Вы случайно не смотрели фильм под названием «Билли Эллиот»? Там как раз об этом. Главный герой, мальчишка Билли, жутко любит балет, имеет недурные способности к танцам, отчего-то совершенно не стесняется своего пристрастия и мечтает стать балеруном. Папашу Билли выбор сына определенно не устраивает; по его мнению, пачки и пуанты – для девчонок и гомиков. Билли обязан продолжить семей-ную традицию, по примеру отца и старшего брата стать простым шахтером и выбросить из головы все эти дурацкие прыжки и пируэты, течка.
Сразу признаюсь, балерины и балеруны никогда не вызывали у меня восторга, но, согласитесь, парень должен иметь возможность заниматься тем, чем ему хочется. Уж не знаю, что там у него вышло – как только Билли напялил пачку и начал целовать приятелей, я сразу выключил телек. Однако ясно, что главная идея этого фильма – вечный конфликт отцов и детей, возникший еще в ту пору, когда пещерные подростки носили набедренные повязки размера «мини» и малевали на каменных стенах.
Таков я был в пятнадцать лет – восходящая звезда мелкого воровства, обделенный какой бы то ни было поддержкой окружающих. Разумеется, вряд ли стоило ожидать, что мой старик (стопроцентный мистер Трубка-и-тапочки) и мамаша (чья жизнь полностью, по любым вопросам зависела от мнения соседей) будут поощрять мои честолюбивые замыслы, тем более что в половине случаев пропадали именно родительские вещи. Впрочем, понимания со стороны кого-либо еще я тоже не нащел.
Повторюсь, когда я решил ограбить кондитерскую лавку, мне пришлось силой заставить Денни быть моим водителем, так как других подходящих кандидатур на горизонте не маячило. Теперь, когда он повесил свои велосипедные перчатки на гвоздь, я опять остался один. Все мои однокащники собирались стать механиками, художниками-оформителями, пожарными, гражданскими летчиками (или как Нил – работать на мусоровозке вместе с папашей – нет, правда!); и никто из них не жаждал грабить банки. Не понимаю, разве можно не хотеть ограбить банк? С ума они, что ли, посходили? Как ни прискорбно, все мои сверстники имели поразиельно серенькие и убогие мечты, и на их фоне я был паршивой овцой, которую гнали от одного хлева к другому, от другого – к третьему и так далее, и так далее…
2. Приют последней надежды
К сожалению, оставалось все меньше хлевов, готовых впустить меня погреться. Точнее, их не осталось вообще. Все лето 1989 года моя старушка провела на телефоне, обзванивая учебные заведения в округе и надеясь хоть куда-то меня пристроить, чтобы я получил аттестат о среднем образовании. Все, чего она добилась, – лишние двадцать фунтов к счету за телефон. Наверное, моя репутация была довольно громкой, потому что ни одна школа не подпускала меня к дверям на пушечный выстрел, и в течение нескольких недель я думал, что распрощался с учебой на целый год раньше остальных. По мне, лучшего и желать не приходилось.
Папаша, мамаша и городские власти с таким положением дел мириться не собирались и стали активно наводить мосты со всеми «специальными учебными заведениями» в стране, пока, наконец, одна школа в Мидлсбро не согласилась меня принять.
– Мидлсбро – это где? – поинтересовался я, услышав новость за завтраком. Завтрак отличался от ужина только тем, что за столом дозволялось читать газеты и комиксы.
– На северо-западе, недалеко от Ньюкасла, – сообщил отец, едва сдерживая радость.
– И как же я буду каждый день добираться туда и обратно? – наивно спросил я.
– В этом нет нужды, дорогой, – сообщила мамаша. –
Ты будешь жить там весь семестр. Замечательно, правда?
– Чего-чего? Ты что, смеешься, блин на фиг?
– Попридержи-ка язык, Уэйн! – тут же взвился старикан.
– Какая-то дебильная школа на севере, битком набитая придурками и поджигателями, где мне всучат цветные карандаши и каждые пять минут будут устраивать пожарную тревогу, – это, по-вашему, замечательно?! Не-е, никуда я не поеду. Хрен вам.
– Поедешь как миленький. Давно пора кому-нибудь взять тебя за шкирку и оттрепать, как паршивого кота. В этой школе тобой займутся всерьез. Поедешь, и точка.
– Я покончу с собой, – предупредил я,
-Лет пять обещаешь, но пока что дал ьше разговоров дело не пошло, – едко заметил папаша.
– На этот раз я не шучу.
– Не мели ерунды, – поморщилась матушка.
Я схватил со стола хлебный нож и прижал его к запястью.
– Вот, смотрите, вскрою вены прямо сейчас. Да, я убью
себя, и уж тогда-то вы пожалеете!
– Спорим? – рассеянно поинтересовался папаша и уткнул нос в газету.
На такую реакцию я не рассчитывал, поэтому попробовал осторожно провести лезвием по запястью, просто чтобы выступило немного крови. У меня ничего не вышло: самое аккуратное движение причиняло боль. Я бросил эту затею и решил применить другую тактику.
– Отлично. Приеду туда и сразу сбегу, – пригрозил я.
– Не получится, милый, – покачала головой мамаша. –
Территория школы хорошо охраняется, оттуда не сбежишь.
Кстати, тебе больше не нужен нож?
– Ага, значит, вы отправляете меня в тюрьму?
– Не в тюрьму, а в школу, сынок, – сказала она, вытирая нож кухонным полотенцем. – В специальную школу.
– Нет, нет и нет. Вы меня туда не загоните. Никуда не поеду, – упорствовал я, но тема, очевидно, обсуждению не подлежала. – Пожалуйста, не отправляйте меня в Мидлсбро. Я сделаю все, что захотите.
– Можешь еще разок свести счеты с жизнью, – предложил старик. Довольный собой, этот гад снисходительно тряхнул газетой и легонько ткнул мамашу локтем в бок, рассчитывая выжать из нее улыбку.
– Нет!—завопил я, однако ответом мне было категоричное «да».
До моего шестнадцатилетия оставалось еще восемь месяцев, и до той поры ни предки, ни Министерство образования не собирались предоставлять мне самостоятельности. Вот так в один миг на меня нацепили ярлык придурка из спецшколы, и я знал, что это клеймо останется со мной до конца дней. Разве можно было с этим смириться?
Джинни вошла в комнату и уселась за стол напротив меня.
– Из-за чего шум? – поинтересовалась она.
По большей части, именно из-за Джинни отец с матерью считали меня сплошным разочарованием. Моя старшая сестра была примерной отличницей, тошнотворно сладкой паинькой, до того образцовой, что ее так и хотелось скинуть с лестницы. Слюнявая мечта любых родителей – добрая, воспитанная, милая, услужливая девочка, да еще упертая зубрила (боже мой, это в шестом-то классе!). Наверное, ее можно было назвать симпатичной, хотя я этого не замечал. У Джинни были длинные белокурые волосы, и она, как в детстве, все еще позволяла мамаше каждый вечер расчесывать их перед сном. Сколько помню, ни разу в жизни она не выругалась, ела аккуратно, с ножиком и вилочкой, и обожала рисовать птиц, которые летали у нас на заднем дворе, вместо того, чтобы пулять в них из духового ружья. А самое главное, Джинни всегда и во всем поддакивала предкам, особенно в том, что касалось меня. Короче, сестрица у меня была премерзкая.
– Что ты натворил на этот раз? – спросила она, смерив меня взглядом, который переняла у мамаши.
Вот если бы однажды вечером она заявилась домой под ручку с огромным пучеглазым негритосом и сообщила предкам, что у них скоро появится внучек!.. Да за такое зрелище я бы отдал что угодно.
– А тебе-то какое дело, Плоскогрудка? – Этим прозвищем я любовно окрестил сестру, зная ее ахиллесову пяту. Отсутствие заметного бюста было единственным поводом для регулярных горестных излияний в ее смертельно-скучном дневнике.
Крепкая оплеуха, отвешенная стариком, напомнила мне, что мы уже вели разговор насчет имени старшей сестры и пришли к выводу, что ее зовут не Плоскогруд кой, не Гладильной Доской, не Глазуньей и не (самый остроумный вариант) Мисс-где-твои-сиськи, а просто Джинни.
– Чтоб больше такого за столом не повторялось! Ты слушаешь меня, юный джентльмен?
Я слушал, но вполуха, так как пристально глядел на Джинни, а она упорно отводила глаза. Останься мы с ней наедине хоть на пять минут, я без труда довел бы ее до слез, просто мне не хотелось. Хотя я не особенно любил Джинни, видеть ее заплаканной тоже не доставляло мне удовольствия. В конце концов, это моя сестра. Прозвища вроде Плоскогрудки и Гладильной Доски я использовал лишь в самом дурном расположении духа. Потом мне становилось немного неловко, но ведь нельзя же поджарить глазунью, не разбив яиц, и в буквальном, и во всех переносных смыслах.
– Уэйна приняли в одну из школ Мидлсбро, – доложила мамаша, на удивление кратко изложив суть пятиминутной перепалки. – Это специальная школа для…
– …уродов и дебилов, – закончил я за нее.
– Для особых детей, – поправила меня старушка.
– Я так и сказал: для уродов и дебилов.
– Что ж, Уэйн, если там сумеют тебе помочь, это хорошее место, – резюмировала Джинни и посмотрела на старика, ожидая одобрительного кивка. Старик одобрительно кивнул.
– …уродов и дебилов, – закончил я за нее.
– Для особых детей, – поправила меня старушка.
– Я так и сказал: для уродов и дебилов.
– Что ж, Уэйн, если там сумеют тебе помочь, это хорошее место, – резюмировала Джинни и посмотрела на старика, ожидая одобрительного кивка. Старик одобрительно кивнул.
– Тебе легко говорить. Не тебя же туда загоняют, правда?
Центр внимания вновь сосредоточился на Джинни, и нам всем пришлось подождать, пока она тщательно прожует и проглотит маленький кусочек тоста, только что поднесенный ко рту.
– Помощь требуется не мне, Уэйн, – пожала плечами сестрица и положила в рот еще один микроскопический кусочек.
– Ну и не мне тоже! И вообще, блин, шли бы вы все куда подальше!
Старик влепил мне еще один подзатыльник и погрозил пальцем. На лице Джинни отразилась скорее печаль, чем укор, но это лишь сильнее меня разозлило.
– Уэйн, ты ведешь себя очень агрессивно. Научись сдерживать себя и хоть иногда слушать, что говорят другие, – возвестила Святая Джинни.
Двое зануд по обе стороны от нее едва не растаяли от гордости за дочь, а потом вновь состроили хмурые физиономии и посмотрели на меня. Чтоб мне лопнуть, если я любимый сын своих родителей!
И что там Джинни лепетала насчет «хоть иногда слушать, что говорят другие»? Да я всю жизнь только тем и занимался! «Иди спать. Не трогай это. Выходи оттуда. Сними это. Положи на место. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Не смотри на меня так. Иди туда. Иди сюда. Сделай это. Сделай то. Не делай этого. Не делай того. Почему ты никогда меня не слушаешь?» И так без конца.
Страшная чушь! Меня заставляли делать кучу совершено бессмысленных вещей, приказывали просто ради того, чтобы приказать:
«Надень пижаму и отправляйся спать».
«Но ведь еще светло! Все ребята играют на улице».
«Меня не волнует, что делают другие дети. Ты – мой ребенок, поэтому будь добр слушаться».
Пять минут спустя:
«Уэйн! УЭЙН! Что ты делаешь на улице в пижаме?! Марш домой и немедленно ложись в постель. Если мне придется звать тебя еще раз, получишь на орехи».
Иногда так:
«Убери локти со стола и прекрати кривляться. Ты сидишь за обедом, а не за завтраком».
И часто:
«Не чтокай, а попроси извинения!»
«Что?»
И еще чаще:
«Вытащи руки из карманов!»
С обычным добавлением:
«И прекрати пялиться на ту леди».
А порой так:
«Выключи телевизор. На сегодня вполне достаточно».
Увы, всю свою жизнь я, точно пони, ходил по кругу и без конца выполнял приказы любого, кто был выше и глупее меня.
Забавно, что Джинни относилась к таким вещам совершенно спокойно. Забавнее, однако, что над ее ухом зудели раз в десять меньше, чем над моим. Жуткая несправедли-вость!
А знаете, что самое обидное? Все мои поступки оценивались по стандарту, заданному Джинни. Сестрица подняла планку еще до того, как я надел свои первые штанишки. Что бы я ни совершил, Джинни уже делала это прежде и лучше меня – либо, наоборот, мне указывали, что «Джинни никогда так не поступила бы». Разумеется, не поступила бы, но какое это имеет значение?
Вы, наверное, решите, что, имея такую умную, послушную и милую дочь, мои родители проявляли снисхождение к своему, мягко говоря, невыдающемуся, упрямому и грубому младшему сыночку, да? Как бы не так! Наоборот, со мной обращались строже, чем с большинством сверстников, которым, в отличие от меня, не надо было тянуться к недосягаемым высотам, подражая идеалу. Скажете, это справедливо? По-моему, нет. Ужасно, чудовищно несправедливо.
Последний тому пример – Мидлсбро.
– Я не веду себя агрессивно! – рявкнул я на сестрицу. – И не обязан никого слушать. Ненавижу вас всех! И еще – знаешь, что? Я видел каток, где…
Высказаться до конца я не успел, так как в этот момент через прорезь почтового ящика на пол упало несколько писем. Джинни с готовностью вскочила из-за стола, чтобы поднять их. Как обычно.
– Извещение от кредитной компании, макулатура, счет за телефон, опять макулатура, письмо для Джинни от друга по переписке, – комментировал старик, просматривая почту.
Я сидел, подперев ладонями подбородок, и изо всех сил старался не завыть от скуки.
– Опять какая-то ерунда… О, каталог товаров для дома
«Уикс»! Полистаю позже. Еще макулатура… А это что? «Школа Гафин для трудновоспитуемых подростков»… Письмо из Лондона?
– Из Лондона? – в один голос переспросили мамаша и Джинни.
Я поднял голову и сделал охотничью стойку. Папаша вооружился ножом для бумаг, выполненным в форме миниатюрного самурайского меча.
– Из Лондона, хм-м… – пробурчал он.
Уважаемые мистер и миссис Банстед!
Сообщаем, что школа Гафин для трудновоспитуемых подростков имеет возможность принять вашего сына Уэйна в число учеников. Начало учебного года – 15 августа. Мы специализируемся на коррекции поведения трудных подростков и уже много лет добиваемся высоких результатов. Особо отметим, что все наши воспитатели – бывшие выпускники школы Гафин, знающие проблемы молодежи гораздо глубже, нежели преподаватели обычных школ, – прочитал мой старикан.
Это заведение показалось мне еще гаже, чем Мидлсбро: я представил, как кучка слюнявых педиков заставляет нас изливать душу друг перед дружкой.
Наша школа – самое маленькое учреждение подобного типа в стране. Одновременно в школе обучается не более двадцати человек, что позволяет уделять больше времени и внимания каждому подростку.
Вероятно, вам предлагали места и в других учебных заведениях, однако еще раз хотим обратить ваше внимание на тот факт, что мы специализируемся на перевоспитании проблемных подростков и выбрали вашего сына из более чем пятисот кандидатур, поскольку искренне убеждены, что сможем помочь Уэйну изменить его жизнь к лучшему.
Школа Гафин финансируется из частных фондов, а также имеет поддержку со стороны государства, поэтому обучение совершенно бесплатное. Среди прочего, у нас не практикуются так называемые «скрытые» виды платежей, о необходимости которых в большинстве учебных заведений вам сообщат лишь после того, как вы запишете туда своего ребенка. С нетерпением ожидаем встречи с вами и особенно с Ушном.
С уважением, Джон Грегсон, директор.– Что еще за скрытые платежи?—всполошилась мамаа. – В Мидлсбро ни о чем подобном не говорили!
– Пожалуй, я позвоню этому мистеру Грегсону, – объявил папаша и пошлепал к телефону.
– Но ведь мы уже оформили бумаги Уэйна вМидлсбро, – напомнила родительница.
– Если местные умники решили выбить из меня лишние денежки, этот номер у них не пройдет!
– Кроме того, если Гафин – лучшая школа в стране, Уэйна стоило бы туда записать, – подала голос сестрица.
– Что? А, ну да, конечно, – согласился папаша.
– А мое мнение кого-нибудь интересует? – наконец не выдержал я, на что последовало единодушное:
– Нет!
3. Маневры Грегсона
Три дня спустя я сидел перед кабинетом Джона Грегсона (верней, мистера Грегсона, как мне было велено его называть) и развязно болтал ногами, чтобы подействовать на нервы сидящей напротив секретарше, пока старый козел, в чьем доме я жил, общался с самим мистером Какашкой.
Не знаю точно, что там лепил папаша, наверняка что-нибудь вроде: «Не стесняйтесь лупить этого засранца, мы не станем поднимать шума», а Грегсон предпринимал попытки изучить генофонд семейки Банстед с обеих сторон. – Конфетку хочешь? – секретарша устремила на меня ледяной взгляд»
– Ага, кидайте.
– Прекрати раскачивать ногами и получишь конфету, – предложила она сделку.
– Не пойдет, – ухмыльнулся я и продолжил свою забаву, довольный тем, что сумел вызвать раздражение секретарши.
- А если я покажу тебе грудь, прекратишь?
Мои ноги замерли в воздухе.
-Чего?
Несколько секунд я молча таращился на тетеньку за столом, в то время как мой мозг проводил скоростную проверку системы на предмет исправности слуха, но прежде чем я успел что-либо ответить, дверь в кабинет открылась, и выкатились мои предки, не переставая пожимать руку Грегсону.
– Отлично, отлично,– как заведенный, повторял отец.
– Было очень приятно познакомиться, – вторила ему мамаша.
Я, однако, в этот обмен любезностями особо не вникал, поскольку в полном смятении продолжал глазеть на секретаршу и ее бюст.
– Если вы согласитесь подождать минутку, пока я поговорю с У эй ном, мисс Говард непременно предложит вам чаю.
Не так ли, мисс Говард?
Мисс Говард встала и грациозно обогнула стол, чтобы выполнить распоряжение, а Грегсон пальцем поманил меня к себе в кабинет.
– Согласен, Уэйн?
– Лично я – да, даже если вы против, – двусмысленно отозвался я, и мисс Говард одарила меня короткой улыбкой, после чего развернулась на каблуках и вышла за чайником.