Луи Карбон сидел, прижавшись спиной к русской печи, и мучительно пытался не спать.
– Лейтенант Буланже, – представился я, – адъютант его высочества!
– Лейтенант, что ж ты так кричишь? Люди устали, отдыхают. – По лицу командира конно-егерского полка было видно, что отдыхал он давно и, вот как сейчас, урывками.
– Прошу извинить, господин полковник.
– С чем пожаловали?
– Его высочество приказал доставить к нему пленных, которых вы намедни взяли в схватке у моста.
– Доставить? – Полковник с сомнением поглядел на меня. – Сколько с вами людей?
– Двое. Еще двое были с сержантом Маркетти. Он был направлен к вам с продовольствием. Мы шли вместе, но у меня расковалась лошадь, пришлось искать кузню…
Карбон нахмурился.
– Лошадь расковалась. Вы давно служите, лейтенант?
– Чуть больше года, но в строю недавно.
– Оно и видно. На ваше, черт возьми, наше счастье, сержант Маркетти добрался без происшествий. – Он кивнул ординарцу, стоящему в дверях: – Позови-ка этого удальца. Надеюсь, лейтенант, утреннее приключение вас научило уму-разуму. Но если нет, то вынужден сообщить, что преступным легкомыслием вы чуть было не погубили себя и своих людей!
Я тяжело вздохнул и потупился, невольно радуясь повороту разговора: того, кого ругают за глупость и неловкость, редко воспринимают всерьез.
– Ладно, – махнул рукой полковник, – я вам дам десять всадников. Надеюсь, после той взбучки, которую мы устроили этим чертовым казакам, они не рискнут сунуться на какой-никакой отряд.
– Полагаю, вы правы, месье, тем более что принц уже совсем близко.
Луи Карбон примирительно кивнул.
– Сам-то родом откуда?
– Из Понтуаза, – соврал я. – Это недалеко от Парижа.
– Да, знаю, доводилось бывать.
– Вот как раз рядом с монастырем кармелиток мой дом.
Полковник кивнул, вспоминая, должно быть, окрестности монастыря. Но ясно было одно – лед был сломлен. В этот момент в комнату, браво щелкнув каблуками, вошел Маркетти.
– Разрешите обратиться к господину лейтенанту? – поедая глазами полковника, рявкнул сержант. Тот кивнул. – Ваше приказание выполнено: продовольствие доставлено, потерь нет.
– Собирайтесь в обратный путь, Маркетти. Забираем пленных. Раненых, если таковые есть, – на телегу, остальных привяжите за руки к борту.
– Слушаюсь, господин лейтенант! Разрешите идти?
Я поглядел на старшего по званию.
– Выполняйте! – скомандовал тот. – Да, кстати, приказ-то у вас есть? – вспомнил полковник.
– Его высочество сказал, что по столь незначительному поводу ему недосуг писать отдельные приказы. Если он станет по каждой мелочи пачкать бумагу чернилами, то ни на что другое у него не останется времени.
– Это верно, – усмехнулся барон.
– …Но если, как он сказал, у вас появятся сомнения, он просил напомнить, как вы несли караул в день его провозглашения вице-королем Италии.
– Надо же, – улыбнулся в усы старый вояка, – не забыл. Ладно, чего уж там, лейтенант, забирайте казаков, людей я вам дам. А все же голову берегите, если хотите вернуться в свой дом около монастыря кармелиток. Здесь с нею распрощаться – как чихнуть. Покуда суд да дело, немного передохните. Устали, поди, с дороги.
Обратный путь был недолг, всего-то версты полторы, не более. За это время Феличиано Бьяджи, сидевший на возу рядом с Маркетти, успел незаметно развязать веревки, удерживающие пленников у бортов повозки. А заодно и приподнять сено, демонстрируя спрятанные под ним заряженные пистоли. Когда с этим было покончено, я развернул коня и без лишних слов выстрелил в грудь ближайшего егеря. Не ожидавшие подвоха, те не успели даже толком схватиться за оружие. Не успел еще рассеяться пороховой дым от первого выстрела, как все французы лежали на земле.
– Одного следовало оставить, – покачал я головой, глядя на следы побоища. – Ладно, коли так, то уж так. Скоро здесь пройдет генерал Богарне, оставлю ему визитный билет. А теперь, – я обвел взглядом казаков, обшаривающих трупы и седельные сумки вражеских кавалеристов, – в седла – и уходим.
– Так мы того, сами по себе.
Я бросил взгляд на говорившего. Двух мнений быть не могло, передо мной стоял Деришапка, физиономия его была, как и прежде, довольно угрюма, и хотя глаза смотрели с вызовом, во всем облике чувствовалась какая-то опасность.
– На данный момент вы находитесь в моем отряде, действовать будете так, как я вам скажу.
– Так де ж тот отряд? – оскалился Деришапка. – Нас-то всяко поболе будет.
Я покачал головой и свистнул в два пальца. Из леса без спешки начали выезжать гусары Чуева.
– Ишь ты! – Сотник помрачнел. – Запасливый. Ладно. – Он бросил на телегу пистолет и раздобытую у кого-то из егерей саблю. – Твоя взяла. Рубай казачью голову.
– Господин сотник, – я нахмурился, с трудом сдерживая желание если не рубануть по бычьей шее освобожденного пленника, то хотя бы свернуть ему скулу набок, – вы, должно быть, полагаете, что я тут намерен учинить самосуд? Лишить вас жизни?
– Да кто ж о князе Трубецком-то не слыхал? Проще у голодного волка кость отобрать, чем с вами о милосердии рядиться.
– Это правда, и я вам ничего не спущу. Однако же до конца войны и ваша, и моя жизни нужны Отечеству. Так что сражайтесь достойно и, быть может, умрете со славой. А теперь извольте прекратить молоть чушь и следуйте за мной.
Трехчасовая безостановочная скачка – хорошее средство отбить желание возможного преследователя пытаться настичь ускользающую добычу. Тем более когда леса наводнены всякого рода недругами, будь то казаки, регулярные партизанские отряды или же вот такие сбившиеся в шайки крестьяне, ищущие, как бы половчее супостату кровь пустить да самому целым остаться. И лес для того – место наилучшее. Однако при всем при этом о безопасности следует заботиться так, будто противник свеж и полон сил и марш по неприютному стылому лесу для него все равно что прогулка по Булонскому парку. Мало ли кто попадется, закусит какой-нибудь вояка удила, ухватится за след и, стоит расслабиться, обрушится как снег на голову.
Я повернулся к ротмистру:
– А что, Алексей Платонович, засаду позади нас выставили?
– Обижаете, Сергей Петрович, понятное дело, выставили. В случае, если кто увяжется, приказал шуметь погромче и, шумнув, отходить. Да только чтоб не за нами, а стороной, чтоб противник спокойно идти не мог, поопасался удара во фланг и тыл.
– Это правильно, – кивнул я, невольно радуясь преображению лихого рубаки в квалифицированного партизанского вожака. – А что обоз?
– Отправил уже. Как от моста Афанасий вернулся, так его с людьми к новому месту расквартирования и отправил. И управляющему в Татиново все, как было договорено, оставил – и ружей, и пороха, и пуль вдосталь.
– Правильно, правильно, – вновь кивнул я, с удивлением ощущая, как тяжелеют веки и глаза закрываются сами собой.
– Эй, эй! Сергей Петрович! – вдруг переполошился Чуев. – Да ты, никак, с коня валишься!
– Я? Нет. – Мне показалось, что голос звучит сквозь мешок с шерстью.
– Да как же ж нет?! – встревожился ротмистр. – Когда вон тебя болтает, точно куль с мукой!
– Так, почитай, две ночи без сна, вот и сморило.
– Ну-ка, ну-ка. – Чуев приложил ладонь к моему лбу. – Э-э-э, братец, да у тебя жар.
– Вот еще! – начал было я, но будто тугая пружина, дотоле сжимаемая единственно силой воли, вдруг распрямилась. Я почувствовал внезапную слабость во всем теле. Попытался было отмахнуться, ерунда, мол, но лишь опустился, чуть не упал, в последний момент хватаясь за конскую шею.
В себя я пришел, уже лежа в постели. Балдахин над кроватью, обшитый кружевами и массивными кистями, наводил на мысль, что я в какой-то усадьбе. Уж точно в крестьянской избе этакие галантерейные красоты никто бы разводить не стал.
– Очнулся? – раздался рядом с моим ложем звонкий голос Акакия Колотяги, или попросту Кашки, добровольно взявшего на себя обязанности сиделки. – Ваше сиятельство, вы лежите, лежите! Ваше дело сейчас тюфяки продавливать.
– Долго я так… продавливаю?
– Да всего ничего. Почитай, к полудню вас сюда привезли, а теперь вот едва вечерня закончилась. Но мы тут с господином Ротбауэром схлестнулись маленько. Он кричит, мол, надо кровь пустить, чтоб вся дурная напрочь вышла. А я ему: да ни в жисть, что ж это за лечение такое, из живого человека кровь лить! Не для того ее Господь в жилах запечатал, чтоб этак понапрасну ее проливать! – Он поднес мне глиняную чашу, над которой еще поднимался легкий пар. – Нате, испейте, тут немного. Это отвар мать-и-мачехи, очень от такой хвори помогает. Меня бабка Матрена учила, а она на всю округу первейшей знахаркой слыла. Я вам перед сном еще заварю, а покуда будете чай из шиповника пить. Он и грудь успокаивает, и сил добавляет. И вообще теплое питье вам сейчас – первое дело. Тут из деревни еще обещали меда доставить, так с медом такой чай вообще на ноги вас поставит, и недели, почитай, не пройдет.
– Это долго, – пробормотал я.
– Ну так все в руке Господней, – покачал головой Кашка. – Ежели Всевышний решит, то и единым махом вас на ноги поставит. Вон, Спаситель, как отец Прокофий рассказывал, Лазаря и вовсе с того света вернул. Так что молитесь исправно, уж он-то наверняка поможет.
При слове «исправно» мой верный соратник кинул взгляд, полный внутреннего укора. И то сказать, мои прохладные взаимоотношения с церковью и священнослужителями были для него чем-то диковинным, необъяснимым и очень настораживающим. Когда б не был он так привязан ко мне, то, пожалуй, ушел куда глаза глядят после схватки в Татиново, где я расположил свой наблюдательный пункт и огневую точку на колокольне. Нынешнюю мою хворь про себя он, должно быть, воспринимал как закономерную расплату.
Хотя, думаю, все было куда проще и прозаичней: распахнутый тулуп, пронзительный ветер, холодный пот на спине – и на тебе «небоевые потери». Чертовски тоскливо этак лежать, давясь от кашля, не в силах толком продышаться, зная, что при наличии антибиотиков я мог бы за пару-тройку дней встать на ноги. Но здесь и сейчас ничего подобного не имелось.
– Я, конечно, чем смогу помогу, – между тем продолжал отрок. – Вот если еще свиной жир смешать с медом да все это в чашку кипяченого молока залить, а когда остынет, выколотить туда сырое яйцо, то да, тоже изрядное снадобье получится. Пойду его приготовлю. Только насчет яиц узнаю.
Кашка направился к выходу. Затем у самой двери остановился, почесал лоб, будто что-то вспоминая и не зная, говорить мне или же подождать выздоровления.
– Ну, что там стряслось? – спросил я, глядя на юнца.
– Да ничего, ваше сиятельство, так, голова почесалась.
– Эй, Акакий, с детства врать не умеешь – с годами не берись. Рассказывай все как есть.
– Барышня Александра записку вам тут оставила, – вздохнул малец.
– Барышня Александра? – переспросил я, будто не расслышав громких четких слов моего вестового. – Откуда бы ей здесь взяться?
– Так ясное дело, откуда: мы нынче в том самом поместье стоим, где вы Черного Маркиза порешили.
– Его свои порешили, – уточнил я.
– А все едино, без вас бы дело не срослось. А как с Татиново уходили, так Рольф сказал, что далеко везти нельзя, дабы не растрясти, чтоб лихорадка еще пуще не разыгралась. Вот и положили тут остановиться.
Я заметно поморщился, вспоминая тела хозяев и дворни, выложенные рядком близ крыльца.
– Так где записка-то?
– У меня, ваше сиятельство. Только я уж не знаю, сразу вам ее отдавать или чуток погодя, когда вы в полную силу войдете.
– Давай сюда, решала! – Я постарался усмехнуться, но почувствовал, что слабость распространяется не только на руки и ноги, но даже и на лицо.
Кашка вздохнул и достал из-за пазухи свернутый лист бумаги.
– Только ежели вам плохо станет…
– Ты что же, читал?
– Помилосердствуйте, мне столько букв вовек, поди, не одолеть. А они там еще стоят вкривь да вкось.
– Вот же ж стервец! – Я задохнулся от возмущения, понимая, что, может, Кашка и не читал адресованное мне послание, но уж точно глаза туда запускал. – А ну-ка, – я постарался повысить голос, но тот прозвучал сипло и, как мне показалось, очень тихо, – ступай отсюда!
Кашка передал мне сложенный лист и бросился к выходу. Остановился он уже в дверях.
– Так я, стало быть, чаю с медом принесу, ваше сиятельство?
– Давай, неси.
Я развернул лист бумаги. Буквы и впрямь скакали из стороны в сторону, налезали друг на друга, образуя пробелы, в которые несложно было вписать пару недлинных слов. Лишь понизу литеры имели ровный и довольно четкий строй. «Под линейку писала», – догадался я, глядя на маленькие чернильные пятнышки, там перо утыкалось в деревянный край.
«Сергей, – гласило письмо, – не знаю, получишь ли ты мое послание, верю, что да. Надеюсь, что ты пришлешь кого-нибудь уточнить, благополучно ли мы отбыли из этого поместья. Говорю сразу – благополучно. Однако уж извини, у твоей родственницы, будь она хоть самая добрейшая из всех добрых женщин, мне делать нечего. Не хочу ставить ни тебя, ни себя в двусмысленное положение. Искренне сожалею, что Господь и милосердная Пресвятая Дева Мария не дали нам встретиться в иное, более спокойное время. Полагаю, это стало бы счастьем и для меня, и для тебя. Но у Господа свои резоны, ему нет дела до того, нравятся нам они или нет. Прощай, не ищи меня! Спасибо за заботу и самоотверженность. Я не достойна их, как ни больно мне об этом говорить. Это и мой крест, не только твой. Письмо оставляю тут, в столе в кабинете. Там же и деньги, за исключением малой доли, взятой на дорожные нужды. Будь счастлив, живи и постарайся забыть! Александра».
Я сложил записку и устало закрыл глаза. Мир шел кругами, и слабость разливалась по всему телу, вдавливая чудом сохранившуюся перину. Я не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда снова послышался скрип двери.
– Ваше сиятельство, вы не спите ли? – послышался настороженный голос Кашки.
– Не спители и не спятили.
– Это хорошо. Я вам тут чаю с медом принес, от него вам скоро полегчает. Там, глядишь, и с генералом сможете говорить.
– С каким еще генералом? – Я приоткрыл глаза.
– Ну, таким, не старым еще. Фамилия у него нерусская и по батюшке величают чудно – Христофорыч.
– Что, что? – переспросил я. – Александр Христофорович Бенкендорф?
– Вот-вот, так и есть.
– Откуда бы ему здесь взяться? Я вроде не брежу.
– Откуда взяться – то мне не ведомо. Уж час, поди, с малым войском примчался, нынче в кабинете ждет, когда в себя придете. Так что, кликать его или как?
Глава 4
Генерал-майор Бенкендорф вошел в комнату быстрым размашистым шагом, каким всегда ходил, будь то императорский дворец или же поле боя. Эта поступь, твердый взгляд остзейских голубых с серой поволокой глаз выдавали в нем человека храброго и решительного, отважного без лихого гусарского ухарства, но в то же время совершенно непреклонного, когда речь шла об исполнении единожды принятого решения. И совершенно не важно, было ли оно принято им сейчас или же год назад, – железная воля Бенкендорфа не знала срока давности.
– Лежите, лежите, подпоручик, не вставайте, – Александр Христофорович сделал останавливающий жест ладонью.
Я, пользуясь его любезностью, откинулся на подушки. В голове еще мутилось, и слабость наполняла тело противной тяжестью.
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– И вам здоровья, голубчик! – не по уставу ответил генерал. – Давайте-ка, Сергей Петрович, нынче попросту, без чинов. Я к вам сюда, прямо скажу, по случаю наведался. Передовой отряд Летучего корпуса, состоящий под моим началом, с вашей засадой столкнулся, хорошо еще быстро друг друга опознали.
– Что ж, рад встрече, – выдохнул я.
– Это славно, весьма славно, – быстро кивнул Бенкендорф и, сложив пальцы в замок, громко хрустнул ими. – А я вот ехал сюда и все думал, что ж делать-то? Награждать вас или же арестовать?
– За что ж меня арестовывать-то? Моя война с императором французов в полном разгаре. Труса я не праздную, всякому известно, что сия война Наполеону немалого стоит.
– Именно так, друг мой, именно так. Я б даже сказал, дорого обходится. – Генерал сделал паузу, глядя на меня, будто спрашивая, хорошо ли я понял его прозрачный намек. – О похождениях ваших я наслышан. Да и кто в Главной квартире нынче о них не слыхал? И ведь что показательно: чем больше ожидается куш, тем ваши подвиги славнее. Поведайте-ка мне, сколько вы французов положили, чтобы до обоза с московскими трофеями добраться?
– В общей сумме около сотни.
– Иной бы закричал «браво!», славу вам пел, награды жаловал, а мне вот другое глаза колет: суть вашей пресловутой войны, как я погляжу, не истребление супостата, не защита родной земли, а форменный разбой на большой дороге. А смертоубийство французов так, для проформы, чтобы в мирные дни было на что кивать, мол, живота не щадил, верой и правдой… Слава у вас мрачная, это да, не поспоришь, а толку, вон, скажем, у того же Дениса Васильевича Давыдова, подполковника ахтырских гусар, никак не меньше. А то и больше. Хотя, не в пример вам, за прибытком он не охотится, но Отечеству служит доблестно. Так-то, Сергей Петрович. И ведь нынешнее дело не первое. А вы еще спрашиваете, за что вас арестовывать.
– Смею доложить, ваше превосходительство, что изымаемые у французов деньги я стараюсь использовать только лишь для войны с Бонапартом. И сам он, будучи в военном деле человеком, прямо скажем, небесталанным, не так давно заявлял: «Для войны нужны три вещи – деньги, деньги и еще раз деньги». Так что, с одной стороны, я лишаю его средств, а с другой – обретаю их для войны с ним же. Двойная выгода. К началу декабря французской армии уже на русской земле не останется, а захваченные мной средства вовсю будут сражаться против Наполеона. Стало быть, я превращаю врага в союзника!