Алиса Поникаровская: Рассказы - Алиса Поникаровская 5 стр.

День сумасшедших... Умершие боги оживают, возникают из пепла сфинксы, склеиваются глиняные черепки разбитых вдребезги статуй, горят свечи, много-много свечей, давно сгоревших.

День сумасшедших... Красное сквозь пальцы на красные одежды, из уголков губ на измятые подбородки, из порезанных вен по красноватой коже струйками, ручейками, сплошным потоком.

День сумасшедших... В мире иллюзий отцветают красные цветы, разбиваются стекла и зеркала, в тысячах осколков - одно и то же, одно и то же, одно и то же.

День сумасшедших... Бьет барабан и звенит бубен, плавятся повешенные колокола с вырванными языками, загибаются в кольца порванные струны, а вокруг - тишина.

День сумасшедших... Слепой мальчик рисует на стене черное солнце кусочком горячего угля, синие глаза кота не видят неба в грязной луже, он наклоняется и пьет оттуда жадно, словно желая выпить все до конца, до дна, до неба.

День сумасшедших... Больше чем обычно воя сирен и шума колес, красные кресты не успевают увозить раненых и убитых, горячий ветер не приносит облегчения, мешает дышать, забивает легкие тягучей пылью.

День сумасшедших... Ошалевшие люди в поисках спасения прячутся в подвалы и тупики, роют траншеи и колодцы, лезут в дверные щели, заклеивают окна, наивные, все это бесполезно.

День сумасшедших... Падают мертвые птицы, зарастают могилы ушедших, по их следам - болота и камыш, и лишь немногие решаются бежать туда, чтобы спастись, лишь немногие верят.

День сумасшедших... В них стреляют красным безумием из глаза в глаз, изо рта в рот, успей вовремя спрятаться или сбежать, или хотя бы затаиться на время, пока не пройдет.

День сумасшедших... Вчера, позавчера, сегодня, завтра... всегда. Здесь не наступает ночь, здесь просто вычеркнули это слово, ее нет и не было никогда; "Ночь - что это?" - спрашивает звенящим шепотом девочка. "Тс-с, тише," - испуганно шипит мать, и, озираясь затравленно, зажимает маленький рот ладонью, но несется уже, качаясь на горячем ветру вместе с тягучей пылью "ночь, ночь, но-о-чь".

День сумасшедших... Ветер застывает на миг около стихнувших ног девочки, только что отплясывающих безумный танец, поднимается выше и тянет розовый бант из жидких волос, обматывает его вокруг веревки, затянутой на худенькой шее, уже посиневшей.

День сумасшедших... Игроки ставят на кон чужие жизни, не ведая, что кто-то играет на них, забинтованные головы не удерживают безумия, лопаются бинты, и оттуда - из глаза в глаз, изо рта в рот - подставь ладони.

День сумасшедших... А я все еще шепчу как молитву, как заклинание, все давно поняв и выбрав: "Ты когда-нибудь будешь, ночь... Приходи, я очень устала... Я жду тебя... Я знаю, ты когда-нибудь будешь, ночь..." Красное ружье стреляет в упор.

ВРЕМЯ ПОЛНОЙ ЛУНЫ

Он увидел ее во сне. Увидел так ясно и близко, как тогда, в той прокуренной грязной комнате. Она смотрела прямо на него больными черными глазами, и в каждом зрачке плескалось отражение полной луны.

- Ты не умер..., - облегченно выдохнула она. - Тебя не убили... Ты нашел то, что искал?

Он вывернул себя наизнанку, как набитый мешок, и не увидел ничего, кроме грязи, пыли и паутины воспоминаний. Ему стало больно. Так больно, что он закричал.

- Прости, - сказала она. - Я не хотела причинить тебе боль, я просто думала...

- Но ведь нет тебя, нет!!! - закричал он. - Где ты?!!

- Ты же знаешь, - испуганно шепнула она, но он не слышал ее слов, он крушил стены. Они падали удивительно легко, как только что построенный карточный домик. Он увидел, что не стены это, а исписанные бумажные листы. Он протянул руку, но листы съежились, буквы расплылись, и сквозь пальцы его серыми хлопьями засочился пепел. Он сжал руку в кулак:

- Где ты?!

- В полнолунии, - сказала она, и луна в ее зрачках задрожала и сверкнула. - Мне плохо...

Ему показалось, что его голова сейчас раздуется и лопнет. Он поднял руку, сжатую в кулак, и ударил ее по лицу. На пальцах осталась кровь ее губ, он поднес ладонь к глазам, пристально рассматривая красное пятно, потом вцепился в него зубами.

Он проснулся от собственного крика, перебинтовал прокушенную руку и долго, жадно курил в кровати. Потом быстро оделся и ушел.

Он почти бежал по улице, и редкие в столь ранний час прохожие шарахались от него, как от прокаженного. Он купил бутылку вина и, спустившись под мост, чтобы спрятаться от любопытных глаз, выпил залпом почти половину. Но легче не стало. Он допил вино, бросил в реку бутылку и снова долго и жадно курил. Потом пошел, не торопясь и слегка шатаясь, непонятно куда, пока шли ноги. И затуманенный алкоголем мозг притупил ощущение боли, и почти не чесалась рука под бинтом, и даже прохожие стали милостиво поглядывать на него, как на просто малость подвыпившего человека, бредущего по улице домой. Домой?.. Его так рассмешило это слово, что он зашелся в судорожном приступе смеха, больше похожем на истерические рыданья. Мир сузился до размеров его ботинок, и он силился разглядеть что-то в их матовой коже до боли, до рези в глазах, и в последнее мгновенье, перед тем, как упасть, увидел дрожащий свет полной луны.

- Ну, что ж ты, милок, - сказала седая старушка, помогая ему встать. - Осторожнее нужно, как-никак гололед. Так и голову разбить можно, или руку, ногу сломать...

- Спасибо, - машинально кивнул он, удерживая отряхивающую его руку. - Не нужно. Спасибо.

- У тебя случилось что? - заботливо спросила старушка. - Время раннее, а ты вон выпивши уже... Может, тебя домой проводить?

Он, наконец, поднял на нее глаза: старушка, как старушка, божий одуванчик, и с трудом разлепил ссохшиеся губы:

- У меня нет дома.

- Так не бывает, - сказала старушка строго. - Может, пьяный боишься показаться?

- Бывает, - скорее сам себе возразил он. - Спасибо, я пойду.

И не слушая усилившихся причитаний старушки, быстро двинулся прочь.

- Я жду тебя уже вторую неделю, - девушка старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал, и сигарета прыгала в пальцах. В кухне было привычно полутемно, и горел газ. Он, так и не сняв пальто, сидел на табуретке, прислонившись виском к прохладной стене.

- Понимаешь, - сказал он. - Все было не так. Мы все использовали с самого начала. Все не на то. И теперь ничего не осталось. Я могу жить только на пределе. Я попробовал иначе и не получилось. Прости.

- Значит, опять? - затряслись плечи девушки. - Ты же так долго оттуда вылазил!

- Опять, - кивнул он. - И на этот раз насовсем.

- Ты сошел с ума! А я? Что будет со мной?!

- Ты знала на что шла. Прости, мне пора.

Девушка подошла к нему вплотную и посмотрела в глаза:

- Это действительно все?

Он молчал. И тогда она сказала, как что-то давно решенное и абсолютно верное:

- Ты заплатишь за это.

- Я знаю, - кивнул он и понял, как сильно он устал.

Старое здание театра давно было пора доснести, но городские власти все никак не могли решить реставрировать его или отстроить заново, и оно периодически служило крышей то влюбленным, то бомжам. Он пролез в разбитое окно, истово молясь, чтобы никого больше здесь не было. Внутри все было как и много дней назад: обломки кирпичей и стен, куски штукатурки и остатки узорного потолка, ржавая вешалка и буфетная стойка, растасканная на части. Лишь белая мраморная лестница нелепо возвышалась во всем своем великолепии посреди этого хаоса, лестница, ведущая на балкон, которого давно не было.

Он сильно замерз, руки его тряслись, усталое тело послушно опустилось на одну из ступенек. Онемевшие пальцы то и дело соскальзывали с ледяной железной коробки, пытаясь открыть замок. Вот долгожданный щелчок, он лихорадочно сорвал с себя пальто, зная, веря, что больше оно уже не понадобится, закатал рукав свитера, порвал рубаху, пытаясь расстегнуть пуговицу на запястье, и вытащил из коробочки наполненный шприц. Несколько секунд смотрел на мутную жидкость, словно еще раз что-то решая для себя, и вздрогнул в последний раз, когда холодная игла коснулась кожи.

Луна - она для тех, кто спит, или для тех, кто плачет? Полная луна - отражение беспокойной желтизны кошачьего глаза. Я люблю ее квадратной, я люблю ее круглой, я люблю ее любой формы, я ненавижу ее. И если во всем этом есть смысл, значит, я так ни черта и не понял. Найти бы автора этой пьесы и в морду ему... А где-то у оранжевой речки, там уже грустят человечки, от того, что слишком долго нету нас... А я уже иду.

Оранжевая река стала большой-большой, он захлебывался и тонул до тех пор, пока не понял, что не река это, а луна. Большая, белая, квадратная. Тогда он засмеялся, перестал барахтаться и пошел.

Он шел немыслимо долго. Капало из крана время, а он все шел; он оброс бородой, и волосы его, уже седые, развевались за спиной, как знамя; а он все шел; его ногти стали похожи на когти зверей, выпали зубы один за другим, а он все шел; его глаза перестали видеть, лишь слабо различая свет и тень, а под ногами его все еще была луна - большая, белая, квадратная... И тогда он понял, что больше нигде ничего не существует.

Она смотрела на него больными черными глазами, и в каждом зрачке плескалось отражение полной луны.

- Ты вернулся, - сказала она. - Ты вернулся, как и обещал...

Он прижался лицом к ее черному свитеру, он плакал, он гладил ее волосы, он что-то бормотал бессвязно, не обращая внимания на обступивших их людей, с любопытством наблюдавших за этой сценой.

- Мастер, ты спятил? - раздался знакомый голос над его головой. Он повернулся, обвел всех людей ликующим взглядом:

- Я вернулся! Вы слышите, я вернулся!

Девушка в его руках вдруг стала медленно оседать, заваливаясь на бок. Он взвыл как-то совсем по-звериному, и прижал ее к себе.

- Мастер, - снова сказал тот же голос. - Мастер, она вчера умерла.

И он увидел, что в руках у него ничего нет, серый обшарпанный угол пуст, и тогда он понял, что больше нигде ничего не существует.

И когда он понял это, он упал. Упал в большое, белое, квадратное. Потому что не мог больше идти. Потому что идти было некуда.

ИЛЛЮЗИИ

Все было обречено с самого начала. Шел первый снег, но вызванная и построенная иллюзия лета была настолько сильна, что холод и грязь воспринимались как нечто постороннее и мгновенно проходящее.

- С летом надо проститься, - говорили теплые шапки, обтянутые драпом спины и черные перчатки на руках дрожащих прохожих.

- Вот еще! - вздергивала голову я, не замечая бьющих в лицо холодных капель и жесткого колючего ветра. Люди пожимали плечами и отходили, покрутив пальцем у виска, а я шла дальше. Куда? К реке. Потому что очень любила песок и речные ракушки, качающиеся на мутных зеленых волнах...

Они ехали в метро, тесно прижавшись друг к другу, а весь остальной мир крутился вокруг них, словно снежная буря, запертая в стеклянной игрушке.

Я пошла за ними, как привязанная, переселившись в худенькое стройное тело, серые глаза и тонкие руки.

...На все четыре стороны, и сигареты на лавочке, улыбки на косые взгляды прохожих, гитара подмышкой, путаница бессонных ночей и ответы на вопросы, ответы без вопросов, ответы...

Калейдоскопический миг отсутствия в этой стеклянной снежной буре. Мятая постель, и две головы, склоненные над листочком, исчерканным химическим карандашом.

- Я - это ты.

- Ты - это я.

- Один плюс один равно одному. Да? Ты о чем?

- Я о том же...

Восходит солнце... Лето...

Шел король по лесу, по лесу, по лесу,

Нашел себе принцессу, принцессу, принцессу...

Эта дрожь встречающихся взглядов, обморочная дурнота волнами, откуда-то снизу... и...

- Хочешь, я научу тебя летать?

- С тобой? Я умею.

- Тогда полетели!

И все стремительно, весело, бешено...

Вдруг река. Песок и речные ракушки, качающиеся на мутных зеленых волнах. И мир застыл. Снежинки не движутся. Время, до этого буйно летевшее, остановилось.

Она нагнулась и подняла с песка замерзшую бабочку. Красивую, как лето.

- Знаешь, - сказала она, закрывая глазами серое небо. - Лето кончилось.

Я заплакала, я умоляла и просила, я кричала что-то... А она... Она держала на ладони мертвую бабочку, она не слышала меня...

Я выскользнула из нее, я бежала за ним по холодному песку, съедающему следы, но он не видел меня, он уходил все дальше, бороздя песок сломанными и теперь бесполезными крыльями, и тогда я поняла, что все было обречено с самого начала. Слишком сильна была иллюзия, а теперь она умерла.

- С летом надо проститься! - крикнула я и ощутила в себе бесконечную, ноющую пустоту. Когда умирает иллюзия - человеку становится скучно. И он начинает делать глупости.

ВСЕ ИДЕТ ПО ПЛАНУ

Вы понимаете, Вы, безусловно, все понимаете... Расчетливо и трезво приводя в движение ржавые механизмы, смазывая их маслом для удлинения срока пригодности... Боеготовности...

Красный мишутка - детская игрушка, захлебываясь, тонет в оранжерейной вазе... Плавает... Без крика и стона, глядя в полуосыпавшийся потолок нарисованными, ничего не видящими глазами...

Ваше присутствие во всем: в белом дыму наших сигарет, в погоде за окном, в зрачках черной собаки, спокойно наблюдающей за собиранием "бычков" в ее подъезде, в остром, пронизывающем ветре, в головах и волосах всех идущих и стоящих. От этого не убежать... Можно кричать и плакать, можно биться головой о стену и резать вены, можно смеяться в лицо и танцевать на обломках, но даже в самые лучшие дни от этого не убежать...

Поиски самой себя всегда заканчиваются крахом - я вижу Вас. Я знаю, что я - одно их звеньев этой бесконечной цепи, я знаю, что меня нет. В такие моменты хочется выть, умерив неуемное сознание, заткнуть рот, закрыть глаза, не видеть ничего, кроме красных кругов под веками, и скулить тихонечко, про себя.

Вы слышите меня сейчас? Я смотрю на Вас в зеркало, долго, пристально, я лелею страшную мысль там, глубоко в себе, зная, что она Вам давно известна. Я обманываю себя сознательно и очень давно, так, что порой сама верю в этот обман. Я не ищу путей отступления. Я знаю, здесь не возвращаются той дорогой, по которой приходят, но так легче...

Все слишком запланировано, если, конечно, расчетливый план может быть слишком. Вы улыбаетесь мудро, а я упрямо повторяю: слишком, слишком... Вы насовали в меня слишком много лиц, чтобы я могла им поверить. Мне только страшно: я проверяю их одно за другим, осторожно и долго, пристально рассматривая и копаясь, стараясь не причинить боли: все они разные, но все до того чужие, что мне становится холодно... Одно из них спит сейчас в моей кровати, я вижу его полураскрытые губы и разметавшиеся волосы, но Ваши руки на его висках и я еле сдерживаю крик...

...Мучительно хочется курить...

Вы всегда правы и безупречны. Вам не в чем себя обвинять, я чувствую себя бабочкой, наколотой на булавку в коллекции опытного собирателя трупов... Увы, еще живой... Вы лучше других знаете, как судорожно они машут крылышками в тщетных попытках полететь. Хоть напоследок. Вы даруете мне этот полет? Или это тоже будет частью рассчитанной запланированости?

Вы научили меня бояться себя. Страх пришел, как только я поняла, что я - это Вы, что меня как таковой просто не существует. Меня скроили уродом, и поздно вставать на колени в мольбе такой не быть. Я понимаю это и не прошу. Вы научили меня не просить или это только мое? Может быть хоть что-то только мое? Отдельное от Вас, не связанное с Вами?

За что я плачу? За грехи прошлые, настоящие, будущие? За рождение и убийство, за подлость и любовь? Я готова исчезнуть и не быть никогда, лишь бы помочь... Или на этот счет у Вас тоже есть план? Безусловно. Непогрешимо.

Я нарушу Ваши планы. Пусть всего на пару мгновений выведу Вас из блаженного состояния созерцания. Я подарю себе полет. Это в моих силах. На несколько секунд стану только собой. Просто собой, вырвавшись из-под опеки Ваших глаз и рук. Я поняла, что все, кто сознавал это Ваше присутствие рано или поздно поступали именно так. Не мне называть Вам их имена. Вы прекрасно помните их все. Правда? Вы вздрогнули? Или мне это лишь показалось? Значит, я все же права, и имею некую, пусть очень призрачную власть над собой?

Тогда быстрее, пока Вы еще не готовы, пока есть возможность внести хоть маленький беспорядок в Ваши расчеты. Так падает клякса на исписанный лист. Ее стирают, конечно, но согласитесь, как неприятно все же...

Мы увидимся с Вами еще. Я уверена в этом. Но уже не здесь и не сейчас. А на сейчас я лишаю Вас возможности быть мной. Зеркала иногда бьются, знаете?

Она ударила молотком по стеклу, и осколки зеркала разлетелись по всей комнате, населив ее кусочкам изображений. Она рассмеялась, распахнула окно и, быстро взобравшись на подоконник, легко и красиво шагнула вниз.

- Ну, что у нас сегодня?- спросил Господь, отрывая скучающий взгляд от вереницы серых облаков.

- Еще одно самоубийство по плану,- с готовностью доложил ангел.

- Пометку сделали?- больше для порядка осведомился Господь.

- Еще вчера,- кивнул ангел.