Этьен тоскливо поглядел и зашагал к Тиргартену.
Он шел по набережной вдоль парапета, глядя на темную воду канала, покрытую рябью. Остановился и вгляделся в свое отражение на воде, высвеченное одиноким фонарем...
И ему представилась такая же ночная, взъерошенная весенним ветром вода в Москве-реке. Плывут одинокие льдины. Дворник в тулупе и треухе скалывает лед на набережной. Звонкая капель.
По набережной идут Этьен и Старик. Оба в форме двадцатых годов остроконечные шлемы, шинели с "разговорами". У Старика на петлицах три ромба.
Старик отстает на несколько шагов от Этьена, критически приглядывается к его походке.
- А тебе пора отвыкать от строевой выправки, - говорит Старик строго.
- Стараюсь, Павел Иванович. Не получается.
- Отвыкнешь. И фрак научишься носить. И цилиндр. - Старик остановился. - А вот притворяться в чувствах потруднее.
- Ну и дела, - ухмыльнулся Этьен. - Позавчера - комиссар бронепоезда. Вчера - слушатель академии. Сегодня - летчик. А завтра - коммерсант? Этьен попробовал сменить походку на более свободную. - Ну как?
- Чуть-чуть лучше, - подбодрил Старик и продолжал серьезно: - Ты и завтра останешься летчиком. Летчиком свободного полета! Ты должен будешь видеть дальше всех и немножко раньше, чем увидят другие. И коммерсантом ты станешь не простым. - Старик рассмеялся и хлопнул Этьена по спине. Бальзаковский банкир Нюсинжен - щенок по сравнению с твоим коммерсантом!.. - Старик помолчал и спросил потеплевшим голосом: - Сколько дочке?
- Два года.
- А Наде сказал? Командировка длительная.
- Она согласна.
- Длительная и опасная... Может, еще раз обдумаешь?
- Я обдумал еще семь лет назад. В восемнадцатом. Когда вступал в партию...
Подошел шуцман, подозрительно пригляделся - не собрался ли ночной прохожий топиться? Слишком долго смотрит в воду.
Легкая усмешка мелькнула на лице Этьена, и он пошел дальше.
Навстречу ему, пристукивая деревянной ногой, шел по аллее пожилой солдат в кителе, с крестами и медалями времен Вильгельма.
- Гуте нахт, майн герр.
- Гуте нахт.
"Этот доковыляет до дома, снимет на ночь протез, чтобы культя его отдохнула, - невесело подумал Этьен. - А я и во сне не смею забыть, что я Кертнер".
Едва войдя в сад, он присел на скамью, снял шляпу и подставил лоб теплому ветерку, который доносил дым из печных труб.
В Берлине еще топили; здешний климат - не чета миланскому...
Ему не следовало сегодня пить на банкете, но прослыть неучтивым, стать белой вороной... Не станет же он жаловаться благосклонному к нему "Вильгельму Второму - Гинденбургу" на плохое самочувствие?
Только Тамара и Гри-Гри знают, что с конца зимы у него сильно колет в боку, а во время поездки с секретными материалами из Парижа в Цюрих с ним случился в поездке обморок. Позже он узнал, что во время обморока не выпустил из рук своего чемоданчика. И сегодня "скромный товарищеский ужин" едва не довел его до обморочного состояния - слишком большое нервное напряжение.
Размышлениям в тишине мешал мусорщик, который топтался где-то рядом на дорожке, усыпанной гравием, и в такт своим шагам шваркал метлой, потом приблизился вплотную к скамейке, с жестяным грохотом открыл и закрыл ящик для мусора - наводил в Тиргартене ночной орднунг:
- Вы сели на чужую скамейку.
- Разве здесь требуется плацкарта?
- Скамейка только для евреев. Если вы ариец, то...
- Откуда мне было знать? - Этьен лениво встал. Он знал, что для евреев здесь в скверах и парках возле мусорных ящиков выделены скамейки ядовито-желтого цвета. - Ночью все скамьи серы. Темно здесь...
- Берлин живет очень экономно.
Этьен кивнул мусорщику, надел шляпу и поднял воротник.
Ему не было холодно, но он продрог сердцем. Он в равной степени чувствовал себя сегодня трагически одиноким и в ресторане "Валькирия", и на скамейке в Тиргартене...
Кертнер выехал из Берлина утренним поездом. В кармане у него лежало письмо в контору пароходства "Нептун" - Бремен, Фрейхафен, 1.
Ходили слухи, что оба "Нептуна" - заводы и пароходство - близкие родственники, но Кертнер ничего не знал об их взаимоотношениях. Он знал только, что "Нептун" - большая пароходная компания, чьи пароходы "Гестия", "Геркулес", "Рейнланд" и еще четвертый, названия которого не успел выяснить, обслуживают регулярную линию Бремен - порты Испании.
Пароходы "Нептуна" совершают также навигацию по Немецкому морю. Кертнеру заказана каюта первого класса от Гамбурга до Осло на небольшом, но быстроходном пароходе "Нибелунг".
До отплытия "Нибелунга" оставалось почти двое суток, но Конрад Кертнер не был этим раздосадован. Он поселился в Гамбурге в отеле "Четыре времени года". Каждый раз, когда он проходил по берегу Большого Альстера, он имел удовольствие любоваться флагом пароходства "Нептун"; там на набережной в пестром соседстве полощутся флаги всех германских пароходств.
Кертнер жил в фешенебельном отеле, а много часов провел в порту, на крикливой и злачной улице Реппербан. Не сразу удалось ему найти в игорном притоне одного старого знакомого, с которым еще водил дружбу радист "Фридрих Великий", передать привет от Ингрид, а взамен получить несколько радиодеталей, без которых "Травиата" может лишиться всего колоратурного сопрано.
Кертнеру легко было сойти за старожила этих мест, он не забыл "платтдейч", - жаргон гамбургских портовиков...
Приближаясь к Норвегии, "Нибелунг" долго лавировал в хаосе островков, долго шел по узкому фиорду, который глубоко вдается в материк. Фиорд кишмя кишел яхтами, а чайки стлались над водой, как метель.
Для порядка Кертнер представился в австрийском посольстве. Еще до обеда он ознакомился с норвежским филиалом "Нептуна", с географией и оборотом фирмы и даже успел принять участие в испытаниях какого-то аккумулятора. Однако не только ради своей деловой репутации приехал Кертнер в Норвегию: он привез с собой весьма крупную сумму рейхсмарок.
Формально говоря, будучи в Германии, он мог перевести рейхсмарки на текущий счет "Эврики" в итальянском "Банко ли Рома" и на свой личный счет в "Банко Санто Спирито". Но подобный перевод расценивался тогда в Германии как непатриотический поступок. Подлинный патриот не позволит себе ухудшать валютный баланс рейха, саботировать усилия, направленные к укреплению рейхсмарки, подрывать экономику фатерланда. Можно было не сомневаться, что о таком крупном переводе за границу сразу узнают где следует, - существует специальный финансовый сыск.
Везти же рейхсмарки с собой в Италию Этьен тоже не мог. Ни в одном итальянском банке не должны знать о немецком происхождении столь крупной суммы.
Что оставалось делать? Следовало оформить перевод в итальянский банк из любой страны, только не из Германии.
Норвежский банк оказался весьма удобным посредником. Вся операция заняла не больше получаса: рейхсмарки трансформировались в норвежские кроны, которые на днях будут переведены на валютный счет Кертнера в миланской конторе "Банко Санто Спирито"...
После обеда Кертнер направился с рекомендательным письмом Теуберта в норвежский филиал "Центральной конторы ветряных двигателей". Управляющий ждал гостя. Видимо, он получил от Теуберта еще и телеграмму, потому что его общительность и предупредительность выходили за рамки ординарной любезности. Управляющий рассказал о том, что в ближайшие месяцы ожидается значительное увеличение оборота фирмы и, хотя летний сезон еще впереди, они нашли нужным разослать по многим адресам следующее письмо:
"Многоуважаемый друг нашей фирмы! Начало летнего сезона поставит перед Вами вопрос о пополнении Ваших складов. Наш ответственный сотрудник, только что возвратившийся из Германии, привез выгодные предложения различного рода, которыми Вы, безусловно, заинтересуетесь. Мы были бы Вам весьма обязаны, если бы Вы нас посетили в ближайшие дни.
В ожидании Вашего посещения остаемся с германским приветом. Хайль Гитлер!
(П о д п и с ь)".
Кертнер сделал управляющему комплимент: готов учиться у норвежского филиала деловой оперативности! Он обязательно разошлет такое же письмо своим наиболее солидным покупателям.
Пароход в Кенигсберг отправлялся лишь завтра вечером, и таким образом у Кертнера оказался свободный день. Он с чувством облегчения мог посвятить его прогулке по Осло. Он правильно решил трудную задачу с норвежскими кронами и рейхсмарками, потерявшими в весе.
Не торопясь шел он по Драмменсвейен, и ему нравилось, что каждая из поперечных улиц одета в неповторимый зеленый наряд. Он пересек улицы, сплошь обсаженные то елями, то березами, то каштанами, то соснами, то липами. Он слышал, что в Осло отлично вызревают яблоки, груши и помидоры. "Вот что значит Гольфстрим! Осло на одной параллели с нашим Ленинградом, ничуть не южнее".
У Национального театра, где стоит памятник Ибсену, он спустился в метрополитен. Снаружи к вагонам метро приделаны зажимы для лыж, в это время года ненужные.
У Национального театра, где стоит памятник Ибсену, он спустился в метрополитен. Снаружи к вагонам метро приделаны зажимы для лыж, в это время года ненужные.
В Осло всего несколько подземных станций, а затем поезд вынырнул из тоннеля и через десяток километров вскарабкался на макушку горы Холменколлен. Там высится трамплин для прыжков на лыжах, пользующийся мировой известностью. Но весенним днем здесь было пустынно, скучно, и тем же метропоездом Кертнер вернулся в город. Сошел на площади Валькирий, его отель по соседству.
Вскоре появился агент из бюро путешествий, они сели на извозчика, который церемонно приподнял свой цилиндр, и поехали в порт. В Кенигсберг, в штормовое море, уходил пароход той же компании "Нептун".
Встреча в восточно-прусской конторе фирмы, завтрак в кабинете управляющего, поездка на верфь в заливе Фриш-хаф, техническая дискуссия вперемежку с воинственными речами.
Здесь, в столице Восточной Пруссии, настроены еще агрессивнее, чем в Берлине. Все задыхаются без жизненного пространства, у всех на языке это самое "лебенсраум", все жаждут реванша и одобряют вступление вермахта в демилитаризованную рейнскую зону. В Кенигсберге находится "Институт по изучению России". "Вот бы посидеть там на инструктивных беседах", мелькнула шальная мысль.
Все главные улицы, площади, учебные заведения названы именами военных. Памятники только военным, исключение составляют Шиллер и Кант. Этьен смотрел на бронзового Шиллера, и казалось - поэту неловко стоять в штатной одежде и в штатской, на вытяжку, позе в компании вымуштрованных соседей в городе, где дансинги, казино и публичные дома - отдельно для офицеров и для солдат. В пивных, сосисочных и кафешантанах по команде орут фашистские песни и кричат: "Хайль!" На вывеске у мужского портного намалеваны только мундиры, на вывеске у шапочника - военные фуражки, на вывеске парикмахера - рекламный красавчик, выбритый до розового глянца, прилизанный и с нафабренными усами, он также в военной форме.
Звон шпор, позвякивание сабель, кожаный хруст амуниции, бряцание оружием - все это бьет в уши на улице, в кинематографе, в пивной, в колбасной, в подземном казино под озером Обер-Тайх, в королевском замке.
В одной из башен старинного королевского замка помещается городской "кунстмузеум". Этьен прилежно и добросовестно обошел залы, но его оставили равнодушным коллекции картин, старинная утварь, мечи и кольчуги рыцарей. Зато сильное впечатление произвел внутренний четырехугольный двор замка. Туда попадаешь через железные крепостные ворота и глубокую каменную арку, а стены замка настолько высоки, что лучи солнца проникают во двор, только когда оно близко к зениту.
Этьен стоял на дне каменного колодца, и его не оставляла мысль: именно отсюда отправлялись в грабительские походы на восток предки сегодняшних фашистов - псы-рыцари, а позже - гофмейстеры немецкого ордена, маркграфы, прусские герцоги, короли...
В местном банке Кертнеру делать было нечего, и он рад был в тот же вечер убраться из респектабельного, но неприютного отеля в аристократическом квартале Амалиенау, сплошь заросшем кустами сирени. Жаль, сирень еще не расцвела! Он помнит сирень Амалиенау в буйном, исступленном цветении, когда за сиреневым не видно зеленого, а воздух густо настоян на цветах...
А из Берлина он уехал обласканный "Нептуном" и облеченный доверием еще одной фирмы - "Центральной конторы ветряных двигателей".
Владелец фирмы Вильгельм Теуберт был подчеркнуто приветлив:
- Надеюсь, вас не утомили морские путешествия? Я слышал, в Немецком море не утихает шторм.
- После того что я увидел и услышал в норвежском филиале вашей фирмы, никакая дорога не может показаться мне длинной и трудной.
Этьен знал, что имеет дело не просто с предпринимателем, пусть даже очень богатым, а с крупным фашистским деятелем.
Поначалу герр Теуберт заговорил о силе воли, без которой нельзя добиться успеха на жизненном поприще. Ошибочно было бы думать, что для штатских людей сила воли значит меньше, чем для военных. Он очень рад, что гость его думает так же. В те дни большой резонанс в военных, дипломатических и деловых кругах получила статья генерал-полковника Секта "Сила воли полководца". Очень кстати, что Этьен тоже прочел статью в "Милитервиссеншафтлихе рундшау" и мог поддержать разговор. Что касается лично Конрада Кертнера, то он солидарен с генералом Сектом, когда тот ратует за жестокую, не знающую никаких преград волю полководца, умеющего подчинить себе объективные условия, или отбросить, отшвырнуть их со своего пути. Свое наивысшее проявление воля находит в преодолении любого сопротивления, то есть в войне. Война порождается, ведется и доводится до абсолютного завершения волей. Война превращает волю в действие!
К удовольствию хозяина, Кертнер довольно точно привел на память это место из статьи Секта, а сам подумал: "Военный авантюризм облачается в философские одежды. И какой торопливый маскарад! Впрочем, в Восточной Пруссии не хотят тратить времени и на маскировку".
Дальнейший разговор заставил Этьена насторожиться. Он знал, что ветряные двигатели - вовсе не основная продукция фирмы и Теуберт занимается этими двигателями лишь для отвода глаз. Не случайно в письме, которое ему показали в Осло, упоминается "о пополнении Ваших складов". Кто станет держать ветряные двигатели на складах?
Итак, на будущей неделе в Милан, в распоряжение "Эврики", будет отправлена первая партия ветряных двигателей. Этьен ничем не выказал своей настороженности, но одновременно дал понять Теуберту, что у того в кабинете сидит не простофиля, который пропускает мимо ушей намеки, а деловой человек, с достаточной выдержкой для того, чтобы не расспрашивать ни о чем, а почтительно ждать, когда высокочтимый герр Теуберт соблаговолит сам сказать недосказанное.
В поведении Кертнера естественно сочетались непринужденность и желание подчеркнуть, что он польщен приглашением Теуберта, независимость богатого человека и признание идейного превосходства своего собеседника.
Даже в том, как Теуберт перечислял страны, где открыты представительства фирмы, был какой-то скрытый смысл. С особенным значением он упомянул о работе, развернутой в Испании, Норвегии, Австрии, Чехословакии, в Верхней Силезии и Данциге.
После выборов в Испании и прихода республиканцев к власти усложнилась обстановка, в которой там работает филиал "Центральной конторы ветряных двигателей".
Кертнер сказал, что предполагает вскоре выехать в Испанию по своим делам. Теуберт просил поставить его в известность о выезде. Чтобы быстрее войти в курс дела, Кертнеру будет полезно ознакомиться с тем, как организована работа в Испании. И размах работы там больше, чем в Норвегии, а руководители филиала - опытные партайгеноссен. Филиал находится не в Мадриде, а в Барселоне, это во всех отношениях удобно и намного ближе к фатерланду. Кертнер едва успел удивиться, как Теуберт пояснил:
- Да, намного ближе, поскольку "Люфтганза" поддерживает ежедневное воздушное сообщение Штутгарт - Барселона.
- Я хорошо знаю, что не во всех странах ветры дуют с постоянной силой и в нужном направлении, - сказал Кертнер. - Но пока в Италии будут дуть ветры, они будут приводить в движение ваши двигатели! Спрос на ветряные двигатели будет расти и расти. Разрешите посмотреть на дело с точки зрения близкого будущего. Так или иначе, каждый ветряной двигатель рождает энергию, энергия в любой форме служит прогрессу, а подлинный прогресс питается сегодня идеями и идеалами Великой Германии!
Герр Кертнер еще раз дал понять: он принял к сведению и то, что патрон ему говорит, и то, о чем патрон умалчивает. Вот почему Кертнер счел возможным закончить деловую беседу пустячной болтовней.
- Если бы мне предложили быть представителем фирмы ликеров и аперитивов, я бы отказался. - Кертнер поднял рюмку с ликером, поданным к черному кофе, и посмотрел ее на свет. - Недавно прочел про французского коммивояжера. Как он рекламировал товар? Каждый день поневоле выпивал с покупателями сорок - пятьдесят рюмок. Бесконечная дегустация, принудительная выпивка. Сердце не выдержало, и коммивояжер умер. За наше долговечное здоровье, герр Теуберт!
И он торжественно пригубил рюмку.
9
Письмо, подшитое к делу No 4457/к с грифами: "Совершенно секретно", "В одном экземпляре", "Хранить вечно".
"Милан, 25.3.1936 года.
Уважаемый Оскар! Сейчас в театре антракт, пользуюсь удобной минутой и повторно пишу насчет моей замены. Прошу рассматривать мои соображения о необходимости замены не как изъявление желания поскорее уехать отсюда и очутиться дома, где меня ждут жена и дочь. Подобное желание не покидает сердца, я не оригинален и не претендую на то, чтобы меня считали тонкой, изысканной натурой, большим патриотом и лучшим семьянином, чем другие. Все товарищи, работающие за рубежом, болеют этой болезнью, она называется "ностальгией". Однако не о симптомах болезни идет сейчас речь. Считаю опасным для организации мое излишне долгое пребывание здесь. Слишком много глаз следит за мной с враждебным вниманием. Уже не один раз я сталкивался на работе с довольно серьезными неприятностями. Двое из числа тех, кого я пытался втянуть в антифашистскую работу, не оправдали доверия. Не нужно понимать меня так: грозит какая-то конкретная и немедленная опасность. Может быть, такой опасности нет, по крайней мере, я ее пока не чувствую. Но зачем ждать, чтобы опасность, всегда возможная, обернулась бедой? Мне приходится без устали разъезжать, этого требует здешняя обстановка. На днях буду в Берлине. Прямой поезд сейчас не для меня, еду кружным путем. А есть поездки, которые, при неотступной слежке за мной, связаны с риском и для тех знакомых, к кому езжу в гости. Организация расширилась, и в этих условиях я не чувствую себя спокойным за всех, кто мне доверяет. Жаль потерять плоды усилий двух с половиной лет, плоды, которые еще могут принести большую пользу. Имейте также в виду, что по приезде нового товарища мне придется пробыть с ним два-три месяца, чтобы устроить его здесь хорошо (что совсем не так легко) и ввести своего преемника в обстановку весьма сложную из-за разбросанности и пестрого состава помощников. Вот мои соображения. Знаю, нелегко подыскать нового товарища, но именно поэтому настоятельно прошу вас обратить на мое письмо надлежащее внимание и правильно понять все его мотивы. Живу и работаю в предчувствии близкой военной грозы. С комприветом Этьен".