ГЛАВА 19
А в «Империи изобилия» Поп Меррилл, искренне верящий в то, что чинит дешевые часы с кукушкой, вставил кассету в полароидную камеру Кевина. Захлопнул крышку. Послышалось жужжание, и камера «выплюнула» картонный квадратик. Такое ощущение, что у чертовой кукушки фарингит, подумал Поп. Наверное, где-то проскальзывает шестеренка. Это я вылечу.
— Я тебя починю. — Поп поднял камеру.
Приложился пустым глазом к видоискателю с трещиной на стекле, тоненькой, как волосок. Навел «Солнце-660» на входную дверь, хотя никакого значения это уже не имело. Куда бы он ни направлял ее, нацелена она была на некого черного пса, к созданию которого Бог не имел ни малейшего отношения, в маленьком городке, названном для удобства Полароидсвиллом, который также возник не по воле Господа.
ВСПЫШКА!
С тем же негромким жужжанием из камеры Кевина выползла новая фотография.
— Может, я не только научу тебя говорить, птичка, — удовлетворенно пробормотал Поп. — Что я хочу сказать, может, ты у меня и запоешь. Этого я тебе не обещаю, но попытаюсь.
Поп холодно улыбнулся и вновь нажал на спуск.
ВСПЫШКА!
* * *На полпути к «Империи изобилия» Джон Дэлевен увидел беззвучную белую вспышку подсветившую грязные витрины магазина. Вспышка была беззвучной, но следом за ней донеслось низкое, глухое громыхание, вроде бы идущее из все того же магазина старика… но только потому, что именно там оно могло прорваться наружу. Хотя скорее всего исходило-то это громыхание из-под земли… только в земле хватило бы места тому кто мог так рычать.
— Бежим, папа! — крикнул Кевин. — Он уже фотографирует!
Вспышка повторилась, полыхнув белым в витринах «Империи изобилия». Вновь донесся глухой рев, словно какое-то невообразимо ужасное животное пробуждалось ото сна.
Разум мистера Дэлевена отказывался понимать происходящее вокруг. Он хотел объяснить, что полароидная камера не может дать такой сильной вспышки, но Кевин уже мчался к магазину.
Побежал и мистер Дэлевен, на этот раз совершенно ясно понимая, что ему необходимо сделать: схватить сына за воротник и утащить отсюда, прежде чем случится нечто жуткое.
ГЛАВА 20
Вторая полароидная фотография, сделанная Попом, окончательно вытолкнула из щели первую, и она тяжело упала на верстак. Куда тяжелее, чем мог бы упасть химически обработанный кусочек картона.
Полароидный пес занимал уже весь квадрат фотографии. Огромная голова, черные пещеры глаз, дымящаяся зубастая пасть. Череп напоминал по форме пулю или каплю. В кадр попадали только вершины штакетин, все остальное закрывали мощные плечи этой твари.
Под шеей у полароидного пса болтался галстук-шнурок, подаренный Кевину на день рождения богатой тетей Хильдой.
— Получается, сучье вымя! — воскликнул Поп. Его глаза ослепли от ярких вспышек. Он не видел ни полароидной камеры, ни пса. Только безголосую кукушку, которую он яростно чинил.
— Ты у меня запоешь, черт бы тебя побрал! Я заставлю тебя запеть!
ВСПЫШКА!
Третья фотография вытолкнула из щели вторую. Падала она очень быстро, скорее как камень, а не кусочек картона, и, ударившись о верстак, вышибла из деревянной поверхности несколько щепок.
На этой фотографии голова получилась более размытой, словно не в фокусе, тело превратилось в колонну плоти, странным образом ставшую трехмерной.
С третьей фотографией, все еще торчавшей из щели, случилось невозможное: морда полароидного пса как бы вернулась в фокус. Невозможное потому, что пасть приблизилась к линзам вплотную, напоминая морду какого-то морского чудовища, находящегося под тем тонким слоем воды, который называется поверхностью.
— Все-таки она еще не поет как полагается, — буркнул Поп.
И его палец снова нажал на спуск.
ГЛАВА 21
Кевин взбежал по ступеням магазина «Империя изобилия». Отец потянулся за ним, но, промахнувшись на дюйм, схватил только воздух, а не воротник рубашки. Потерял равновесие, упал, успев выставить вперед руки, и ударился о вторую сверху ступеньку. Маленькие занозы впились в ладони.
— Кевин!
Мистер Дэлевен поднял голову в тот самый момент, когда мир поглотила очередная вспышка. На этот раз проревело громче. Словно обезумевшее животное доламывало клетку, в которой сидело. Джон увидел сына, застывшего в ослепительной белизне, словно превратившегося в фотографию: подбородок прижат к груди, ладонь прикрывает глаза от слепящего блеска. Джон увидел, как зазмеились трещины по стеклу витрин.
— Кевин, оста…
Стекла брызнули дождем осколков, и мистер Дэлевен инстинктивно нагнул голову. Стекло летело, как шрапнель. Осколки попали в волосы, поцарапали щеки, но ни один из них не вонзился ни в мальчика, ни в мужчину: витрины разлетелись чуть ли не в пыль.
Послышался резкий удар, и мистер Дэлевен увидел, что Кевин сделал то, о чем подумал он сам, когда чуть раньше они стояли перед дверью магазина Попа Меррилла: мальчик ударил плечом, и новый замок выломал старое дерево.
— КЕВИН, ЧЕРТ ПОБЕРИ! — проревел мистер Дэлевен.
Он встал, споткнулся, упал на одно колено, но снова поднялся, на этот раз устоял на ногах и бросился за сыном.
* * *Что-то случилось в этих часах с кукушкой. Что-то нехорошее.
Они били и били, правда, уже плохо, но этим дело не ограничивалось. Прямо в руках Попа они становились все тяжелее… и вроде бы горячее.
Поп посмотрел вниз и чуть не закричал от ужаса. Не закричал только потому, что челюсти ему, казалось, сцепили проволокой.
Внезапно он понял, что до этого ничего не видел. Он вдруг осознал, что держит в руках совсем не часы с кукушкой.
Он попытался разжать пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в камеру, и, к своему ужасу, почувствовал, что не в силах это сделать: пальцы не подчинялись. Камера становилась все тяжелее. А температура ее все нарастала. Между растопыренных, с побелевшими ногтями, пальцев темно-серый пластик корпуса начал дымиться.
Указательный палец правой руки пополз вверх, к красной кнопке спуска, совсем как муха-калека.
— Нет, — пробормотал Поп, потом добавил с мольбой:
— Пожалуйста…
Палец не обратил внимания на его просьбу. Добрался до красной кнопки и лег на нее в тот самый момент, когда Кевин ударом плеча вышиб дверь. Зазвенели разбивающиеся стеклянные панели.
Поп не давил на кнопку. Даже слепой, даже ощущая, как начинают поджариваться и обугливаться подушечки его пальцев. Поп не давил на кнопку. Но его палец лежал на ней, а вес камеры увеличился вдвое, втрое. Он не пытался убрать палец с кнопки. Какой прок от попытки остановить летящую по своей орбите планету Юпитер?
— Брось ее! — откуда-то из темноты донесся крик мальчика. — Брось ее, брось!
— Нет! — крикнул в ответ Поп. — Что я хочу сказать. Я НЕ МОГУ!
Кевин стоял, широко расставив ноги, склонившись над камерой, которую они только что взяли в «Ла Вердье». Он уже нажал кнопку, поднимающую переднюю часть камеры, открыл паз и теперь пытался вставить в него кассету, которая отказывалась влезать. Словно камера предала Кевина, из солидарности со своей полароидной сестрой.
Поп снова закричал, из его горла исторглись не слова, а вопль страха и боли. До ноздрей Кевина долетели запахи плавящегося пластика и горящей плоти. Он увидел, что полароидная камера тает, буквально тает в застывших руках старика. Квадратный силуэт менялся: углы скруглялись. Вместо того чтобы треснуть и выскочить из меняющего форму корпуса линзы удлинялись и загибались, превращаясь в два гротескных глаза, словно на маске жестокой трагедии.
Темный пластик нагрелся до такой степени, что превратился в расплавленный воск. Он тек по пальцам Попа Меррилла, по рукам, оставляя глубокие канавки. Пластик прижигал плоть, и Кевин видел, как по краям канавок выступала кровь и капли, шипя, словно раскаленный жир, падали на верстак.
— Твоя кассета в обертке! — крикнул мистер Дэлевен, выводя Кевина из шока. — Сними обертку! Дай мне кассету!
Дэлевен-старший протянул руку, сильно толкнув Кевина, едва не сбив его с ног. Выхватил кассету, разорвал фольгу и вынул из нее содержимое.
— ПОМОГИТЕ МНЕ! — кричал Поп. Эти слова были последними, которые можно было понять.
— Скорее! — Мистер Дэлевен сунул кассету Кевину в руки. — Скорее!
Шкворчание жарящейся плоти. Горячая кровь на верстаке, отдельные капли сливались в ливень по мере того, как пластик добирался до больших артерий. Пластик окольцевал левое запястье Попа, и лопнули вены, находящиеся у самой поверхности, разгерметизированный поток крови хлынул, а сердце толчками гнало и гнало наружу все новые порции.
Поп завыл, как смертельно раненное животное.
Кевин никак не мог загнать кассету в паз.
— Черт! — вырвалось у него.
Кевин никак не мог загнать кассету в паз.
— Черт! — вырвалось у него.
— Не той стороной! — завопил мистер Дэлевен.
Он хотел выхватить камеру у Кевина, но тот увернулся, оставив в руках отца клок рубашки, и перевернул кассету. Она чуть не выпала, но Кевин сумел удержать ее, вставил, захлопнул крышку. Камера зажужжала, выплевывая картонку.
Поп завопил вновь и…
ВСПЫШКА!
ГЛАВА 22
На этот раз они словно оказались в центре солнца, которое внезапно стало другим — суперновым. Кевин почувствовал, как его тень отделилась от него и впечаталась в стену. Может, так оно и было, потому что вся стена за мальчиком обуглилась и пошла трещинками, кроме того места, куда легла его тень. На стене запечатлелся силуэт Кевина, с отставленным локтем, — в тот самый момент, когда он поднимал камеру к лицу.
Верхняя часть камеры, которую держал Поп, с чавканьем отскочила. Полароидный пес зарычал так, словно рядом громыхнул гром. Зазвенели разбитые стекла на циферблатах часов, мелкие осколки полетели во все стороны.
На этот раз камера не стонала и не жужжала, она вскрикнула, громко, пронзительно, словно женщина, умирающая в родах. Из щели выползла дымящаяся фотография. Тут же начала плавиться и сама щель, один ее угол потащило вниз, второй — вверх; щель растянулась, словно беззубый рот. На блестящей поверхности последней фотографии, еще торчащей из плавящейся щели, начал образовываться пузырь.
Кевин наблюдал как зачарованный, стремясь взглядом прорвать пелену прыгающих белых точек, которую последняя вспышка повесила перед его глазами. Полароидный пес снова зарычал. Чуть тише, но звук этот исходил не из-под земли, а из фотографии, отчего стало только страшнее.
Часть пластика выплеснулась на шею Попа Меррилла, превратившись в ожерелье. Внезапно вскрылись яремная вена и сонная артерия, кровь брызнула вперед и вверх. Голову Попа отбросило назад.
Пузырь на камере рос. Края увеличивающейся фотографии начали раздирать щель. Они расходились и расходились, словно сделана была фотография не из картона, а из какого-то растягивающегося материала. Фотография прыгала взад-вперед, напомнив Кевину ковбойские сапожки, которые ему подарили на день рождения два года назад. Они были узки в голенищах, поэтому ноги приходилось вставлять в них рывками.
Края фотографии прорезали пластик так же легко, как острый нож режет нежное мясо. Дымящиеся капли серого пластика полетели вниз. Одна упала на стопку старых журналов «Популярная механика» и прожгла глубокую дыру.
Пес снова зарычал, злобно, кровожадно. Ясно было, что на уме у него только одно — рвать и убивать.
Фотография уже напоминала бесформенный колокол. Еще мгновение, и она, вырвавшись из щели, полетела на стол со скоростью брошенного в стену камня.
— Что происходит? — просипел мистер Дэлевен. — Господи, Кевин, что здесь происходит?
Кевин услышал свой голос, отстраненный, бесстрастный:
— Он рождается.
ГЛАВА 23
Поп Меррилл умер, откинувшись на спинку стоящего у верстака кресла, в котором просидел, наверное, полжизни, если не больше. Сидел и курил; сидел и чинил часы и прочую механику, которая потом какое-то время работала, во всяком случае, многое он успевал продать; сидел и одалживал деньги, уже под покровом ночи, тем, кто не мог занять их где-либо еще. Поп Меррилл умер, глядя в потолок, с которого его же кровь капала ему на щеки и в широко раскрытые глаза.
Кресло перевернулось и выкинуло хозяина «Империи изобилия» на пол. Из карманов вывалились кошелек и связка ключей.
А на его верстаке полароидная фотография продолжала жить своей жизнью. Ее края продолжали расползаться, и Кевин чувствовал, как неведомое ему существо, одновременно уже живое и еще неживое, стонет в ужасных муках рождения.
— Мы должны отсюда уйти, — выдохнул отец Кевина.
Взгляд Джона Дэлевена не отрывался от этой растущей на глазах фотографии, которая уже скрыла под собой половину верстака Меррилла.
Она больше ничем не напоминала фотографию, раздувалась, словно щеки человека, набравшего полный рот воздуха. Сверкающий пузырь, в фут высотой, ходил ходуном. Его поверхность переливалась странными, невиданными цветами, маслянисто блестела. Раскаты рева, раздраженного, злобного, голодного, накатывали один на другой.
Отец взял сына за плечо, но Кевин резко вывернулся, и пальцы старшего Дэлевена лишь порвали ему рубашку. Голос мальчика звучал предельно спокойно.
— Нет… он бросится за нами. Думаю, ему нужен я, потому что с Попом пес уже разделался. Ведь камера принадлежала мне. Но на этом он не остановится. Пес сожрет и тебя. И это тоже его не остановит.
— Но ты ведь ничего не можешь поделать! — закричал отец.
— Могу, — ответил Кевин. — У меня есть один шанс.
И поднял камеру.
* * *Края фотографии достигли краев верстака. Вместо того чтобы свеситься вниз, они закруглились вверх, продолжая удлиняться и извиваться. Они напоминали теперь крылья, снабженные легкими, и еще пытались натужно дышать.
Вся пульсирующая поверхность продолжала растягиваться и расширяться. То, что было плоским, превратилось в гигантский нарост, словно наполненный вонючей жидкостью. От нароста тянуло гнилью.
Рев не прекращался, пес рвался наружу, и некоторые из часов только что отдавшего Богу душу Попа Меррилла внезапно начали отбивать то ли полночь, то ли полдень. Словно протестуя против появления пса в этом мире.
Паническое желание бежать из магазина куда глаза глядят оставило мистера Дэлевена. В душе разлилось необъяснимое спокойствие, предтеча летаргического сна.
Кевин держал видоискатель камеры у глаза. Он лишь несколько раз охотился на оленей, но помнил, что испытывает человек, когда приходит его черед ждать. Ждать, затаившись, с ружьем на изготовку, в то время как другие охотники с криками идут по лесу, надеясь выгнать зверя на открытое пространство, где ты поджидаешь его. И не надо бояться, что ты подстрелишь кого-то из охотников, у тебя есть возможность сосредоточиться только на олене.
У тебя есть время спросить себя: «Сможешь ли ты попасть в зверя, когда и если он появится?» У тебя есть время задаться вопросом: «Заставишь ли ты себя выстрелить?» Еще можно надеяться, что олень так и останется гипотетическим и тебе не придется принимать решение, стрелять или не стрелять. Один раз олень появился, вышел на лежащего в засаде Билла Роберсона, приятеля отца. Мистер Роберсон положил пулю, куда ее и следовало положить, между плечом и грудью оленя, и потом егерь снимал их рядом с добычей, мощным самцом, который делал честь любому охотнику.
— Готов спорить, ты жалеешь, что стрелять довелось не тебе, не так ли? — спросил егерь, взъерошив волосы Кевина (ему тогда было двенадцать, он как раз начал вытягиваться вверх, чтобы через семнадцать месяцев дорасти практически до шести футов, то есть его еще не возмущало желание кого-то из взрослых ерошить ему волосы). Кевин тогда кивнул, оставив свой секрет при себе: он радовался, что стрелять пришлось не ему, он не знал, хватило бы ему духу выстрелить, а если б хватило, возникла бы еще одна проблема: уложить оленя одним выстрелом. Опять же, он не знал, сумел бы он выстрелить еще раз, если бы сразу не свалил оленя, хватило бы ему сил на преследование раненого животного.
Поэтому Кевин улыбнулся егерю и кивнул, а отец сфотографировал их в этот момент, и у мальчика отпала необходимость отвечать: «Нет. Не хотел бы я быть на месте мистера Роберсона. Мир предлагает каждому множество испытаний, и в двенадцать лет еще рано показывать, чего ты стоишь. Я рад, что стрелял мистер Роберсон. Я еще не готов к испытаниям, выпадающим на долю мужчин».
А теперь Кевин был в засаде, не так ли? И зверь выходил на него, разве нет? На этот раз не мирное травоядное, а хищник-убийца, огромный и злобный, способный зараз проглотить тигра. Этот зверь хотел убить его, причем это должно стать только началом. И только он, Кевин Дэлевен, может остановить этого зверя.
Мысль о том, чтобы передать полароидную камеру отцу, промелькнула и тут же исчезла. Ведь в глубине души он знал: передать камеру — все равно что убить отца и покончить жизнь самоубийством. Отец не верил в то, что сможет остановить зверя. И камера не сработает для его отца так, как надо, даже если он не будет стоять столбом и сумеет вовремя нажать на спуск.
Камера Кевина сработает только для Кевина.
Вот он и ждал, когда придет время показать, что достоин выдержать испытание, предложенное ему жизнью. Стоял, всматриваясь в видоискатель, как в прицел ружья, наведя камеру на фотографию, которая продолжала увеличиваться, заставляя блестящий переливающийся пузырь расти в ширину и в высоту.
И вот наконец начался переход полароидного пса в этот мир. Камера словно налилась свинцом, когда рев зверя буквально сотряс весь дом. Фотоаппарат задрожал в руках Кевина, он почувствовал, что влажные пальцы готовы вот-вот разжаться. Но он еще крепче сжал камеру; на лице появилась улыбка отчаяния. Пот заливал глаза. Дернув головой, Кевин отбросил со лба волосы, вновь прильнул к объективу, и в этот момент «Империю изобилия» наполнил резкий звук рвущейся ткани, прочной ткани, которую разрывали крепкие руки.