— Его наверняка послал хозяин поля, — сказал посредник. — Если выяснится, что ты не можешь очистить участок от чудовища и не в состоянии вернуть аванс, нас тотчас арестуют.
Маг едва не застонал.
У него возникло ощущение, что он марионетка, кукла, которой осталось жить лишь до тех пор, пока двигающая ее пружина окончательно не распрямится. Причем ждать этого момента осталось совсем недолго.
Стоп! Механическая кукла! Очень сложная, чудо механики!
Форпатрил вспомнил, как однажды видел в какой-то лавке механическую птицу. Она двигалась, как живая, махала крыльями и даже пела. Так почему бы не предположить, что серебряный дракон тоже кукла? Конечно, гораздо более сложная, созданная гениальным механиком, но все же…
— Не стоит тянуть время, — промолвил посредник. — Пойдем, пора сдаваться. Ничего у нас…
— Погоди, — резко сказал Форпатрил. — Еще немного. Кажется, я кое-что придумал.
Он еще раз взглянул на серебристую точку.
Да, верно. Это все объясняет. Темная магия на механизм не подействует, поскольку направлена против живых существ.
Кто же такое придумал? В каком мире живет умелец, который смог создать куклу, способную не только двигаться, не только летать, но и еще каким-то непостижимым образом определять, что рядом находится живое существо, и даже пытаться его убить? Как выглядит мир, в котором могут делать такие механизмы?
— Все, дэвы идут сюда, — сказал посредник.
— Задержи их, — приказал Форпатрил. — Мне нужно еще немного времени.
Надо было прямо сейчас, не сходя с места, придумать, как убрать дракона. Каким образом можно разрушить механическую куклу, если ничего не понимаешь в механике?
Погоди, а если не разрушать? Как она попала на поле? Если бы она приползла сюда, то на рыхлой земле должны были остаться глубокие следы. Значит, серебряный дракон все-таки прилетел.
Да, он куда-то летел, а потом произошло нечто, и он опустился на поле. Что именно? Неважно. Главное — дракон получил какое-то повреждение, помешавшее ему продолжить путь. Может, столкнулся с кем-нибудь в воздухе… Надо сообразить, как его убрать с поля.
Вот именно: не уничтожить, а убрать, дать возможность улететь. Каким образом? Устранить поломку? Но он не способен это сделать, поскольку не знает, что сломалось.
Хотя… Помятое крыло! Может быть, в нем все дело? Да, на нем есть вмятина. Может, как раз из-за этой вмятины дракон не в состоянии пользоваться крылом?
— Темный маг Форпатрил, именем…
Ну да, это был дэв. Тот самый, второй. Ему, видимо, показалось, что настало его время.
— Дай ему еще пару минут, — взмолился посредник.
— Ладно, но только пару минут, не больше, — нехотя сказал дэв.
Форпатрил невесело ухмыльнулся. Такова профессия темного мага.
Рано или поздно тебе дают пару минут и требуют, чтобы ты за это время совершил невозможное.
Он встал и поспешно наложил на себя заклинание невидимости, истратив на него последние остатки магической силы. Слыша, как за спиной в два голоса возмущенно взвыли дэвы, которым его исчезновение показалось попыткой сбежать, маг поспешно подобрал посох и быстрым шагом двинулся к серебряному дракону.
Он не знал, подействует ли против серебряного дракона заклинание невидимости. Вдруг он сходу угостит мага огненной стрелой? Остается только надеяться на удачу.
Но даже если удача будет на его стороне и он сможет беспрепятственно подойти к серебряному дракону… что дальше? Попытаться выправить вмятину с помощью посоха?
Вообще-то посох — штука с повышенным запасом прочности. И рассчитан он не только для манипуляций с заклинаниями. Им можно, например, хорошенько кого-нибудь отдубасить. Или даже отбить удар меча.
Эх, будь что будет…
Границу, за которой серебряный дракон начинал стрелять огненными стрелами, Форпатрил перемахнул одним прыжком. Он был готов к тому, что заклинание невидимости его не спасет, но дракон никак не отреагировал.
Метнувшись к крылу, на котором была вмятина, маг замахнулся посохом. И замер. До него вдруг дошло, что, как только он хотя бы раз прикоснется к дракону, заклинание невидимости перестанет действовать. И вот тут-то уж дракон в него выстрелит. А значит, у него в запасе есть не более двух-трех ударов. Потом же его попросту сожгут, поскольку сейчас его не защищает даже самое простенькое заклинание.
И если эти два-три удара не выправят крыло, или не поставят его на место, или не уберут какой-то перекос, благодаря которому это крыло утратило способность действовать… Да и крыло ли это? И вообще, с чего он решил, будто сумеет как-то помочь этой махине?
Он опустил было посох и стал прикидывать, как побыстрее уйти от серебряного дракона, но, взглянув в сторону дэвов, увидел, что они стоят на краю поля и смотрят в его сторону. Окончательно его добила даже не мысль о том, что уйти от них не удастся, и не промелькнувшая в сознании картина будущего публичного суда, а фигура посредника. Тот стоял рядом с дэвами, ссутулившись, и на лице у него была написана полная безнадежность. Очевидно, он уже ни на грамм не верил, что Форпатрилу удастся что-то сделать. Возможно, он даже считал, будто тот просто решил сбежать.
Широко размахнувшись, Форпатрил со всей силы саданул по крылу серебряного дракона. А потом еще раз… И еще… четко зная, что вот-вот в него ударит огненное копье…
Четвертого удара не потребовалось. Внутри серебряного дракона что-то треснуло, и крыло, по которому колотил маг, вдруг резко дернулось вверх. Самый край его ударил Форпатрила в живот — маг отлетел в сторону на добрый десяток шагов.
Но он еще успел увидеть, как под каждой конечностью серебряного дракона вспыхнули ослепительные костры, а сам он резко рванул вверх…
Грызя с урчанием доедала кусок свежей печенки.
Форпатрил отхлебнул из бокала. Вино было просто великолепное. Как раз такое и нужно пить после сытного ужина.
Гм… сытного… Долго ли это будет продолжаться?
Проклятый хозяин поля, выплачивая ему деньги, умудрился вычесть из его гонорара штраф за пьянь-плоды, которые маг попортил, шлепнувшись на поле. После того как Форпатрил выплатил посреднику гонорар, а также рассчитался по долгам, на руках у него все же осталась кое-какая сумма. Вот только для того, чтобы покинуть владения Ангро-майнью, ее явно не хватало.
Рассудив, что везение не может длиться бесконечно, и стало быть, ничего не остается, как смириться с судьбой, Форпатрил неплохо прожил две недели. Теперь деньги подходили к концу. Еще через пару недель ему придется положить зубы на полку.
Снова отхлебнув из бокала, Форпатрил в который раз принялся размышлять о серебряном драконе. Кто его сделал и зачем? Как выглядит мир, в котором научились создавать такие сложные механические игрушки? Находится ли он в цепи миров?
Вряд ли… Искусство механики могло достигнуть таких высот лишь в мире, где нет магии. Получается, где-то там, за пределами цепи миров, есть еще по крайней мере один мир, в котором и слыхом не слыхивали о магии. А может, и не один. Возможно, где-то в пространстве существует другая цепь миров, удивительных, необычных, жители которых пользуются не надежной и проверенной магией, а вот такими механическими игрушками.
Интересно, как они их используют в быту? А на войне? Может быть, в этом мире место магов заняли вот такие серебряные драконы? Или нечто более сильное, могучее, свирепое? Как оно выглядит, оружие этих лишенных магии миров?
Кстати, если серебряный дракон преодолел расстояние между двумя непохожими мирами, не значит ли это, что рано или поздно на один из миров Ангро-майнью неизвестно откуда посыплются стаи вот таких серебряных драконов? Превосходно вооруженных, нечувствительных к магии, в отличие от обычных драконов, не способных усомниться в своих действиях, не думающих о смерти и собственной безопасности?
…Он приканчивал второй бокал, когда дверь башни распахнулась. На пороге стоял посредник.
— Рассиживаешься? — спросил он. — А у меня есть для тебя один очень выгодный контракт.
Рафаэль Лафферти
ВСЕ ФРАГМЕНТЫ РЕЧНОГО БЕРЕГА
Когда-то существовал очень длинный, очень изрезанный, невероятно извилистый берег реки. Потом с ним случилась странная вещь. Его разорвали, разрезали на куски. Часть этих кусков сложили и связали в тюки. Часть скатали в рулоны. Часть разрезали на еще более мелкие кусочки и пользовались ими как украшениями, и индейские знахари с их помощью лечили от разных недугов. Свернутые и сложенные куски берега, в конце концов, очутились в амбарах и старых сараях, на чердаках и в кладовках.
А река продолжала существовать, как и ее берега, и можно пойти и посмотреть на них. Но берег, который вы увидите сейчас, чуть-чуть отличается от старого берега, который был разрезан на куски и свернут в рулоны, отличается от тех кусков, которые можно найти на чердаках и в кладовках.
Его звали Лео Нейшн, это был известный в округе богатый индеец. Богатство его заключалось в собранной коллекции — он был человек дотошный и добычливый. Лео владел скотом, пахотными полями, некоторым количеством нефти и тратил на коллекцию все свои доходы. Имей он больше доходов, собрание было бы еще обширнее.
Лео Нейшн собирал древние пистолеты, старинные пули, жернова, старые ветряные мельницы, молотилки на конной тяге, чесалки для льна, фургоны переселенцев, бочки с медными обручами, одежду из буйволовой кожи, мексиканские седла, ковбойские седла, наковальни, калильные лампы, шлагбаумы, печи для сжигания мусора, недоуздки, клейма для скота, походные кухни, рога лонгхорнов, расшитые бисером серапе, штаны из оленьей кожи, бусы, перья, браслеты из беличьих хвостов, наконечники стрел, замшевые куртки, паровозы, трамваи, мельничные колеса, парусные шлюпки, вагонетки, воловью упряжь, старинные фисгармонии, дамские романы, цирковые афиши, бубенчики от сбруи, мексиканские телеги, рекламных деревянных индейцев, что ставятся перед табачными лавками, очень крепкий испанский табак столетней давности, плевательницы (четыреста штук), колеса обозрения, ярмарочные фургоны, ярмарочный реквизит любого вида, в том числе зазывные вывески, написанные маслом на холсте. Теперь ему хотелось собирать кое-что еще. Он завел об этом разговор с одним своим другом, Чарлзом Лонгбэнком, который знал все.
— Чарли, — сказал он, — ты что-нибудь знаешь о «Самых длинных картинах в мире», которые обычно показывают на ярмарках и ипподромах?
— Немножко, Лео. Это весьма интересное проявление американского стиля: увлечение пустынными районами страны, характерное для XIX века. Считается, что на них изображен берег реки Миссисипи. Их обычно рекламируют, указывая длину: одномильная картина, пятимильная, девятимильная. Одна из них, мне кажется, и вправду была более ста ярдов в длину. Они нарисованы плохо, на скверном холсте — грубо выполненные деревья, илистый берег, упрощенные фигуры. И все повторяется, словно на обоях. Любой крепкий человек, если ему дать толстую кисть и в достатке самой скверной краски трех цветов, намалюет за день несколько ярдов такой мазни. Тем не менее это настоящий американский стиль… А ты собираешься их коллекционировать, Лео?
— Да. Только настоящие картины совсем не такие, как ты говоришь.
— Лео, я видел образчик подобной живописи. Просто грубая мазня.
— У меня двадцать холстов таких, про которые ты рассказывал. А три — совершенно другие. Вот старая ярмарочная афиша, в которой упоминается один из них.
Лео Нейшн умел быть красноречивым; вот и сейчас, рассказывая, он помогал себе жестами. А потом развернул старую пожелтевшую бумагу и любовно разгладил ее. Там было написано:
Арканзасский Путешественник, Лучшая Ярмарка в Мире, Восемь Фургонов, Колесо Обозрения, Звери, Танцующие Девушки, Удивительные Фокусы, Чудовища, Азартные Игры. Имеется также Самая Длинная Картина в Мире, четыре мили Превосходной Живописи. Это Живопись из Подлинной Панорамы, а не дешевая имитация.
— Видишь, Чарли, полотна бывают разными: часть из них — подлинные, часть — грубая подделка.
— Возможно, некоторые сделаны немного лучше остальных; сделать хуже было бы затруднительно. Разумеется, коллекционируй их, если хочешь. Ты уже насобирал кучу менее интересных вещей.
— Чарли, у меня есть фрагмент панорамной картины, когда-то принадлежавший арканзасской ярмарке. Я ее тебе покажу. Смотри, вот другая афиша.
Королевская ярмарка. Истинно королевская. Четырнадцать фургонов. Десять тысяч чудес. Смотрите Резинового Человека. Смотрите Пятерых Акробатов. Смотрите Самую Длинную Картину в Мире, смотрите Слонов на Реке Миссисипи. Это Подлинное Изображение Берега, а не мазня, которую показывают другие.
— Говоришь, у тебя двадцать обыкновенных картин и три совсем другие?
— Да, Чарли. Я надеюсь раздобыть еще настоящих. Надеюсь собрать ВСЮ РЕКУ.
— Давай посмотрим, Лео, чем они отличаются.
Они пошли в один из сенных сараев. Лео Нейшн хранил свои коллекции в сараях для сена, поставленных в ряд. «А что мне делать? — сказал он как-то. — Позвать плотника и велеть ему построить для меня музей? Он скажет: «Лео, я не построю музея без чертежей и без помощников. Дай мне план». А где мне взять план? Поэтому я всегда предлагаю построить еще один сарай для сена размером сто на шестьдесят футов и высотой в пятьдесят футов. Потом сам делаю четыре или пять полок, и настилаю пол, и оставляю место для высоких предметов. Кроме того, думаю, что сарай для сена обходится дешевле, чем музей».
— Это будет серьезная задача, Чарли, — говорил Лео Нейшн, входя в один из сараев-музеев. — Тебе понадобится вся твоя наука во всех областях, чтобы ее разрешить. Каждая из трех подлинных картин, что у меня есть, около ста восьмидесяти ярдов длиной. Думается, это какая-то стандартная длина, хотя могут встретиться и картины, которые во много раз длиннее. Они считались живописью в те годы, когда их показывали, Чарли, но ведь это не живопись?
— А что тогда?
— Я нанимаю тебя, чтобы это выяснить. Ты человек, который знает все.
В сарае стояли два ворота с барабанами высотой в рост человека, поодаль было еще несколько таких же.
— Старинный приводной механизм; похоже, он гораздо ценнее картины, — заметил Чарлз Лонгбэнк. — Такие штуки на мельницах крутили мулы, ходили по кругу и тянули за дышла. Возможно даже, это восемнадцатый век.
— Да, но я поставил электрический мотор, — сказал Лео. — Единственный мул, который у меня есть — мой личный друг. И я не заставляю его работать больше, чем он предлагал бы мне, будь я мулом. Я намотал картину так, что на полной катушке вроде бы оказался северный конец, а на пустой — южный. Сейчас мы это запустим. И прогоним, и рассмотрим с юга на север, как бы следуя против течения лицом к западу.
— Интересный холст и интересная живопись, намного лучше всего, что я видел, — заметил Чарлз Лонгбэнк. — И кажется, совсем не пострадала за все эти годы.
— Это не холст и не живопись, — вставила Джинджер Нейшн, жена Лео, внезапно появившаяся в сарае. — Это картина.
Лео Нейшн включил мотор, картина начала перематываться. На ней был изображен лесистый берег реки. Известняковый и песчаный берег, местами илистый. Близко, на самой кромке, росли мощные деревья.
— Действительно, отлично сделано, — признал Чарлз Лонгбэнк. — Судя по тому, что я видел и читал, трудно даже предположить, что может быть так здорово.
На перематывавшейся картине не повторялось ничего; казалось, что перед глазами настоящий речной берег.
— Это девственный лес, по большей части лиственный, — сказал Чарлз Лонгбэнк, — не думаю, что сейчас в умеренном климате мог бы существовать такой прибрежный лес. Должно быть, его давно уже вырубили. Не думаю, чтобы много таких участков могло сохраниться хотя бы до девятнадцатого века. И все же у меня ощущение, что это написано с натуры, а не выдумано.
Берег двигался мимо них: трехгранный тополь, ежовая сосна, сикаморы, ржавый вяз, дерево каркас, снова сосна.
— Когда я соберу много таких картин, Чарли, ты их все сфотографируешь и проанализируешь, или воспользуешься для этого компьютером. По углу падения солнечных лучей ты сможешь понять, в каком порядке должны идти картины и как велики между ними пробелы.
— Нет, Лео, на них на всех будет одно и то же время и день.
— Но это и был один и тот же час того же самого дня, — вмешалась Джинджер. — Как можно сделать одну картину в разное время и в разные дни?
— Она права, Чарли, — подтвердил Лео Нейшн. — Все подлинные картины — куски одной и той же. Я это давно понял.
Берег разматывался дальше: сосны, дуб лавролистный, серый калифорнийский орех, хурма, снова сосны.
— Потрясающее воспроизведение, что ни говори, — похвалил Чарлз Лонгбэнк. — Но боюсь, какое-то время спустя оно начнет так же повторяться, как рисунок на обоях.
— Ха! — воскликнул Лео. — Такой умник, как ты, должен подмечать детали. Ни одно дерево не похоже на другое, каждый лист другой. К тому же это молодая листва. Наверное, изображена последняя неделя марта. Хотя все зависит от того, какая часть реки перед нами. Может, конец марта, а может, начало апреля. Птицы, старый мудрый
Чарли, почему мы почти не видим птиц на этом фрагменте? И какие птицы нарисованы?
— Странствующие голуби, Лео, а они исчезли несколько десятилетий назад. Почему не видно других птиц? У меня есть на это ответ, но только если мы предположим, что эта вещь очень давняя и подлинная. Мы не видим других птиц потому, что у них великолепная защитная окраска. В Северной Америке сейчас рай для орнитологов, потому что из Европы относительно недавно было завезено множество ярких птиц, которые заменили ряд местных. Они еще не приспособились к окружающей среде, и поэтому заметны. Да-да, Лео, это так. Птицам требуется всего четыреста — пятьсот лет, чтобы приспособиться. А здесь все-таки есть птицы, если присмотреться как следует.