Теперь же я лежал за содрогающейся от попаданий грудой и вслушивался в изредка пробивающийся сквозь устроенную гоблами канонаду отзвук выстрелов Малыша. А также изо всех сил пытался сдержать рвущееся из моей груди наружу дурацкое хихиканье… до тех пор, пока в гулкие хлопки «винчестеров» не вплелось звонкое стрекотание, похожее на звук «зингеровской» швейной машинки, а в седле, в каких-нибудь двух дюймах от моего виска не появились три аккуратных отверстия.
В следующий миг я вылетел из-за кучи, двумя выстрелами успокоил двух наиболее рьяно пытавшихся обойти меня с левого фланга гоблов, забежал за палатку, упал — полотнище надо мной немедленно разорвала дюжина пуль — перекатился еще левее, вскочил, выстрелил еще трижды и вновь упал — на этот раз за массивный котел. Швейная машинка застрекотала вновь, но покатая поверхность котла оказалась не по зубам даже пулям.
Еще один гоблин попытался подобраться ко мне справа, но свалился, схватившись за грудь, еще до того, как я успел истратить на него последний патрон «тигра». Взамен я пристрелил урода, задумавшего поиграть с динамитной шашкой — и сосредоточился на перезарядке, стараясь не думать о том, что прямо передо мной находятся еще не меньше четырех очень злых и вооруженных гоблов.
Процесс перезарядки, как всегда в подобной обстановке, занял целую вечность — и я едва не опоздал! Темная туша заслонила от меня солнце в тот самый миг, когда барабан «тигра» с мягким щелчком занял свое место в рамке. Выстрел… гобл, медленно выронив из лапы ржавый «ремингтон» с длинным стволом, нехотя упал на колени. Вскочив, я придержал его за плечо — и с удивлением обнаружил, что бой окончился. Мой несостоявшийся щит был последним.
Последним, да не совсем… подойдя к распростершемуся в пыли телу, я на всякий случай отпихнул носком сапога тяжелый, богато украшенный резьбой посох и, наведя револьвер чуть пониже костяного налобника, скомандовал:
— Вставай.
Гоблин даже не шевельнулся.
— Вставай-вставай, — повторил я. — На тебе не видно дыр от моего напарника… а сам я пока не страдаю склерозом по части того, кого и сколько раз пристрелил.
— Ну, попробовать-то можно было, — проворчал гобл, перекатываясь на бок.
— Шаман?
— Старший шаман, — гоблин попытался было потянуться за посохом, но ствол «тигра» неодобрительно качнулся — и гобл стремительно отдернул лапу. — Ыыгыр Ойхо Третий, старший шаман гоблинов Кривого Ручья.
— Третий, это хорошо, — констатировал я. — Если будешь хорошо себя вести — получишь шанс завести Четвертого.
— Чтоб я да поверил бледношкурому…
— Не хочешь — не верь, — благодушно согласился я. — Тогда можем подойти к этому вопросу с другой стороны — ты предпочитаешь, чтобы я пристрелил тебя прямо сейчас или все же желал бы несколько отсрочить свою встречу с Верховной Задницей?
— Вскоре сюда вернутся наши воины, — мрачно предрек гобл. — И тогда…
Я изобразил глубокую озабоченность… затем задумчивость.
— Случаем, не те воины, которые столь любезно одолжили мне куртку и коня?
Судя по раздосадованной роже Ыыгыра, моя догадка оказалась верной.
— Значит, так, зеленый, — сказал я. — Начиная с этого вот момента я — твой самый лучший и близкий друг. Как у вас там говорится в таких случаях? Моя шкура — твоя шкура? Ну, ты понял…
— Понял, — шаман встал. — Чтоб ты лопнул, обожравшись невымоченных тушеных бобов, бледношкурый!
— Это было проклятье? — с интересом осведомился я.
— Проклянешь тебя, как же… талисманами обвешался от шляпы до сапог. Грипмпфелд сработал, да?
— Эй, Ханко! Неохота прерывать беседу с твоим новым приятелем, но не мог бы ты хотя бы отвязать нас?
Патрик Мигер, полуживой
Проводник отвернулся от гоблина и, неторопливо подойдя к ирландцу, с интересом посмотрел на него.
— Рад встрече, капитан. Хотя, — улыбнулся он, — не могу не отметить, что в прошлый раз ты выглядел не в пример лучше.
— Мистер! — Линда, похоже, уже успела почти полностью оправиться от последствий своей недавней слабости. — Немедленно снимите меня отсюда… и дайте что-нибудь, чем я могла бы прикрыться!
— А надо ли? — весело заметил кто-то за спиной капитана. — По-моему, вы и сейчас выглядите просто превосходно.
Вывернув голову, Мигер сумел-таки разглядеть говорившего — им оказался тот самый гном-полукровка, на которого вечность назад указал ему Ханко в «Хромом мустанге». Он ничуть не изменился — даже торчащая у него изо рта длинная кубинская сигара была той же длины, как и ее запомнившаяся капитану товарка. Единственной новой деталью была длинная черная винтовка, которую полукровка небрежно нес на плече, придерживая за приклад — ствол ее при этом возвышался над шляпой гнома не меньше чем на ярд.
— Что-о-о? — на несколько секунд агентесса замолчала, то ли будучи не в силах подобрать адекватные обуревавшим ее эмоциям слова, то ли просто задохнувшись от подобной наглости. — Да как вы смеете?!!
Крис Ханко, полуобернувшись, окинул мисс Келлер быстрым взглядом — и немедленно отвернулся.
— Лучше мне на это не смотреть, — пробормотал он, уставясь в землю перед собой. — А то…
— Мы ей уше битый чаш то же шамое твердим, — пожаловался сержант. — Может, хоть вам она поверит?
— Так все же, — громко осведомился полукровка, останавливаясь позади капитана. — Какая, по-вашему, сила, прекрасная леди… ведь вы настоящая леди, с первого взгляда видно…
При этих словах гнома Линда, бешено взвыв, рванулась вперед — но гоблинские ремешки были рассчитаны и на куда более буйную дичь.
— …может помешать нам, — невозмутимо продолжил гном, — попросту развернуться и уйти?
— Как насчет людской солидарности? — предложил Моргенау.
— Не пойдет, — отрицательно мотнул головой Уин. — Я — не человек.
— О, прошу прощения… мне вас не видно.
— А из сострадания?
— Тоже мимо, — отозвался Ханко. — Если говорить о сострадании и милосердии, то проще всего было вас пристрелить.
— Оштается только жадношть, — сержант Флеминг был, похоже, чуть ли не единственным из участников дискуссии, которого происходившее откровенно забавляло. — Вы, парни, шогли ради наш такую уйму патронов…
— Сильный аргумент, — кивнул гном, снимая с пояса нож. — Принимается.
Капитан скорее догадался, чем почувствовал, как его руки, освободившись от пут, бессильно повисают вдоль туловища… затем Малыш махнул ножом еще раз, и Мигер растянулся на земле.
— Идти сможешь? — деловито осведомился Крис.
— Ползти, — пробормотал ирландец, пытаясь приподняться… или хотя бы приподнять голову.
Успехом увенчалась лишь третья по счету попытка… при этом капитан обнаружил, что лежит, почти уткнувшись носом в труп троллегоблина. Последний жутко вонял — учитывая, что процессы разложения никак не могли длиться больше трех минут, это, по всей видимости, был его «естественный» запах — а покрывавшая тело сверху рвотная масса вполне успешно дополняла этот аромат до сочетания «непереносимо-отвратный». Мигер резко откатился в сторону, сел и лишь затем вяло удивился собственному подвигу.
— То-то же, — одобрительно заметил наблюдавший за вышеописанной сценой Ханко. — А то, чуть что, сразу «Нашатырь! Нашатырь!». Прав был мой папуля, когда говорил, что нет в природе лекарства лучше свиного дерьма… свежего.
— И что же, — полукровка двумя взмахами рассек путы сержанта Флеминга, сумевшего, в отличие от своего командира, удержаться на коленях, и перешел к следующему пленнику, — твой почтенный отец лечил подобной э-э… панацеей?
— А все подряд, — весело откликнулся Крис. — Старших братьев моих, помнится, чаще всего приходилось пользовать от похмелья. Рецепт был следующий — мордой в дерьмо, мордой в корыто с водой… а водичка была такая, что в трех шагах от корыта зубы ломить начинало… потом пара оплеух и напоследок — отмывка того самого корыта… до блеска.
— Вот этому, — заметил Малыш, глядя на безвольно осевшее тело освобожденного им кавалериста, — сейчас бы не повредила доза твоего фамильного эликсира.
— Ну, папашкиных оплеух я тебе продемонстрировать не смогу, — сказал Ханко. — Хоть и дразнили его соседи «горячим финским парнем», но зато уж когда он расходился, на дюжину ярдов, бывало, улетали… сквозь два забора. Что же до этого парня… — он наклонился над неподвижным кавалеристом, озабоченно присвистнул и, выпрямившись, заорал: — Эй, зеленый… тут работа для тебя!
— Тут работа для могильщика, — сержант Флеминг попытался встать с колен, но вместо этого неожиданно для себя очутился на четвереньках. — Бедняга Додшон вручил швою душу Гошподу еще чаш назад… ш такой-то дырой в боку. Жаль… он был хорошим кавалериштом.
— С удовольствием бы выбил ваши слова на его могильном камне, сержант, — сказал Ханко, снимая шляпу, — но, увы, — на пару секунд он замер над Додсоном, прижав шляпу к груди, а затем вновь нахлобучил ее. — Если мы попытаемся проделать это, то нам самим могильщики уже не понадобятся. Зеленый, что ты там уже жуешь?
— С удовольствием бы выбил ваши слова на его могильном камне, сержант, — сказал Ханко, снимая шляпу, — но, увы, — на пару секунд он замер над Додсоном, прижав шляпу к груди, а затем вновь нахлобучил ее. — Если мы попытаемся проделать это, то нам самим могильщики уже не понадобятся. Зеленый, что ты там уже жуешь?
Последняя фраза относилась к подходившему Ыыгыру Ойхо, челюсти которого и впрямь шевелись с размеренностью паровозных шатунов. Вместо ответа тот удостоил Криса очередным мрачным взглядом, подошел вплотную к все еще стоявшему на четвереньках сержанту Флемингу и, сплюнув на ладонь, сунул ее под нос последнему со словами «На, жри!».
— Шо это жа дерьмо? — с подозрением осведомился сержант, отодвигаясь от остро пахнущей коричневой массы, которая по цвету, да и по консистенции, весьма напоминала этот обсуждаемый недавно продукт.
— Хочешь беззубым ходить? — задал встречный вопрос шаман. — Не? Тогда жуй… и через пол-луны зубы будут как у аллигатора… в пять рядов, гы-гы-гы!
— Быстро же вы, любезный, перекрасились, — заметил Моргенау, который — благодаря тому, что привязывавшие его гоблы сочли возможным ограничиться почти символическими завязками — оказался единственным из освобождаемых, сумевшим удержаться на ногах.
— Умный патамучта, — невозмутимо отозвался Ыыгыр Ойхо. — Мы ж теперь вроде как одна банда… пока не получится вашими черепами мой личный шест украсить… особенно твоим, Ханко.
— Мерзавцы, а мерзавцы, — простонала Линда Келлер. — Может, кто-нибудь из вас, подонков, все-таки наберется смелости и освободит мне хоть одну руку? Пожалуйста!
— Только в том случае, мисс, — сказал Уин, подходя к ней, — если вы, мисс, торжественно поклянетесь не кусаться… потому что иначе я лучше поищу общества какой-нибудь оголодавшей пумы.
— Клянусь!
ГЛАВА 9
Бренда Карлсен, лучшая из худших
Я сидела в приемной епископа уже почти час, и это занятие понемногу начинало мне нравиться.
Здесь имелись мягкие глубокие кресла, приятный глазам — после ослепительно белого камня полуденных улиц Мехико — полумрак, а главное, в старинном здании царила прохлада.
Для того чтобы летом чувствовать себя белым человеком в столице этой проклятой страны, надо повсюду таскать за собой не меньше трех слуг — с большим зонтиком, очень большим веером и еще большим подносом с чем-нибудь прохладительным. В противном случае ты очень быстро начинаешь понимать, как хорошо бывает снеговикам по-весне…
Вначале я еще развлекалась тем, что раз в пять минут извлекала из кармана рубашки длинную «гавану» — нет, курить я не начала, просто отказываться от дармовой десятидолларовой сигары тоже не в моих привычках — и вежливо интересовалась наличием огня у согнувшегося за столиком секретаря. Паренек, впрочем, оказался на диво сообразительным — уже на четвертый раз я вместо ожидаемого надрывного стона: «Сеньорита, здесь не курят!», удостоилась всего лишь преисполненного ненависти взгляда. Жаль, право… других невинных развлечений я придумать не могла, а на что-то более существенное у меня попросту не было сил и желания — и то и другое выпарилось из меня уже на полпути к резиденции монсеньора.
Я уже почти начала клевать носом, когда высокая дубовая дверь кабинета Его Преосвященства бесшумно распахнулась и показавшийся в ней длинный, холеный, унизанный массивным перстнем палец несколько раз повелительно… нет, не согнулся, а так… слегка дернулся.
— Сеньорита Карлсен, — мгновенно перевел этот жест секретарь. — Его Преосвященство монсеньор Аугусто просит вас зайти.
— Как насчет помочь даме выбраться из кресла? — ласково осведомилась я.
Никак, разумеется… этот слизняк в сутане даже не попытался привстать.
До сего дня мне приходилось общаться с епископом Аугусто дважды — хотя правильнее было бы сказать, что я просто присутствовала при его беседах с Рамоном — лично же мне за обе аудиенции перепало полдесятка слов да полтора благословления. В основном же с охотниками общался аббат Маркес, либо его заместитель, отец Жюв. Толстый и тонкий — так мы прозвали эту парочку, которую, наверное, изначально планировали спустить на землю в виде близнецов, но что-то в небесной канцелярии пошло наперекосяк и в результате в семье бразильского плантатора появился высокий, худощавый и очень молчаливый отпрыск, а у кюре под Лионом — болтливый пухлик.
Сам же монсеньор Аугусто своей бледностью и некоторыми привычками живо напоминал мне моих подопечных — правда, большинство из них выглядело не в пример здоровее.
Кроме него, в кабинете находился еще один человек — и при первом взгляде на него я испытала очень двойственные чувства.
Лет ему на вид было тридцать пять — сорок. Среднего роста, короткие русые волосы обильно испятнаны сединой. Шрам поперек правой щеки — длинный, жуткого вида, со следами штопки, каких постесняется последний коновал, и еще один, более древний и уже почти незаметный по сравнению с первым — белая тонкая линия на лбу. Синие и холодные, как весенний лед в моем родном фьорде, глаза. И потертая куртка из черной кожи, вся в серебряных заклепках. Коллега по профессии, чтоб его черти взяли… будто у нас тут работы — валом завались!
В этом-то и была двойственность — с одной стороны, этот парень был профессионалом, и у нас могло найтись немало общих тем для задушевного разговора. Но с другой стороны, он будет претендовать на кусок пирога, который и без того-то невелик.
— Вы не говорили, что ваш лучший охотник — женщина.
Голос у него оказался не очень приятный — резкий, с металлическим отзвуком, и чем-то неуловимо знакомый. Плевать… он не арии распевает. Зато и пренебрежительного оттенка в его словах я не уловила, как ни старалась.
— Лучшая из тех, кто есть сейчас, сеньор Маккормик, — мягко сказал епископ. — У нас здесь не Европа, и в те места, куда свойственно забираться людям вашей профессии, не всегда можно послать телеграмму… либо отправить сообщение каким-нибудь иным способом. Я показывал вам список…
— Да, показывали, — Маккормик пробарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — И при этом добавили, что ни один из них не окажется здесь раньше чем через пять дней.
— И то если Господь будет благоволить к нему, — вздохнул монсеньор Аугусто. — В этой стране, сеньор, железнодорожное расписание — вещь не более стабильная, чем правительство.
— В любом случае, — резко сказал охотник, — у меня нет этих пяти дней.
Он рывком поднялся из кресла и шагнул навстречу мне.
— Меня зовут Алан Маккормик, — сказал он. — И мне нужно, чтобы вы, леди, стали моим проводником.
— Сеньор Маккормик, — вставил из-за стола епископ, — прибыл к нам из Ватикана.
Я мысленно присвистнула. Если этот человек — Старший одной из полулегендарных ватиканских спецкоманд… конечно, находятся среди нас дураки, которые завидуют парням, купающимся в освященном серебре и посылающим любые местные власти к чертям именем Его Святейшества. Но вот только они при этом забывают, что и задания для спецкоманд подбираются соответствующие, а не в стиле «вольных охотников»: захотел — не захотел.
— Сколько заплатите?
На мой взгляд, это был именно тот вопрос, который позволял одним махом прояснить наиболее важные детали. «Куда», «зачем» — все это вторично, да и почти наверняка всей правды мне с ходу никто не выложит. А вот степень риска и необходимость участия моей персоны…
Похоже, ватиканский охотник этого вопроса не ожидал — по крайней мере, первым. Но замешательство его было почти незаметным.
— Двадцать тысяч фунтов, — спокойно произнес он. — Наличными.
Как при этих словах не отвисла моя собственная челюсть, я не знаю. Но вот унизанная перстнями рука монсеньора Аугусто, тянувшаяся было к чернильнице, дрогнула совершенно явственно.
Двадцать тысяч фунтов по здешним меркам не просто состояние — богатство. Хотя сеньор епископ занимает не самое малопочетное и безденежное место в местной церковной иерархии — благодаря струящемуся мимо него денежному ручейку годовой доход монсеньора, весьма вероятно, исчисляется и большей цифрой, но, держу пари, что за раз, парой-тройкой хрустящих банковских упаковок, сеньор епископ вряд ли когда видел такую сумму.
Интересно, какого дракона они собрались убить, если этот парень из Ватикана готов вот так, за здорово живешь, выложить эдакую кипу бумажек с королевским профилем? Не уверена, что жажду узнать ответ на этот вопрос… ох как не уверена.
— А сколько из них — вперед?
Маккормик улыбнулся. Я решила, что он давно не любовался на свою улыбку в зеркало — выглядело она… жутковато.
— Все.
Это был самый подходящий момент для того, чтобы развернуться и уйти — причем уйти с намерением оказаться отсюда как можно подальше. Вырученного за вампирские побрякушки вкупе с вознаграждением вполне хватило бы на дорогу до побережья и каюту на не самой дырявой посудине. Но, видно, этот день у моего личного ангела был выходным — он его, признаю, целиком заслужил, прикрывая мою шею во время последней охоты, зато мой личный черт явно был свеж и полон сил и желания заработать себе очки в послужном списке.