл капитан Машков, закрыл за собой дверь.
– Ну, чего там? – проворчал Бурлак, не поднимая головы и не зажигая верхний свет.
– У дядьков переполох, – сказал Машков и замолчал, вытянувшись по стойке смирно.
Молодец парень, подумал Бурлак. Тоже классный профи. Доложил и ждёт следующего вопроса. Сучонок бы на его месте как раскрыл вонючую пасть, так бы и болтал, пока всё не выложил бы. А этот – вышколен и сообразителен. Понимает, что начальству нужно докладывать по частям, постепенно, чтобы оно, начальство, могло не спеша всё как следоват переварить. Сучонку до него как до Солнца. Но мир несправедлив, и не Машков назначен приказом сверху заместителем командира резидентуры ГРУ в стране Маньяне, а сучонок. И – не успеет никто глазом моргнуть – дослужится, падла, до генерала, в отличие от Бурлака, которому широкий лампас ни на какой дембель не светит, что бы там старый друг Телешов ему не сулил.
Стало быть, у дядьков переполох. У дядьков – это у “ближних соседей”, у Конторы, то есть у гэбэшников, или, как они теперь называются, у СВР. Для Бурлака, впрочем, они как были гэбэшниками, так таковыми и остались.
Переполох, стало быть. То ли шпионскую сеть накрыли, то ли в Москве очередной гэбэшный путч провалился… Хотя какой там путч – если президент из ихних. Но что-то стряслось. И как знать теперь, не появится ли во главе соседей с завтрашнего дня новый Дядька Черномор – не Петров, а, скажем, Иванов. Или Сидоров. А Петров будет на Байконуре в братской республике Казахстан с револьвером в руке волков отгонять от главного инженера, который присел по большой нужде на просторах СНГ…
– Ну, и что там у них за шум, а драки нет? – скучным голосом спросил Бурлак.
– Как раз драка есть, Владимир Николаевич! – сказал Машков с некоторым всё же возбуждением. – Подстрелили одного у них!
– Да? – саркастически хмыкнул Бурлак. – Из чего? из ба'абана?.
– Насмерть! – капитану Машкову на начальственный юмор реагировать было покамест не по чину. – В городе!
– Кроме шуток? – Бурлак привстал из-за стола.
– Так точно!
– Что же ты молчишь, бляха муха?!. Каждое слово из тебя щипцами приходится вытаскивать!.
– Виноват, Владимир Николаевич!
– Кого подстрелили?
– Сергомасова!
Бурлак посмотрел на Машкова с одобрением, благо его-то физиономии Машкову видно не было. Если бы из его ребят кого-нибудь, не дай Бог, подстрелили – хер бы соседи вообще чего узнали. А этот – даже фамилию выяснил. Профи!
– Ещё что узнал?
– Консул с Петровым туда поехали, – сказал Машков. – Это пока всё.
– Ладно, свободен.
Машков испарился.
Бурлак, постояв секунду в нерешительности, вышел вслед за ним и поднялся в рубку радиоконтроля.
Лейтенант Финогентов, сидевший в этот день на радиоконтроле, нисколько не удивился, когда грузная фигура Бурлака ввалилась в его каморку. Похоже, он Батю ждал. Не говоря ни слова, он протянул ему наушник.
– Где? – спросил Бурлак.
Финогентов шлёпнул ладонью по распластанной на стене карте маньянской столицы в районе Панчо Вилья.
Бурлак прижал наушник к уху и стал слушать полицейские переговоры. На его квадратной физиономии отобразился интерес. Пальцем он показал лейтенанту на блокнот с карандашом. Взяв блокнот в руку, он вдруг услышал нечто такое, отчего карандаш в пальцах его сломался, а блокнот в каком-то перекошенном виде упал на бетонный пол, и листы из него разлетелись в стороны.
– И я, как всегда, последним об этом узнаю!.. – пробормотал он и нахмурился.
Перепугавшийся лейтенант Финогентов поспешил протянуть ему новый блокнот. Бурлак, не глядя, нацарапал в нём загадочные слова: “АГАТА СЪЕЛО НЕГРО ОКТЯБРЬ”. Финогентов как бы ненароком заглянул в блокнот, прочитал написанное и вздрогнул. Он парился в трюме, не видя света белого, почти год, и не всегда адекватно воспринимал то, что вокруг него происходило. Имя Агата ничего не говорило лейтенанту, но что-то было пугающее в том, что она, вернее, оно съело какого-то негра. А главное – Батя реагировал на это так, будто съеденный негр приходился ему, по меньшей мере, племянником.
Наконец, Бурлак швырнул наушник бледному лейтенанту и сказал:
– Сиди и слушай. Если они бабу споймают, быстро ко мне с докладом. Если меня на месте нет – Гришке скажи, пускай он Машкова отрядит, чтобы меня нашёл. Понял?
Лейтенант кивнул. Когда за Батей закрылась стальная дверь, он сообразил, что никакая Агата никаких негров не ела, а слова эти означают на местном наречии “Чёрное небо”[12], и это есть название маньянской террористической организации, хорошо наследившей к югу и юго-западу от Маньяна-сити, а также в соседних державах. Он неоднократно слышал это название по радио в местных новостях, потому что вот уже лет пять, как вся Южная Америка под мудрым руководством своего северного соседа с ног сбилась в поисках этой “Съелы Негры”, будь она неладна. Лейтенант четыре раза дёрнул щекой, достал языком до переносицы и стал слушать радиопереговоры, меланхолично перебирая шустрыми пальцами свои невостребуемые гениталии, время от времени поднося то один, то другой палец к носу и с наслаждением втягивая в ноздри тяжёлый запах.
Бурлак быстрым шагом вошёл в приёмную. На кожаном диванчике его дожидался сучонок. Как истинный сучонок, сучонок не помчался за ним в радиоконтроль, а развалился тут. Бурлак махнул в его сторону рукой:
– Посиди здесь, пока я не освобожусь.
Входя в свой кабинет, он с чувством глубокого удовлетворения заметил, как морда у сучонка обиженно вытянулась и змеиная улыбка на ней сменилась скорпионьей. Побесись, падла, подумал Бурлак и закрыл за собой дубовую дверь.
Как всякий, кто всю жизнь пляшет на лезвии бритвы, Бурлак очень с большим уважением относился к своим предчувствиям, числя их не по мистическому ведомству, а вовсе даже в ряду рациональных, хоть и труднообъяснимых вещей. Теперь его шестое, седьмое и восьмое чувства, объединившись, хором кричали ему, что есть во всём этом загадочном деле нечто весьма для него полезное, есть. Что неспроста гэбэшники взялись следить за латиноамериканскими террористами, известными всему цивилизованному миру Агатой и Октябрем. Какое-то зерно во всём этом, кое-что небезынтересное для военной разведки и лично для полковника Бурлака притаилось, притаилось в глубине, на самом дне, ядрёна мать, колодца. И зерно это нужно было разгрызть во что бы то ни стало.
Как всякий, кто всю жизнь пляшет на лезвии бритвы, Бурлак очень с большим уважением относился к своим предчувствиям, числя их не по мистическому ведомству, а вовсе даже в ряду рациональных, хоть и труднообъяснимых вещей. Теперь его шестое, седьмое и восьмое чувства, объединившись, хором кричали ему, что есть во всём этом загадочном деле нечто весьма для него полезное, есть. Что неспроста гэбэшники взялись следить за латиноамериканскими террористами, известными всему цивилизованному миру Агатой и Октябрем. Какое-то зерно во всём этом, кое-что небезынтересное для военной разведки и лично для полковника Бурлака притаилось, притаилось в глубине, на самом дне, ядрёна мать, колодца. И зерно это нужно было разгрызть во что бы то ни стало.
Держава, которой Владимир Николаевич верой и правдой служил в начале своей военной карьеры, пребывала с террористами всего мира в весьма любопытных отношениях. Собственно, и терроризма-то тогда никакого не было. Национально-освободительная борьба – да, имела место на задворках цивилизации. Но терроризмом и не пахло.
И этой национально-освободительной борьбе ведомство Бурлака если не помогало, то уж точно не препятствовало. Он сам – по молодости лет – не один чемоданчик с новенькими долларами вручил ребятам, с которыми бы побоялся ехать в одном трамвае, едва взглянув на их физиономии. На банковских упаковках, конечно, не было написано, что предназначены данные конкретные баксы для закупки того или иного конкретного вида вооружений, но грош цена была бы ему как добывающему офицеру разведки, кабы он затруднился выстроить соответствующую логическую цепочку.
Когда закончилась та держава, закончилась и национально-освободительная борьба. Вот тут-то и запахло терроризмом. Новая держава, пришедшая на смену предыдущей, данный вид человеческой деятельности не одобряла. А после 11 сентября и вовсе включилась во всемирную войну против этой напасти. Военная разведка в этой войне, слава богу, пока не участвовала. Но вовсю участвовали дядьки, поэтому ничего удивительного не было в том, что название самой известной террористической группы в стране Маньяне трепали сейчас в связи с убийством российского разведчика. Удивительного – ничего, но любопытного – выше крыши.
Заперев кабинет, Бурлак включил телевизор, без дела пылившийся в углу пакгауза. Телевизор принимал двести пятьдесят восемь программ Южной, Центральной и Северной Америк, плюс ещё сто сорок две с разных спутников, в том числе ОРТ, РТР-Планету и самую тошнотворную из них – «Рашу Тудэй».
Владимир Николаевич пробежался по местным телеканалам. Информацию по убийству русского дипломата давали два из четырёх. Текст шёл на фоне мастерски исполненного в карандаше портрета подозреваемой. Сперва был только анфас, потом появился и профиль. От двадцати до тридцати лет, брюнетка, метр семьдесят ростом, черты лица правильные, особых примет нема. Бурлак, чувствуя странное волнение, внимательно вгляделся в портрет. Ни одной маньянской черты, кроме того, что брюнетка. Никаких этих широко расставленных лупоглазостей, которые полковник, при всей своей любви к стране Маньяне, тихо ненавидел. Немножко капризная нижняя губа. Наверное, грызёт ногти, когда никто не видит. Нос с лёгким уклоном в курносость. Немножко детское выражение лица. В целом, ничего телка. На край света за такими не идут, но слюну пускают. Волосы длинные, чёрные, собранные в два хвоста. Одета в джинсы и белую блузку. Как ровно половина городских женщин в стране Маньяне. Вооружена, опасна при задержании.
Имя «Агата» по TV пока не звучало. Просто «подозреваемая».
Вслед за портретом красотки на экран вылезла гнусная рожа её партнёра-соратника-подельника-пододеяльника-компаньеро. Октябрь Гальвес Морене. Разыскивается всеми полициями мира и всеми спецподразделениями по борьбе с терроризмом. Один из лучших на планете Земля специалистов по превращению живых людей в дырявые мешки с фаршем, ливером и костями. Нет страны, где бы не наследил кровавый ублюдок. Вооружён и крайне опасен. Крайне.
Владимир Николаевич, взволновавшись, сам пока не понимая отчего, крикнул Гришку, велел сварганить чаю с бутербродами и через полчаса подавать смокинг, сам сел за стол и смотрел в экран не отрываясь. Про сучонка он забыл напрочь.
Фотография Октября в полиции имелась только очень старая, времен его обучения в “Лумумбарии”[13], Советский Союз, то есть тридцатипятилетней давности. Но её оказалось достаточно, чтобы свидетель, чьё имя в интересах следствия не раскрывается, сказал, что это вполне мог быть тот самый мужчина, за которым, якобы, следил убитый. А убитый-то – майор Сергомасов. Это что же получается? СВР на территории Маньяны занимается слежкой за террористами? Село на хвост этому самому Октябрю Гальвесу как его?..
Интересное кино.
И это кино показывают на весь мир по всем телеканалам. Хорошо хоть молчат про то, что убили не просто какого-то туриста, а дипломата.
Итак, Октябрь Гальвес Морене. Начинал у “мачетерос” пока их всех не передушили. Из Пуэрто-Рико депортирован, после чего направлен партией на учёбу в Москву. Из Москвы отправился прямиком в Ливан. Прошёл боевую подготовку в долине Бекаа, потом работал с Абу Нидалем. Сильно наследил в Европе. Прятался в Ливии под крылом Каддафи от палестинцев из ООП, которые приговорили его к смертной казни – за компанию с Нидалем. Личный друг Гусмана, Каддафи, Карлоса, а Нидалу даже как будто и любовник. Впрочем, насчёт последнего, может, и врут злые языки. В девяностых вернулся в Америку, организовал группу “Съело Негро” – “Чёрное Небо”. И так далее и тому подобное. Но хрен бы с ним. Бурлак помотал головой. Девку верните, гады!
Как бы послушавшись его, ублюдка с экрана убрали и вернули Бурлаку портрет красотки. Бурлак засопел.
Так, появилось имя. У полиции есть предположение, тараторили с экрана, что этой женщиной может быть Агата, террористка, конечно, менее известная, чем её любовник-подельник Октябрь, но тоже мировая знаменитость. Покушение на посла США в Венесуэле. Взрыв генконсульства США в Аргентине. Взрыв Еврейского культурного центра в Перу. Стрельба в Плаза Мехико, в присутствии двадцати тысяч зрителей, в председателя сенатской комиссии США по расследованию чего-то там. Бурлак помнил этот случай. Это было ещё до 11 сентября. Она промахнулась тогда, прострелила колено какой-то посторонней бабе.
Если послужной список этой кровопускательницы уступает послужному списку её подельника, то вовсе не от недостаточного рвения. Просто молодая ещё. Сколько ей, сказали? От двадцати до тридцати? Ну, ничего – она ещё настреляет, навзрывает, наделает котлеток из жидков и грингос. Если хвост вовремя не прижмут. А могут теперь и прижать. Реально могут.
Пятый шифровальщик принёс чай и бутерброды. В полуоткрытой двери мелькнуло недоумённое лицо сучонка, но Бурлак его даже не заметил.
Кто же нашелся такой храбрый, что показания им дал свидетельские, подумал Бурлак и тут же догадался, кто. Да кто-то из дядьков и дал, осенило его. Ха! Всё мгновенно стало ясно Бурлаку. Какой-нибудь зелёный парень, поставили первому номеру спину прикрывать, он, естественно, просрал, потому как имел дело с профессионалами экстра-класса, да растерялся, вовремя не свинтил, полиция взяла за афедрон, домой не хочется (тоже жена, наверное, потаскуха и денег нет), вот и вызвался в свидетели, резонно рассудив, что террористку маньянская полиция всё равно никогда не задержит, а подписка о невыезде по маньянским законам должна быть продлена до поимки преступника и суда, стало быть… стало быть.
Бурлак утробно захохотал. Небось, уже и адвоката парень нанял! Небось, Петров Э.А. уже все локти себе насквозь прогрыз!.. В старое время уже загонял бы в ствол единственный патрон…
И всё же, всё же… Бурлак достал из шкафа чистую видеокассету и крикнул Гришку. Сам он управляться с видеомагнитофоном, в котором кнопок было больше, чем Бурлак в армии лет прослужил, – так и не научился. DVD-рекордер и вовсе вгонял его в тоску.
Гришка включил магнитофон на запись. Бурлак, не отрывая глаз от телеэкрана, сказал:
– Принеси-ка мне список вновь прибывших сотрудников посольства за последний месяц, нет, за два, потом сходи в архив и посмотри, что там у нас есть по тергруппе “Съело Негро”. Запиши. “О” на конце, долболобина! Так. И – отдельно: Агата и Октябрь. Это ихние как бы подпольные клички. Как Троцкий и Сталин. Давай, действуй, да побыстрей.
– А смокинг, Владимир Николаевич… – робко сказал Гришка.
– К бобиной матери смокинг! Делай, что сказал!
– А… там Валерий Павлович в приёмной…
– Так что ж теперь?!. – взревел Бурлак, напугав Гришку до полусмерти. – Я должен всё бросить и танцевать тут танец маленьких лебедей, если этот, блядь, Валерий Павлович у меня в приёмной?!.
Бедный Гришка заметно сбледнул с лица. Бурлак понял, что взял чересчур круто: пятый шифровальщик ни в чём не виноват, да и не след задаром обижать преданного человечка.