— Люблю поздние ужины, — благодушествовал, раскинувшись на диване. — В гостеприимном доме, среди симпатичных, интеллигентных людей. Слушать музыку, говорить о прекрасном. Книгах, поэзии, чувствах к женщине.
— Да, да, о чувствах, миленький дядя Евстафий! — захлопала в ладоши Катя. — Пожалуйста!
— О чувствах… — Любанский покосился на куривших у подоконника Виктора и Никиту. — Без чувств мы ничто, на них замешана каждая клеточка нашего существа. Пушкинский Ленский мне ближе, чем Онегин: его чувства, на мой взгляд, мудрее холодного онегинского ума… Я часто думаю в последнее время. Закончится наше страшное русское лихолетье. Войны, смуты, непрекращающееся, губительное самоуничтожение нации. Из-за узости взглядов, недомыслия, по-разному понятых идеалов. Повального, всеобщего огрубения душ. Накричимся мы вдосталь, народные витии, бомб набросаемся, кровушкой русской землю польем. Опомнимся, схватимся за голову. Соберемся на всероссийское примирительное вече…
— Фи, опять политика! — возмутилась Катя. — Про чувства же обещали!
— Я о чувствах, Катюша… — Любанский говорил с волнением. — Соберемся на примирительное вече, проголосуем русскую свободную конституцию. Встанем в ряд с прогрессивной Европой. И — по домам. К любящим женщинам. Страдавшим, понимавшим, ждавшим нас, грешных, несмотря ни на что. Припадем к ним на грудь, умоемся слезами, очистим коросту с души. — Он улыбнулся, отер платком лицо. — Женщины, господа, что бы там ни говорили, единственная наша гавань от жизненных бурь. Так было, так будет вовек…
В гостиной вяло поаплодировали.
— Пустобрех, — шепнул сидящему рядом Гарскому Ваня Пулихов. — Хлебом не корми, дай только языком помолоть.
— Деньги дает, и ладно, — тихо отозвался тот. — Нам с ним детей не крестить.
Пробили в углу напольные часы. Все глянули в ту сторону: четверть второго.
— Ого! — произнес Любанский. — Баиньки пора.
— Сидите, сидите! — Александра Адольфовна приглушила свет в настенной люстре. — Переночуете у нас, в комнатах уже постелено.
— Ага, тогда еще по глоточку, — потянулся к столику с напитками Любанский.
— А Никитушка нам споет что-нибудь, — обернулась к Остроумову хозяйка.
— Просим, просим! — поддержали с кресел.
Никита не стал ломаться. Пошел, оправляя рубаху, к роялю, за который усаживалась Александра Адольфовна. Та перебирала ноты, глянула вопросительно:
— Булахов? «Не пробуждай»?
— Пожалуй.
Хозяйка взяла первые аккорды.
— Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней! — раздался в тишине мягкий баритон Никиты. — Не возродить былых желаний в душе моей, в душе моей…
Сидевшая рядом Катя сжала ей плечо.
— …И на меня свой взор опасный не устремляй, не устремляй, — пел взволнованно Никита. — Мечтой любви, мечтой прекрасной не увлекай, не увлекай…
У нее перехватило дыхание: как трогательно, красиво! Кружилась голова от выпитого вина, хотелось дружить со всеми, всех любить. Подойти к стоявшему у подоконника Витеньке, прижаться, шепнуть, какой он родной, близкий, как ей хорошо с ним, как она по нему скучает…
Катя потащила ее по окончании вечера в свою спальню.
— Помнишь? — хватала лихорадочно за руки. — Я говорила тебе о человеке, с которым работала позапрошлой весной в типографии? Листовки готовили вместе к Первомаю? Которого люблю с тех пор… больше жизни. Господи, это он, понимаешь! Он, он! Никита!
Бросилась с головой на подушки, разрыдалась:
— Не мо-о-гу!..
Она ее успокаивала, гладила кудряшки на висках. Катя утирала глаза, рассказывала, как они познакомились.
— Он краску размешивал, выпачкал рубашку, я ему: «Снимите рубашку, я почищу», а он застеснялся, говорит: «Да бог с ней, ничего не видно».
Вспоминала, как высматривала его повсюду: на улице, во время демонстраций, на рабочих маевках за городом. Подходила, заговаривала — он охотно с ней беседовал, делился мыслями, шутил.
— Ни о чем не догадывался. Или, может, догадывался, не знаю. А потом взял и женился. Из идейных соображений. На продажной женщине с панели… Вот и вся моя любовь, подружка.
Спустила ноги с постели, смотрела с тоской в ночное окно.
— Останься у меня, — попросила, — хорошо?
Все, что происходило вокруг, напоминало ей детскую игру. Поначалу было любопытно: смена лиц в доме, клички вместо имен, поездка с ряженым возницей в ресторан, где они выпытывали непонятно что у симпатичного Кормилицына, репетиции загадочного «экса». Похоже на «двенадцать палочек», в которую они играли вечерами в штетле: прятались за сараями, на деревьях, а водящий в это время бродил в потемках, чтобы застукать кого-нибудь из прятальщиков и не дать ему добежать первым до дощечки с палочками.
Все изменилось в пятничное утро, когда она проснулась у себя в комнате на втором этаже от оглушительного карканья за окном. Приподнялась на постели, увидела отглаженное накануне выходное платье на спинке кресла, ажурные перчатки на комоде. Вспомнила разом: «сегодня «экс»! Стало не по себе, сжалось тревогой сердце. Сидела неподвижно на краю кровати, в голове крутились обрывки наставлений Александры Адольфовны: «Кладем мешки с ассигнациями под ноги, шляпные коробки вон»… «осторожно на мостике через плотину»… «наш человек у мельницы будет в синем переднике»… «пароль для него «незабудка»…
Не унималась проклятая ворона — хоть уши затыкай!
Она пробежала босиком к окну, отдернула портьеру. С крыши сенного сарая напротив смотрела на нее в упор носатая штетловская старуха-побирушка Фрума в черных перьях.
— Кыш! — замахала она руками в растворенное окно.
Носатая Фрума глянула с укором, пробежала боком по краю карниза.
— Ка-а-арр! — закричала напоследок, перелетая через трубу. — Ка-арррр!
Постучали осторожно в дверь, просунула голову старшая горничная:
— Завтракать, барышня.
Завтракали молча, без аппетита, разбрелись кто куда. Читали в гостиной свежие газеты, бродили в палисаднике вокруг фонтана. День тянулся бесконечно. Встретились снова за обедом, выслушали последний короткий инструктаж Виктора, пошли переодеваться.
День был жаркий, палило вовсю солнце. Она прошла вслед за сестрами за ворота, уселась в коляску с товарищем Герасимом на козлах. Дождались, пока тронется первым экипаж группы захвата.
— Езжайте, товарищ Герасим, — произнесла Александра Адольфовна.
Она впервые, кажется, поняла: «Еду на разбой!» «Грабить!» «Средь бела дня!»
Покосилась на Катю: сжатые на ручке зонтика пальцы, отчужденный взгляд. Ни следа от вчерашних признаний, горючих слез. Эсерка с холодным сердцем и решимостью мужчины.
Был четвертый час пополудни, улицы, по которым они ехали, безлюдны, тихи. На Губернаторской, возле конторы Общества взаимного кредита, дворник в переднике мел тротуар. Она обернулась, проезжая, изумилась: Ваня Пулихов!
О том, что происходило за окнами помещения, можно было только догадываться. Встали неподалеку, наискосок от шляпного магазина, сошли на мостовую.
— Внимание! — хозяйка достала из выреза платья часы-кулончик на цепочке. — Через минуту-полторы они должны выйти…
В здании в этот миг раздался хлопок, за ним второй, третий — точно лопались воздушные шарики. Ваня на тротуаре бросил метлу, устремился к дверям, столкнулся с выскочившим наружу Костей Агаповым, прижимавшим к груди мешок.
— В коляску, живо! — крикнула Александра Адольфовна. — Выбрасывайте коробки!
Все дальше пошло не по плану. В дверях показался Виктор, обнимавший за пояс Никиту Остроумова. Тот прыгал на одной ноге, другую волочил, оставляя на досках тротуара кровавый след…
— Гоните по адресу! — закричал старший Агапов, передавая им наполненный мешок.
Товарищ Герасим дернул поводья, лошади взвились, коляска накренилась, они попадали друг на дружку.
— Тпру! — орал с облучка возница.
То, что она увидела в следующее мгновенье, заставило ее оцепенеть: из-за угла, топая сапогами, вывернула, направляясь в их сторону, солдатская колонна с шагавшим сбоку офицером.
— Левой, раз! Раз! Раз-два-три! — покрикивал офицер.
Спрыгнувший с козел товарищ Герасим тянул за уздцы коренную кобылу — та била копытами, испуганно храпела, коляска, вставшая поперек мостовой, медленно выворачивала на середину…
— Помогите! Грабят! — послышался в это время истошный вопль.
Ей было видно из-за плеча Кати: выскочил из дверей конторы, бежит в сторону солдатской колонны размахивая руками… Кормилицын! Тот самый!
— Гоните, черт побери! — толкнула в спину взбиравшегося на козлы товарища Герасима хозяйка.
Последнее, что пронеслось у нее перед глазами, когда она обернулась с мчавшейся вихрем коляски: Витя подсаживает под локти на ступеньку экипажа Никиту Остроумова, а бегущий к ним офицер в белом кителе стреляет в их сторону из револьвера…
— Гоните, черт побери! — толкнула в спину взбиравшегося на козлы товарища Герасима хозяйка.
Последнее, что пронеслось у нее перед глазами, когда она обернулась с мчавшейся вихрем коляски: Витя подсаживает под локти на ступеньку экипажа Никиту Остроумова, а бегущий к ним офицер в белом кителе стреляет в их сторону из револьвера…
1904 год: газетная хроника
Август:
«Минский листок»:
МИНСК, 17 АВГУСТА. «Дерзкое ограбление на Губернаторской.
Минувшая пятница, вне всякого сомнения, станет памятной в криминальной истории нашего города. В пятом часу пополудни вооруженная группа преступников совершила налет на Общество взаимного кредита. Главный сейф, ключи от которого находились у отсутствующего председателя правления, нападавшим открыть не удалось — похищено, по предварительным данным, пять с лишним тысяч рублей и на неопределенную сумму драгоценностей из персональных ячеек вкладчиков.
Из беседы нашего корреспондента со следователем первой полицейской части господином Загоруйко вырисовывается следующая картина преступления.
Грабители, судя по всему, прибыли к Обществу взаимного кредита на двух экипажах. На одном, скрывшимся с места событий первым, несколько уличных прохожих видели женщин в вуалетках — они, надо полагать, и увезли награбленное.
Что касается событий в самой конторе, они, по свидетельству находившихся там четырех сотрудников, разворачивались следующим образом. За полтора часа до закрытия в контору вошли трое мужчин. Вытащив револьверы, они приказали служащим оставаться на своих местах. Предводитель потребовал ключи от главного сейфа, их не оказалось. Осматривая помещение, он зашел в коридор, где столкнулся с отлучившимся по надобности, запиравшим на запор заднюю дверь охранником Якимовым, у которого попытался вырвать заряженную берданку. Тот оружие не отдавал, завязалась борьба, на помощь вожаку поспешил подельник, ударивший Якимова в пах — тот, падая, успел выстрелить, ранив подельника, но сам был убит вожаком двумя выстрелами — в голову и грудь.
Предводитель банды, кстати, был опознан счетоводом расчетного отдела Кормилицыным. По его словам, последний до этого заходил несколько раз в контору с целью, как говорил, вступить в число вкладчиков. Интересовался состоянием дел, просил помощи в подыскании надежного поручителя. На допросе у следователя Кормилицын со слезами на глазах рассказывал, как, покончив с охранником, вожак, называвший себя при знакомстве Виктором Валерьяновичем, направил на него револьвер, намереваясь убить, а раненый подельник отвел его руку, сказав: «Не надо лишней крови, товарищ Василий!» Счетоводу, получившему благодарность от городского полицеймейстера Соколова, полиция обязана тем, что в руках правосудия оказался один из грабителей. Тот, что отвел от Кормилицына револьвер вожака. Придя в себя счетовод нашел мужество кинуться вслед за преступниками на улицу, позвать на помощь. К счастью, мимо Общества взаимного кредита проходила в это время рота минского гарнизона, направлявшаяся на еженедельную помывку в баню. Возглавлявший роту офицер, поручик Гентшке, бросился, стреляя, к пролетке, поразив тремя пулями в спину раненого бандита, которого сообщники пробовали втащить в пролетку. Убедившись, как видно, в тщетности своих усилий, грабители оставили подельника на мостовой и, паля из револьверов, скрылись из вида.
«Минский листок» будет освещать ход расследования беспримерного по цинизму и наглости преступления, совершенного в дни, когда патриотически настроенная Россия скорбит по поводу гибели в Корейском проливе геройски сражавшегося с врагом крейсера «Рюрик». Склоним головы перед доблестными сынами Родины, отдавшими жизни за веру, царя и отечество!»
МИНСК, 10 CЕНТЯБРЯ. «Продолжается расследование беспримерного в летописи Минска ограбления кассы городского Общества взаимного кредита. Как сообщил редакции следователь Загоруйко, у полиции не осталось сомнений в причастности к грабежу членов террористической партии социалистов-революционеров, пополняющих таким образом партийную казну. Главная ниточка расследования в настоящее время — единственный из схваченных налетчиков, личность которого установлена. Это находящийся под надзором полиции бывший дворянский сын Никита Остроумов, работающий слесарем в Минском депо. Подследственный, прооперированный в еврейской городской больнице нашим замечательным хирургом Яковом Шабадом, находится в тяжелом состоянии, отвечать на вопросы не может. Полицейская облава на квартиру Остроумова в Уборках успеха, к сожалению, не принесла: жена Остроумова, бывшая городская проститутка по кличке Деревня скрылась в неизвестном направлении, предупрежденная, по всей видимости, однопартийцами преступника.
Судьба похищенных денег и драгоценностей остается неизвестной. Места возможного их хранения и пути переправ под контролем полиции. Что касается самого факта ограбления, то «Минский листок» вновь обращается к городскому голове и нашим избранникам в магистрате: доколе, господа, полиция губернского города будет насчитывать в штате ничтожное в сравнении с перечнем задач число надзирателей и городовых — менее сотни? Озаботьтесь, наконец, нуждами горожан, не чувствующих себя в безопасности перед лицом разгулявшегося преступного мира и так называемых борцов за народное счастье, грабящих средь бела дня банки и убивающих ни в чем не повинных людей!»
МИНСК, 12 СЕНТЯБРЯ. «Как сообщил нашему корреспонденту следователь первой полицейской части Загоруйко, накануне, не приходя в сознание, в палате для тяжелобольных еврейской городской больницы скончался участник ограбления кассы Общества городского кредита Никита Остроумов. Следствие продолжается».
…«Бедный Никита! Бедная Адуся! Как ей жить теперь?»
Она отложила в сторону газету, закрыла глаза.
Привинченный к полу диванчик, на котором она лежала, покачивало. Скрипели под продавленным матрацем пружины, стучали колеса под полом, пронзительно завывал где-то впереди паровоз — одиноко, точно жалуясь на судьбу.
На полке напротив беседовали Виктор и Парфианович. Все о том же: «эксе», ошибках, просчетах, гибели Остроумова.
— Поспешили, товарищ Василий, — говорил Парфианович. — Деньги надо было брать скрытно, без захода в контору. Подкопом. Тогда бы и жертв избежали.
— Полгода работы, — отзывался устало Виктор. — А то и больше. Помещение с подвалом снять поблизости, проход копать в два десятка саженей. Землю вывозить тайком от соседей. Мартышкин труд! А сейф стопудовый как открыть? Эта гнида, Кормилицын, уверял, что броню гаубичный снаряд не возьмет. Промучились бы зря.
У нее ломило в висках: надо было, не надо было! Какое это все сейчас имеет значение?
Память настойчиво возвращала к событиям страшного дня. Как они неслись в пролетке по пустынным улицам, как за спиной стреляли. Как лежали потом запорошенные мучной пылью в полутемном сарае на груде набитых мешков, глядели в распахнутые ворота. Нечем было дышать, пахло свежепомолотой пшеницей, мышами. Мельница не работала, подкупленный арендатор объявил накануне, что будет менять приводные ремни. Снаружи было тихо, курлыкала вода под плотиной.
Спустя короткое время, за стенкой послышался скрип колес по песку, голоса.
— Они, кажется! — спустила ноги с мешков Александра Адольфовна. Отряхнула платье, пошла к выходу.
У нее сжалось от предчувствия сердце: в сарай вошли Виктор, Ваня Пулихов и Константин.
— А где же товарищ Мастеровой? — спросила в недоумении Катя.
— Оставили.
Виктор поправил за поясом револьвер, опустился на край мешка.
— Что значит, оставили?
У Кати сорвался голос.
— Оставили. Смысла не было брать. Кровью истекал, не довезли бы живым. А так в больницу повезут, будут спасать. Им свидетель нужен.
— Вы бросили раненого товарища? — закричала Катя. — Вы, хваленый экспроприатор!
— Успокойтесь, барышня, — Виктор тянул из кармана пачку папирос.
— Не смейте так меня называть! — кричала Катя. — Я вам не барышня, а соратник по борьбе! Отвечайте немедленно: почему вы оставили в руках полиции члена группы? Не попытались спасти? Имея оружие на руках? Бомбу?
— Я все объяснил, говорить больше не намерен! — Виктор бросил на пол нераскуренную папиросу. — Задача сейчас, — повернулся к Александре Адольфовне, — вывезти деньги. Лучше всего по частям. Мужчины за пазухой, женщины в сумках… Этот мусор в воду! — показал на кожаный мешочек с драгоценностями в руках Вани Пулихова. — Не сумеем продать, засыплемся.
Ночь с Виктором они провели здесь же, на мельнице. Лежали одетые на голых лавках, застеленных жесткой кошмой, не прикоснулись друг к дружке. Она не могла уснуть, била под платьем прыгавших блох, чесалась. Томила тоска, хотелось домой, к маме. Прижаться к теплым ее коленям, смотреть, как мелькают спицы в ее руках, как гоняет по полу раскручиваемый моток веселый котенок Дарка, клюет носом Лея, читает вслух на сон грядущий главу из Торы отец.