То есть на самом деле таков был перевод, отнюдь не заглушавший оригинала. И Звягинцев, и Скудин отлично знали английский. Немногое, продиравшееся сквозь сплошное «пи-и-и-и…» пуританской цензуры, отличалось от русского перевода, как крапива от незабудок. Ну а все как есть чудеса шихмановского красноречия постиг, пожалуй, лишь Кудеяр. Он умел читать по губам.
На экране представал просторный зал, предназначенный для научных дискуссий. С компьютерами, лазерными панелями и чуть не голографическими проекторами. Вот показали крупным планом одну из панелей. Она отображала бумажный лист, неряшливо разграфлённый по вертикали. Формулы, вкривь и вкось начирканные по левую сторону от черты, пестрели красными пометками. От них тянулись стрелки на правую половину листа. Там красовались аналогичные формулы, но, видимо, в более правильном варианте. Их сопровождали кое-какие слова, доступные нормальному человеческому пониманию. Насколько уловил Иван – сплошь нецензурного свойства.
Лев Поликарпович в немом восхищении смотрел на старого друга, бушевавшего, ниспровергавшего, изобличавшего… Молодец Иська, всё сделал, как обещал. Звягинцев поймал себя на том, что опять нашаривает «Изокет». То, что вытворял Шихман, подозрительно смахивало на научное самосожжение, правда, под лозунгом «Да, я погибну, но вас, гады, со мной рядом зароют». Особенно если учесть, что в сторонке двое сотрудников в форме поднимали с пола Пита О’Нила, и чья это была работа, угадывалось без труда. Ещё двое сотрудников неотвратимо двигались к самому научному бунтарю.
В общем, цели своей Иська достиг. Сунул палку в муравейник. И на глазах у всего мира сделал тайное явным. Растерзал обоих бездарностей, да перед камерами журналистов…
И аккурат в это время снова зазвонил телефон. Мгновенное раздражение улетучилось, едва возникнув: звонок, как сразу определил Лев Поликарпович, был минимум из другого города. Если не вовсе международный.
«Новости-то наверняка в записи… Иська!!!»
Он так стремительно схватил трубку, что едва её не уронил.
– Да?
– Льва Поликарповича Звягинцева, пожалуйста.
Голос принадлежал не Иське. Тем не менее говорили в самом деле из-за рубежа, причём говорил иностранец. Русским языком он владел безупречно, но… шут его знает, как это ощущалось, просто – ощущалось, причём с полной уверенностью. Профессор опустился обратно в кресло.
– Я вас внимательно слушаю.
Он посмотрел на Ивана, и тот ткнул пальцем сперва себе в грудь, потом в сторону двери: дескать, мне выйти?.. Звягинцев торопливо покачал головой и подбородком указал ему на маленькую коробочку около телефона. Это было устройство для записи разговоров, ёмкое, компактное и никак не засекаемое на том конце провода. Скудин мягко надавил кнопку.
– Позвольте представиться. – Голос был отчётливо старческим, дребезжащим, собеседник Звягинцева говорил до того медленно, что его инстинктивно хотелось поторопить. Однако ясность в мыслях у старика, судя по всему, была космическая. – Вам фамилия фон Трауберг что-нибудь говорит?
– Говорит. – Звягинцев сглотнул и поманил к себе Скудина. Тот сразу всё понял и осторожно приблизил ухо к трубке. – Ганс Людвиг фон Трауберг, один из столпов… – Лев Поликарпович чуть не сказал «Аненербе», но воздержался от произнесения опасного слова и выразился иначе: – Один из столпов изучения наследия предков. Германский учёный, широко известный… скажем так, в узких кругах.
«Сколько же тебе лет, старый стервятник? Должно быть, изрядно за сотню… До чего ж, гады, живучие…»
– Я рад вашей осведомлённости, профессор. – Было слышно, как ископаемый эсэсовец присасывал на место вставную челюсть. Уж верно, к его услугам была самая передовая стоматология, но, как показывает опыт, на некоторые дёсны протез просто не насадить. – Буду с вами предельно откровенен. Вам известно, что я был врагом вашей страны. Я и теперь вам, извините, не друг. Но некоторое время назад у вас в России… – тут он запнулся и кашлянул, видно, и его нордическому самообладанию был положен предел, – у вас в России пропала моя единственная внучка и наследница Ромуальда фон Трауберг…
У Скудина округлились глаза.
– Вы знали её как мисс Айрин, – окрепшим голосом продолжал старец. – Как вы понимаете, она ехала к вам не с туристскими целями. Но, полагаю, в свете того, что на всех нас надвигается, пора уже перестать играть в шпионские игры. Вы не откажетесь от сотрудничества, если я приеду к вам в Санкт-Петербург?
Звягинцев не колебался ни мгновения.
– Когда вы прилетаете? Ясно… Мы вас встретим.
Записав номер рейса, он попрощался. Но едва прижал пальцем отбой, как трубка в его руке снова взорвалась истошным, несомненно международным звонком.
– Да?
Лев Поликарпович успел решить, что это фон Трауберг запоздало вспомнил о чём-то жизненно важном. Но услышал совсем другое.
– Лёвка, старый поц! У меня тут Нобелевская медным тазом накрылась, а ты там себе девушкам свидания назначаешь? Звоню, звоню ему…
Голос Шихмана, впрочем, переливался восторгом и до конца не растраченным боевым пылом.
– Изенька. – Звягинцев сбросил очки и запустил их «блинчиком» по столу. Иван едва успел накрыть профессорские линзы ладонью. – Изенька, милый, мы всё видели. Ты…
«Герой. Гений. Матросов. Мужик…»
– Лёва, я в кутузке, использую своё право на один звонок, так что слушай сюда. Как я понял, в Белом доме им потом сказали примерно то же, что я, только меньше пыли подняли. Ну а мне шепнули словечко… с самого верха. Ты же понимаешь. Короче, завтра за меня вносят залог, и я первым рейсом – к тебе!!! Усёк?
– Усёк, Изенька, – чуть не прослезился Лев Поликарпович. Спохватился и торопливо добавил: – Только ты учти, у нас теперь пассажирские самолёты на подлёте к Питеру истребители встречают… Красные такие, просто чтобы ты не пугался. И на посадку за собой ведут, до самой земли, а то случаи были…
– Да ладно. Еду, короче. Хрена ли мне эта Америка, – сказал Шихман и отключился.
«Мужик, – испытывая небывалый душевный подъём, мысленно повторил Лев Поликарпович. – Вот пойду завтра – и Опарышеву морду набью. Впрочем… Кстати-то о битье морд…»
Он придвинул к себе разлетевшиеся листы капустинской справки.
– Итак, Ваня… На чём мы остановились?..
Минут через двадцать повторно заверещал домофон. Это явились молодые ученики Звягинцева, да не одни. Ребята привели с собой незнакомого ни Скудину, ни профессору крепкого мужика. Обросшего, бородатого, неряшливого, в весьма потасканных шмотках, но тем не менее не пьяницу и не бомжа. Иван понял это сразу – по крепкому сложению незнакомца, по уверенному, несуетливому взгляду. А ещё у мужика плохо действовала одна рука, зато имелся при себе пистолет. В подмышечной кобуре.
Как наверняка уже догадался читатель, это был собственной персоной Юркан. Сегодня он снова выбрался «побомбить» и, ведомый суеверными соображениями, сразу покатил к станции метро «Ленинский проспект». Той самой, которая ордена, имени и прочая, и прочая. Рассуждал он просто: там ему однажды здорово повезло, вдруг опять?..
Что касается суеверных соображений, возможно, следовало внимательнее приглядеться к загадочной улыбочке Виринеи. Однако Юркан не приглядывался. Едва он затормозил у поребрика, как навстречу голубому «Запорожцу» из подземного перехода вышла давешняя троица. И, очень обрадовавшись, прямым ходом полезла в знакомый автомобиль. «Запорожец» лёг на привычный курс, и в какой-то момент пассажиры снова поинтересовались мнением Юркана. На сей раз – о провидческих снах.
– Лев Поликарпович! – с порога, едва поздоровавшись, хором начали Веня и Алик. – Вы только послушайте, что он рассказывает! Про нашего перемещённого! Он во сне его видел!..
Виринея повесила курточку и, непостижимо улыбаясь, отправилась на кухню варить кофе на всех.
Ты катись, катись, колечко…
И вы ещё удивляетесь, что на спортивных аренах все пьедесталы оккупированы почти сплошь неграми? А что в этом странного? Негры, даже если это американские негры, исторически намного позже белой расы оторвались от естественного отбора. Который, как известно, плюёт на индивидуальную особь, зато в каждом поколении оставляет «на развод» только самых сильных, выносливых и разумно отважных. В странах, привыкших называть себя цивилизованными, подход диаметрально иной. Здесь считается комильфо выхаживать всех. Катастрофически недоношенных, обременённых жуткой наследственностью и изначально неполноценных, чьё дальнейшее существование становится крестом и приговором для близких… В одном проценте случаев это оправдано, потому что хилый ребёнок может вырасти гением. И этот один процент покрывает остальные девяносто девять. Вот только спортивных болельщиков просят не обижаться.
А между тем природа тоже не дремлет. На каждую нашу уловку у неё заготовлено противоядие. Мы уходим от естественных факторов отсева, создавая искусственную среду и почему-то полагая, будто она не является частью природы. И тут же получаем в ответ новые факторы, искореняющие всех, кто оказывается неспособен противостоять. Алкоголизм, наркоманию, СПИД, склонность перебегать дорогу в неположенном месте и ещё триста тридцать три погибели. Надо ли перечислять?
А между тем природа тоже не дремлет. На каждую нашу уловку у неё заготовлено противоядие. Мы уходим от естественных факторов отсева, создавая искусственную среду и почему-то полагая, будто она не является частью природы. И тут же получаем в ответ новые факторы, искореняющие всех, кто оказывается неспособен противостоять. Алкоголизм, наркоманию, СПИД, склонность перебегать дорогу в неположенном месте и ещё триста тридцать три погибели. Надо ли перечислять?
Разница только в том, что, в отличие от ядовитых растений, диких хищников и горных обвалов, эти погибели мы поставляем себе сами. Да ещё с умным видом рассуждаем: дескать, пока будет спрос, будет и предложение…
…Пробивать кайфовую гуту само по себе непросто. А кроме того, надо чётко въезжать, для кого бурзаешь. Одно дело – своих раскумарить, тут лажу гнать стрёмно, могут рога обломать. Совсем другой расклад, если на продажу. Здесь можно с одного стакана «кепки» задвинуть аж двадцать пять кубов корма, словом, голый вассер. Ничего, схавают и такое. Не бояре небось.
Сергей Васильевич Канавкин, известный в определённых кругах не под именем христианским, в святом крещении наречённым, а как носитель погонял Санитар и Кирпатый, не спеша «осоживал кепку» – пропитывал содовым раствором маковую соломку. Здесь основа всего процесса, фундамент, краеугольный камень, ошибёшься – не переиграешь. Умелец и не торопился.
– Постой, паровоз, не стучите, колёса, кондуктор, нажми на тормоза… – напевал он в тему, но на редкость фальшиво.
«Горючка» и «кислое» были приготовлены заранее, лежали под рукой. Начиная «сажать продукт на корку», Канавкин даже ощутил прилив профессиональной гордости. Здесь зевать было нельзя. Стоит чуть передержать, и драгоценный конечный результат может вспыхнуть, как порох. Тогда хана всем трудам. Обидно, да и на бабки попадание. Поэтому Санитар принялся выпаривать раствор не спеша, поминутно проверяя, не пахнет ли он растворителем. Осечек у него давно уже не бывало.
Наконец на донышке и стенках сосуда остался самый смак – сухая блестящая корочка с максимальным содержанием опиума. Влив дистиллированной воды, Канавкин перевёл «химку» в кипящий раствор, опустил в жидкость чистый носовой платок и, подождав, пока тот «накрахмалится» – заберёт весь наркотик в себя, – принялся его сушить. Завтра невинный платочек, а на самом деле «дачка», попадёт по назначению, так что шмаровые, выварив гара-хан, пробьют гуту и раскумарятся, благо баянов на зоне хватает…
(Всё понятно, читатель?.. Вычислили без примечаний и словаря, что затевалась передача зелья сидевшим в заключении наркоманам? Ну и хорошо. Кстати, не надо катить на нас бочку, что мы-де открываем незрелым умам тайны приготовления наркоты. Ничего мы не открываем. От перечисления педалей автомобиля водить его не научишься. Да и незрелые умы, подверженные указанному пороку, получше нас с вами знают, что и как делается.)
Что же до самого Сергея Васильевича, то сапожник, как водится, был без сапог. Смейтесь, если хотите, но во время последней ломки легендарный Кирпатый чуть не врезал дуба – и с тех пор остепенился. Перешёл с ширева на дурь. Ну что тут поделаешь, он хоть и поставлял кому надо элитное зелье, но сам продвинутым ценителем и гурманом не являлся, а если уж признаваться совсем честно, алкоголь был ему духовно ближе собственных шедевров. По большому счету, Канавкин крепче всего уважал «медведя бурого» – адскую смесь спирта с коньяком. При отсутствии оного мог обходиться клизмой из водочки. Но это было средство на крайний случай, поскольку от него кайф получался каким-то слезливым и заунывным.
Между тем за окнами «хрущобы» повисла темнота скороспелого январского вечера, и в ожидании «почтальона» Канавкин решил заварить чифирку.
Залив пачку второсортного грузинского чая небольшим количеством воды, Санитар поставил ёмкость на огонь и, дождавшись, пока закипит, накрыл блюдечком, чтобы отвар настоялся. Не теряя зря времени, открыл банку сгущёнки, распустил на тонкие полоски вяленую щуку… Мясо было жутко солёное и к тому же твёрдое, как подметка воспетых в прошлый раз Канавкиным прохарей. Тем не менее Санитар начал не спеша, со вкусом прихлёбывать буро-коричневую, пьянящую жижу. Несъедобные с виду куски рыбы обмакивались в тягучий белый сироп и один за другим отправлялись им в рот… Благодать!
Наконец в дверь позвонили, и на пороге появился почтальон, вернее, почтальонша – длинноногая красавица Лилька. Лилька была девушкой не просто очаровательной и холёной, но и весьма утончённой. На её левой груди (как Сергею Васильевичу было отлично известно) имелось изображение знака качества, на бритом лобке красовались бабочки, и уж в самом укромном месте было продето золотое колечко, приносящее, говорят, удачу.
– Салям-алейкум от Кручёного. – Гостья глянула бесстыдным зелёным глазом на хозяина квартиры. Качнула крутым бедром (иначе, как зазывно, двигаться она не умела). Протянула в наманикюренной ручке пачку денежных купюр. И добавила совсем не утончённо: – Гони «крахмал», Санитар.
Надо ли удивляться, что от вида прелестницы Канавкина потянуло на подвиги, так что вскоре Лилька томно раскинулась на софе, демонстрируя клиенту свою гордость – купленный по случаю аж за пятьдесят зелёных буржуазный кружевной комбидресс. В самом интересном месте он был оборудован специальными пуговками. Раньше это называлось «мужчинам некогда» – порвут, чего доброго, в порыве страсти, а где взять на каждый раз новый? Такой поди достань! Смотрелась носительница комбидресса неотразимо, однако то ли вспышка какая случилась на солнце, то ли экология повлияла, но в самый ответственный момент мужская гордость Сергея Васильевича просыпаться не пожелала. Не пожелала – и всё тут.
– Трагедия. – Канавкин с трудом поднялся с ложа любви и, покопавшись в кармане, протянул своей неспетой песне простенький перстенёк с двумя мутными камушками. – Вот, держи, чтобы без обид.
– Ну ты даёшь, Санитар. – Не сдержав гнева, жрица любви соскочила с софы, быстро прикинулась и фурией выпорхнула вон. Презентованную гайку, однако ж, она с собой всё-таки прихватила, не бросила ни в окно, ни в лифтовую шахту, ни в физиономию незадачливому поклоннику.
«Поправлять надо здоровье, медиковать что-нибудь…» – слушая удаляющиеся шаги, с горестной тоскою подумал Сергей Васильевич. Поскольку он, как мы помним, по незаконченному образованию был медиком, за лекарством дело не стало. Вернувшись на кухню, он хватанул лафитничек спирта. После чего с энтузиазмом завалился спать.
Тем временем оскорбленная в лучших чувствах очаровательница пробиралась в кромешном мраке давно уже не освещаемых улочек Петроградской стороны. Завидев наконец фары одинокого (и отчаянного по нынешним временам) таксомотора, она выскочила на проезжую часть и энергично замахала рукой.
– На Гражданку, – важно скомандовала ухоженная барышня, забираясь в салон.
Алгоритм был накатанный. Мастерски занимая водилу разговорами о смысле жизни, Лилька просила остановиться то тут, то там. Заскакивала в подъезды, пережидала пару минут и снова возвращалась в машину. И в конце концов, войдя в доверие, без труда устроила таксисту «сквозняк».
– Я к мамочке, сейчас вернусь, хорошо?
Лилька обворожительно улыбнулась – жди, родной, ха-ха, – и, миновав грязный проходной парадняк, скоро уже поднималась на пятый этаж тысячеквартирного дома-корабля. Там у неё были трёхкомнатные меблированные апартаменты, где она и обитала вместе с сожителем, средней руки бандитом Кручёным.
– Что так долго? – Высокий плечистый россиянин в десантном тельнике, встретивший её на пороге, держал промеж пальцев воровскую папиросу «Беломор-канал». Один из пальцев украшала перстневая татуировка «по стопам любимого отца» – нечто вроде шахматной доски и солнце над ней. Кручёный, а это был он, сурово уставился на вошедшую. – Принесла?
– Вот, Валечка.
Торопливо расстегнув сумочку, Лилька достала накрахмаленный платок, но Валечка на него даже не посмотрел. Наверное, слишком уж приторная и кривая у подруги вышла улыбка. Кручёный вдруг разъярился:
– Ах ты, хабала позорная… – Его рыжие, коротко подстриженные усы свирепо взъерошились, бандит стал похож на огромного полосатого помоечного кота. – С Санитаром… А ну, приблуда, стоять!
Крепко прижав пискнувшую Лильку к стене, он быстро, со знанием дела сожительницу обшмонал. Что искал – нам доподлинно неизвестно, но, конечно, дешёвый перстенёк его внимания не избежал.
– А это что? – грозно поинтересовался Кручёный.
– Это? Не знаю… На улице нашла…
– На улице?!
В гневе Валечка был страшен, но Лилька особо за свою вывеску не переживала. Кручёный был далеко не дурак. И ни при каких обстоятельствах не забывал, что именно на её, Лильки, девичьей красоте дело всей его жизни и держалось.
А промысел этот блатной был стар как мир и назывался хипесом.