З а и н ь к а. Хорошо. Все равно, что бы вы ему ни сказали, он не откажется от меня.
К р а м и н. Я в этом совершенно убежден.
З а и н ь к а. Я ухожу. Прощайте. (Уходит.)
С е д о в (в дверях). Теперь мне можно идти?
К р а м и н. Да. Благодарю вас.
С е д о в. За что, Владимир Ипполитович!
К р а м и н. Не понимаете?
С е д о в. Нет.
К р а м и н. Я цеплялся за вашу руку изо всей силы. До свиданья. Завтра вам протелефонируют точный диаметр плашки.
С е д о в. До свиданья. (Уходит, столкнувшись с Ельниковым. Пауза.)
К р а м и н. Прошу садиться. (Ельников садится. Молчание.) Курите?
Е л ь н и к о в. Благодарю, нет. Вы пожелали говорить со мной?
К р а м и н. Странно: скромный изобретатель, отшельник, совершенно неимпозантная фигура, приглашает к себе знаменитого музыканта, удачника, баловня счастья - сказочного принца. И принц спешит на зов и спрашивает смиренно: вы пожелали говорить со мной?.. Потому что у принца нечистая совесть... Да, я пожелал говорить с вами. У вас прекрасные глаза, Зинаида Александровна права. У вас очень человеческие глаза. Рассказать вам, что вы думаете? Вы думаете: вот сидит бедняк, у которого я, богатый человек, отнял последнее достояние... Нет, не возражайте!
Е л ь н и к о в. Я возражаю только против излишней чувствительности в нашем объяснении.
К р а м и н. Не бойтесь: чувствительности не будет. Но ведь вы действительно смотрите на меня как на нищего, у которого вы отняли последнюю копейку.
Е л ь н и к о в. Отказываюсь продолжать разговор в таком стиле.
К р а м и н. Как на нищего. И думаете, что вы богаты. Это заблуждение. Богат - я. А вы бедны, как принц, лишенный престола. Мне не хочется, чтобы вы чувствовали себя мелким грабителем.
Е л ь н и к о в. Я не чувствую себя мелким грабителем.
К р а м и н. Нет, чувствуете. (Молчание.) Вы разрушили свой очаг. Оставили женщину у погасшего огня. А другого очага вы не создадите.
Е л ь н и к о в. Создам...
К р а м и н. Ничего не создадите, кроме кучи хлопот и неприятностей. Заниматься делом придется урывками: она возьмет все ваше время; потребует напряжения всех душевных сил. Вы будете бессмысленно утомляться и дисквалифицироваться. Отныне вы будете обслуживать бесконечно чуждый вам интеллект, мелкий, хищный и самодовольный.
Е л ь н и к о в. Вы не дисквалифицировались.
К р а м и н. Я - другое дело. У меня есть панцирь, которого нет у вас. Но и у меня был период рассеянья и утомления, пока я не понял, в чем дело. Сегодня с вами играют в девичью чистоту, завтра в развращенность. Что преподнесут послезавтра, гадаете вы, - и ни за что не угадаете. Я - и то не угадывал... Думаете, что игра красок от широты страстей? Ничего нет - ни красок, ни страстей. Череп, костяк, дряблые мускулы, расстроенные нервы и кожа, надушенная духами.
Е л ь н и к о в. Человек мелкий и самодовольный не может так петь.
К р а м и н. Может. Не знаю, как это получается, но может. Не судите по себе... И через два года вас бросят, как изношенную сорочку. Может быть, раньше. Родиона Петровича - это, кажется, родственник ваш? - бросили через две недели. Вот какое достояние вы получили.
Е л ь н и к о в. Для чего вы мне это говорите?
К р а м и н. Мне нравятся ваши человеческие глаза. Вам мало жизни, окружающей вас? Вам мало жизни внутри вас? Прекрасна живая жизнь! Для чего вы возитесь с мертвецом? Для чего сделали несчастной живую женщину у очага?
Е л ь н и к о в. Я люблю...
К р а м и н. Человек - Прометей, а не Дафнис.
Е л ь н и к о в (усмехнулся). Видимо, я Дафнис.
К р а м и н. А я - Прометей. Согласитесь, я богаче вас. (Ельников встает.) Гоните прочь мертвеца. Идите своей прекрасной дорогой. Я знаю, что вы сейчас от меня пойдете к ней и будете проделывать все, что полагается Дафнису. Но я предупредил вас по-братски.
Е л ь н и к о в. Вы очень откровенны. Позвольте и мне быть откровенным. Я ничего не понял из вашего разговора. И особенно мне непонятно - по-прежнему - для чего вы пригласили меня на разговор.
К р а м и н. Для того, чтобы вы не жалели меня, нищий принц.
Ельников кланяется, уходит. Крамин один. Звонит телефон на столе, звонит долго и настойчиво. Крамин неподвижен.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Год 1944-й
СЦЕНА СЕДЬМАЯОгромное окно на площадке лестницы, в четвертом этаже. Слева и справа - лестничные марши. Весенний день. З и н а с книгой на подоконнике.
З и н а. Ток, сила которого не зависит от разности потенциалов, называется током насыщения... Насыщения? Ток, сила которого... (Вскочив, кричит в разбитую форточку.) Валька!
Г о л о с В а л ь к и. Я иду в магазин!
З и н а. Иди сюда!
Г о л о с В а л ь к и. Я иду в магазин!!
З и н а. Я ничего не слышу!
Г о л о с В а л ь к и. Я иду в магазин!!!
З и н а. Дурак. (Садится.)
М а н е ч к а поднимается по лестнице.
М а н е ч к а. Кто дурак?
З и н а. Валька.
М а н е ч к а. Почему дурак? Поцелуй меня.
З и н а (целует). Поцеловала.
М а н е ч к а. Еще раз.
З и н а. Еще письмо от Николая?
М а н е ч к а. Еще. Зинка, еду к нему, еду, еду...
З и н а. Как едешь?
М а н е ч к а. Еду к Николаю.
З и н а. Он не на фронте?
М а н е ч к а. Переведен в тыл.
З и н а. Почему?
М а н е ч к а. Не пишет. Только пишет, что там можно жить и чтобы я ехала.
З и н а. Инвалид?
М а н е ч к а. Ничего не знаю. Еду.
З и н а. Если служит, хотя бы в тылу, значит, ничего страшного...
М а н е ч к а. Конечно. Зинка, а если бы даже без рук, без ног?..
З и н а. Ну, ясно. (Молчит.) Когда едешь?
М а н е ч к а. Вот, постираю все, возьму расчет и двинусь...
З и н а. С Колькой?
М а н е ч к а. С Колькой.
З и н а. Ольге Ивановне не оставишь? Эх, Манечка, совсем недавно была девчонка, а сейчас - большая, семейная... Куда-то такое едет от нас... И останемся мы с папой вдвоем...
М а н е ч к а. Зина. Ты не рассердишься?
З и н а. Нет...
М а н е ч к а. Не обидишься?
З и н а. Ну?
М а н е ч к а. Врешь, обидишься.
З и н а. Ладно, говори...
М а н е ч к а. Честное слово, Зинуша, он старый. Не годами, а какой-то он потрепанный... Неврастеник.
З и н а. Ты бы тоже стала неврастеником, если бы тебе такое.
М а н е ч к а. Может быть. Я ничего не говорю. Он, конечно, несчастный...
З и н а. Нет, он не несчастный!
М а н е ч к а. Как же не несчастный? Все его жалеют.
З и н а. Пускай не жалеют. Не их дело.
М а н е ч к а. Так ведь и ты жалеешь.
З и н а. Пускай я одна жалею. Я знаю, как надо жалеть.
М а н е ч к а. Зинка, Зинка... (Молчат.) Две жены у него было.
З и н а. Хоть двадцать.
М а н е ч к а. И обе его бросили.
З и н а. Обе. Какой ужас - обе бросили! Ни одна, ни одна не приняла... Ты подумай: в славе, в счастье - любили... А сейчас...
М а н е ч к а. Это он тебе рассказывал?
З и н а. Нет, Ольга Ивановна папе рассказывала.
М а н е ч к а. Тебе молоденького надо, ясного, веселого...
З и н а. Никого мне не надо. И хватит, вообще...
М а н е ч к а. Ты похудела. Он с тобой обращается, как со своей ученицей. Поедем со мной!
З и н а. Манечка... Разве это может быть, чтобы он мимо прошел и не оглянулся? Когда каждая моя жилочка ему кричит: остановись!..
М а н е ч к а. Бывает, что проходят. Ты возьми романы...
З и н а. Иди ты с романами!
М а н е ч к а. Вот и рассердилась.
З и н а. Я с тобой говорю серьезно, а ты про романы. Ты вон Васе голову крутишь - для чего это?
М а н е ч к а. Ничего я не кручу.
З и н а. Нет, крутишь. Цветы берешь от него. Это нечестно. Раз едешь к Николаю, зачем брать цветы?
М а н е ч к а. Я не прошу, он сам носит. И цветы там, подумаешь! Один раз принес подснежники...
З и н а. Хоть полраза.
М а н е ч к а. Тише. Идет. (По лестнице поднимается Вася.) Уже пообедали, Вася?
В а с я. Я не обедал. Я вас поискал, думаю, где вы? И решил тоже пообедать дома.
М а н е ч к а. Да дома-то у вас, небось, одна морковка?
В а с я. Нет, еще что-то есть. Селедка должна быть, кажется.
М а н е ч к а. Ну пойдемте, я вас покормлю...
В а с я (подает пучок фиалок). Поставьте в воду. Иду, вижу - продают; я и купил, просто так.
М а н е ч к а. Спасибо... Вася, а почему они такие мятые? Вы их, должно быть, несли в кармане?
В а с я. Ну, в кармане. Не на виду же нести.
З и н а. Вася! Манечка уезжает к мужу.
В а с я. Как - к мужу? На фронт?
З и н а. Он в тылу уже.
В а с я. Как, совсем уезжаете?
З и н а. Да. С Колькой, совсем. На днях, скоро. Постирает белье и поедет. И вообще, вы цветов не носите. Что она наряжаться стала и губы красить, это просто для своего хорошего настроения, потому что Николай нашелся. И все. (Углубляется в учебник.)
В а с я. Марья Ивановна. Нет, вы, правда, уезжаете?
М а н е ч к а. Да, Вася, милый. Нужно ехать.
В а с я. Да, конечно, нужно...
В а с я. Да, конечно, нужно...
М а н е ч к а. Он там один...
В а с я. Один, да... Я тоже один.
М а н е ч к а. Это нельзя равнять. Вы человек холостой, найдете хорошую девушку, женитесь...
В а с я. Найду, конечно. И женюсь, безусловно... Но это будет не то.
М а н е ч к а. То, Вася, то самое!
В а с я. Нет. Не то самое. Конец, значит...
М а н е ч к а. Какой же конец, когда и начала не было...
В а с я. Конец дурацким фантазиям... Марья Ивановна! Вы мне поверите, если я что-то скажу? Марья Ивановна! Я все-таки очень, очень рад, что ваш муж нашелся, и что вы рады, и что вы будете вместе. Верите мне?
М а н е ч к а. Верю, Вася.
В а с я. И если бы между нами получилось что-нибудь такое... я бы вас тогда меньше уважал. Верите мне?
М а н е ч к а. Верю. (Молчат.) Пойдемте обедать, а то не успеем.
З и н а. Вася! Вы, Вася, по-моему, хороший человек. Извините, что я с вами грубо говорила.
В а с я. Ничего... (Уходит с Манечкой вверх по лестнице.)
З и н а. И здесь не дают заниматься. Ток, сила которого не зависит от разности потенциалов... (Вскакивает.) Валька!
Г о л о с В а л ь к и. Я уже иду!
З и н а. Я не слышу!
Г о л о с В а л ь к и. Я идууу!
З и н а. Орет, как сумасшедший. (Садится. Входит Валька с плетеной сумкой.) Почему ты сразу не явился, когда я тебя звала?
В а л ь к а. Я шел в магазин.
З и н а. Ты, кажется, помешался на магазине.
В а л ь к а. А я хотел взять печенки, себе и вам. А ее уже нет. (Опрокидывает сумку.) Пусто!
З и н а. Была печенка?
В а л ь к а. Была с утра.
З и н а. Я не знала... Почему ты всегда возишься то с мозгами, то с печенкой? Ты, наверно, плохо учишься.
В а л ь к а. Нет, ничего. Меня хотят послать в консерваторию.
З и н а. Так ты хорошо играешь?
В а л ь к а. Говорят...
З и н а. И можешь сыграть какие угодно ноты?
В а л ь к а. Какие угодно.
З и н а. Вот так, положить их перед тобой - и сыграешь?
В а л ь к а. Сыграю.
З и н а. А ты не врешь? Ну, хорошо. А нотную бумагу ты мне достал?
В а л ь к а. Опять нотную бумагу?
З и н а. Мне нужно.
В а л ь к а. Что вы с ней делаете, мне интересно.
З и н а. Тебе что - трудно сбегать на толкучку?
В а л ь к а. Сбегать! За шесть километров... Достаю, достаю...
З и н а. И еще надо достать. Обязательно, Валечка, надо.
В а л ь к а. А если опять не будет на толкучке?
З и н а. Другой раз сбегаешь.
В а л ь к а. Ладно. (Смотрит в окно.) У вас тут хороший вид. Знаете, сколько на солнце? Двадцать градусов.
З и н а. В Москве больше. В Москве уже трава зеленая. Мы, наверно, не будем жить в Москве.
В а л ь к а. Вам жалко?
З и н а. Не очень. Здесь тоже хорошо.
В а л ь к а. А я поеду учиться в Москву. В московскую консерваторию. А вы куда пойдете учиться?
З и н а. А я пойду... Вон по той дороге я пойду. Туда за Волгу, в лес. Ах, солнце разморило, до чего заниматься не хочется!
На площадку поднимается Е л ь н и к о в.
В а л ь к а. Здравствуйте...
Е л ь н и к о в. Что это вы здесь?..
З и н а. Я тут готовлюсь к экзаменам.
Е л ь н и к о в. Здесь сыро. Простудитесь.
З и н а. Ничего не сыро, вон как солнце нагрело...
Е л ь н и к о в. И грязно.
З и н а. Это просто паутина. В комнатах хуже: пеленки, примус.
Е л ь н и к о в. Это что - физика?.. А вы, Валя, почему не были сегодня в школе? Я думал, вы больны.
В а л ь к а. Александр Андреич, скажу по совести, не интересует меня ваш предмет. Я хочу играть, а теории эти разные...
З и н а. А посмотрите, Александр Андреич, как хорошо из окна. Какая земля большая, сколько дорог - и туда, и туда... А Волга!.. Можно по дорогам пойти, можно по Волге поплыть, далеко далеко... (Молчат.) Манечка уезжает к мужу. (Молчат.) Война кончится, попрошу папу, чтобы поехать на пароходе по Волге, так хочется...
В а л ь к а. Я ездил, когда был маленький.
З и н а. Маленькому не так интересно... Валька, вон твоя мама. Она тебя ищет. Определенно. Она тебе машет.
В а л ь к а. Ничего подобного, это не она.
З и н а. Определенно она! Иди! (Кричит вслед.) Не забудь про бумагу! (Валя уезжает вниз по перилам.) Вы не спали опять. У вас больное лицо.
Е л ь н и к о в. Заинька, раз и навсегда прошу не говорить об этом, надоело, наконец... (Уходит вверх по лестнице.)
З и н а (одна, тихо). Сердитесь. Вам нужно на кого-нибудь сердиться. Сердитесь на меня. (Целует свою руку.) Я вас люблю.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
До поднятия занавеса слышится Третья баллада Шопена в исполнении фортепьяно. Занавес поднимается над уголком парка на берегу реки. Весна. Сумерки. Радиорепродуктор укреплен на дереве; передача Шопеновой баллады заканчивается. Е л ь н и к о в и З и н а.
Е л ь н и к о в. Нравится?
З и н а. Не особенно.
Е л ь н и к о в. Почему не особенно?
З и н а. По-моему, как-то слащаво.
Е л ь н и к о в. Слащаво?
З и н а. По-моему, да.
Е л ь н и к о в. Ни черта вы, девочка, не понимаете.
З и н а. Честное слово, по-моему, после Прокофьева и Шостаковича...
Е л ь н и к о в. Ах, после Прокофьева и Шостаковича! А что именно вам нравится у Прокофьева и Шостаковича? Ну? Назовите. Ну, что вы слышали Прокофьева?
З и н а. Вы, Александр Андреич, обращаетесь со мной, как будто я какая-то маленькая.
Е л ь н и к о в. Я спрашиваю: что вам нравится у Прокофьева и Шостаковича?
З и н а. Все нравится.
Е л ь н и к о в. Краем уха вы их слышали. И слышали, что их нужно уважать, потому что это передовая музыка.
З и н а. А вы их разве не уважаете?
Е л ь н и к о в. Та музыка, которую уважают, - плохая музыка. Хорошая - та, которую любят. Я многое у них люблю. Но Шопена, представьте себе, люблю больше. А вы о Шопене знаете только то, что он любил Жорж Санд.
З и н а. Ничего подобного!
Е л ь н и к о в. И так как вам еще не успели сказать, что Шопена тоже нужно уважать, то эта баллада кажется вам подозрительной. Еще бы! (Насвистывает тему баллады.) Слышите, сколько нежности - милая, я люблю тебя, слышишь, как я тебя люблю, горячей волной я залью твое сердце... Мда, для вас слащаво.
З и н а. Почему для меня? Вы меня какой-то такой себе представляете... (Молчат.) Александр Андреич, посидим тут немножко на лавочке, хорошо? (Садятся.) Чувствуете, какой воздух весенний? Я эти дни все хожу и слушаю; по-моему, если прислушаться хорошенько-хорошенько, то услышишь, как почки раскрываются... О чем вы думаете?
Е л ь н и к о в. Я тоже слушаю.
З и н а. Все о чем-то думаете...
Е л ь н и к о в. Свойство человека. Пока живет - дышит и думает, даже во сне.
З и н а. Я во сне ничего не думаю.
Е л ь н и к о в. Ну! Может быть, вам это только кажется?
З и н а. Нет, честное слово. Вам не холодно, Александр Андреич?
Е л ь н и к о в. Нет, а вам?
З и н а. Ну, мне!.. Вы потуже кашне накрутите. Красивое кашне у вас какое...
Е л ь н и к о в. Вам нравится?
З и н а. Ужасно!
Е л ь н и к о в. Кашне нравится, а Шопен не нравится. Ну, не обижайтесь, Заинька. Мне скучно, когда вы обижаетесь.
З и н а. Я вовсе не обижаюсь. И никакая я не Заинька, а Зина.
Е л ь н и к о в. Заинька - лучше.
З и н а. Вы считаете, что мне идет?
Е л ь н и к о в. Вам - больше, чем кому бы то ни было.
З и н а. Заинька... Представляется что-то такое мягкое, теплое... (Молчат.) Александр Андреич...
Е л ь н и к о в. Что?
З и н а. Вы по-прежнему слышите музыку, когда не спите? Скажите мне.
Е л ь н и к о в. Слышу.
З и н а. Вы ее записываете на этой нотной бумаге. Я знаю. Музыку записывают, как слова. Как это странно, что музыку записывают, как слова... Как ужасно, что вы не можете сами сыграть свою музыку. Не можете сказать вслух слова, которые написали... Какие это должны быть слова!
Е л ь н и к о в. А может быть, это лучше, Заинька?
З и н а. Вот! Вот! Это меня в вас больше всего пугает... Больше всего не нравится. Вы как будто решили, что вы уже только учитель, и больше ничего, на вечные веки... Какие-то рояли настраиваете... И шутите, а сами все думаете и не спите... Ведь другие могут сыграть вашу музыку, и вы услышите, и все услышат...
Е л ь н и к о в. А вдруг слова, которые я записал, косноязычны? И не потрясут никого, даже меня самого? Я вам уже говорил, что это, может быть, просто галлюцинации.
З и н а. Это не может быть!
Е л ь н и к о в. Ну, а вдруг?
З и н а. Тогда останетесь на вечные веки учителем.
Е л ь н и к о в. Только и всего?
З и н а. Подумаешь, какое несчастье! Тысячи учителей живут, и ничего... Даже были бы очень довольны, если бы ребята не так их мучили.
Е л ь н и к о в. Маленькая моя девочка, я боюсь... мне страшно... Лучше я буду немым.
З и н а. Лучше знать правду. И тогда выбирать что-нибудь. По-моему, какая бы это ни была правда, вы первым долгом положите голову на подушку и заснете спокойно суток на трое.
Е л ь н и к о в. Какая бы это ни была правда, я буду не спать и слышать музыку. (Насвистывает.)