— Ты полон тайн и загадок, Эборикс, — проворчал Хирам.
— Безусловно… но моя таинственность не вызвана желанием утаить что-то от вашего высочества, — осторожно ответил Эверард. Однако взгляда царя достаточно охранникам, чтобы убить странника. Впрочем, это было маловероятно: статус гостя священен. Но если он вызовет у царя раздражение, вся его миссия окажется под угрозой. — Если я и не могу до конца объяснить какие-то вещи, то оттого лишь, что мои знания о них незначительны. Но дабы не ошибиться, я также не рискну предъявлять необоснованные обвинения против кого-либо.
Хирам сплел пальцы рук и нахмурился.
— Тем не менее, ты утверждаешь, что мне грозит опасность, хотя ранее говорил совсем иное. Сдается мне, ты отнюдь не тот прямодушный воин, за которого пытаешься себя выдать.
Эверард изобразил на лице улыбку.
— Мой мудрый повелитель хорошо знает, что необразованный странник из дальних земель не обязательно дурак. Я позволил себе сказать… э-э… слегка завуалированную правду. Мне пришлось так поступить… Но ведь так же поступает любой тирийский торговец, если хочет заключить выгодную сделку, а?
Хирам рассмеялся и расслабился.
— Продолжай. Если ты и мошенник, то, по крайней мере, забавный.
Психологи Патруля весьма основательно продумали «легенду». Сразу она не убеждала — но это го-то они как раз и добивались. Нельзя безоглядно торопить события и подталкивать царя к действиям, которые способны изменить всю известную историю. Тем не менее, рассказ должен был прозвучать достаточно убедительно, чтобы царь согласился поспособствовать расследованию, ради которого Эверард здесь и появился.
— Узнай же, о повелитель, что отец мой был вождем в горной стране, которая лежит далеко за морем. — Речь шла о Халльштатском регионе Австрии.
Эверард рассказал Хираму о том, что многие кельты, пришедшие в Египет вместе с Морским народом, после сокрушительного поражения, которое нанес этим полувикингам Рамзес III в 1149 году до P. X., бежали обратно на родину. Потомки их сохранили кое-какие связи (главным образом, по янтарному пути) с потомками кровных родственников, осевших в Ханаане с позволения победоносного фараона. Но старые амбиции не были забыты: кельты всегда отличались долгой памятью, и, по слухам, планировалось новое вторжение. Слухи подтвердились, когда волна за волной по обломкам микенской цивилизации спустились варвары в Грецию. По Адриатике и Анатолии словно пронесся разрушительный смерч.
Эверард прекрасно знал о шпионах, которые, помимо этого, выполняли роль эмиссаров царей филистимлянских городов-государств. Дружелюбие Тира по отношению к евреям не могло вызвать любовь филистимлян, а богатство Финикии служило вечным соблазном. Планы зрели медленно, неравномерно, в течение не одного поколения. Сам Эборикс не мог сказать с уверенностью, как далеко уже зашли приготовления к походу на юг армии кельтских авантюристов.
Хираму же он честно признался, что и сам думал присоединиться к такому отряду вместе со своими людьми. Но вражда между кланами переросла в открытые столкновения, которые закончились поражением его клана и убийством отца. Эбориксу едва удалось унести ноги. Желая мести так же сильно, как и упрочения своего положения, он прибыл в Тир с надеждой, что город, благодарный за его предупреждение, сочтет возможным по крайней мере предоставить ему средства, чтобы нанять солдат, которые помогли бы ему вновь вступить во владение своими землями.
— Но ты не представил мне никаких доказательств, — задумчиво произнес царь. — Ничего, кроме слов.
Эверард кивнул.
— Мой повелитель видит так же ясно, как Ра, Сокол Египта. Разве я не сказал заранее, что могу ошибаться, что, возможно, никакой реальной угрозы нет, а есть лишь сплетни и пустая болтовня глупых обезьян? Тем не менее, я молю, чтобы мой повелитель распорядился расследовать это дело со всей возможной тщательностью — просто спокойствия ради. И я готов стать покорным слугой, который мог бы помочь в таком дознании. Я знаю мой народ, его обычаи, а кроме того, по пути через континент я встречал множество различных племен и побывал в разных странах. Теперь я чую коварство лучше всякой ищейки.
Хирам дернул себя за бороду.
— Возможно. В таком заговоре непременно должно участвовать много народу: кучка диких горцев и несколько филистимлян из числа знати здесь ничего не сделают… Люди из разных земель… Однако чужеземцы приезжают и уезжают, вольные, как ветер. Кто выследит ветер?
Сердце Эверарда учащенно забилось. Вот оно — мгновение, которого он ждал.
— Ваше высочество, я много размышлял об этом, и боги подсказали мне несколько идей. Думаю, что в первую голову нам надлежит искать не обычных торговцев, капитанов и матросов, а странников из тех земель, которые тирийцы посещают редко или совсем не посещают; странников, которые задают вопросы, не имеющие отношения к торговле или выходящие за пределы обычного любопытства. Желая узнать как можно больше, они будут стремиться проникнуть и в общество знати, и на самое дно города. Не припомнит ли мой повелитель кого-либо, кто отвечает такому описанию?
Хирам покачал головой.
— Пожалуй нет. Я непременно услышал бы о таких людях и пожелал бы встретиться с ними. Моим приближенным известно, что я жажду новых знаний и свежих новостей. — Он усмехнулся. — О чем свидетельствует хотя бы то, что я пожелал принять тебя.
Эверарду пришлось проглотить свое разочарование. На вкус разочарование оказалось довольно кислым. «Но мне и не следовало ожидать, что сейчас, накануне удара, враг будет действовать столь открыто. Противнику ведь известно, что Патруль тоже не сидит сложив руки. Нет, очевидно, преступники провели всю подготовительную работу, собирая информацию о Финикии и ее слабых местах раньше. Возможно, очень давно.
— Мой повелитель, — сказал он, — если угроза действительно существует, то планы вынашивались уже давно. Осмелюсь ли я попросить ваше высочество подумать еще раз? Царь в своем всеведении может припомнить нечто подобное, хотя это было, быть может, годы назад.
Хирам опустил взгляд и собрался с мыслями. От волнения Эверард весь покрылся испариной. Лишь усилием воли он заставил себя сидеть неподвижно и наконец услышал негромкие слова:
— Что ж, в конце правления моего прославленного отца, царя Абибаала… да… какое-то время у него гостили чужеземцы, ставшие предметом слухов. Они прибыли из страны, о которой мы никогда ничего не слышали… Искатели мудрости с Дальнего Востока, как они говорили о себе… А сама страна?.. Си-ан? Нет, вряд ли. — Хирам вздохнул. — Воспоминания со временем тают. Особенно воспоминания о чужих рассказах.
— Так мой повелитель не встречался с ними сам?
— Нет, я был в отъезде, несколько лет путешествовал по нашим владениям и по миру, готовя себя к трону. А ныне Абибаал спит вечным сном, как и его предки. Как спят, боюсь, почти все, кто мог видеть тех людей.
Эверард подавил вздох разочарования и заставил себя расслабиться. Туманно, расплывчато, но хоть какая-то ниточка. С другой стороны, на что он вообще рассчитывал? На то, что враг оставит свою визитную карточку?
Здесь не хранят дневников и не берегут писем, не нумеруют года, как стали поступать в более поздние века. Узнать точно, когда Абибаал принимал своих странных гостей, Эверард не мог. Найти хотя бы одного-двоих, кто помнит тех странников — и то удача. Ведь Хирам правил уже два десятилетия, а средняя продолжительность жизни в эту эпоху совсем невелика.
«Тем не менее, надо попытаться. Это пока единственный след. Если, конечно, след этот не ложный. Может, они и в самом деле исследователи — например, из китайской династии Чоу.»
Он кашлянул.
— Дарует ли мой повелитель своему слуге позволение задавать вопросы — в царском дворце и в городе? Мне кажется, что простые люди будут разговаривать с простым человеком вроде меня более свободно и откровенно, чем им позволит благоговейный трепет, который охватит их в присутствии повелителя.
Хирам улыбнулся.
— Для «простого человека», Эборикс, у тебя слишком хорошо подвешен язык. Однако… ладно, можешь попробовать. И я хочу, чтобы ты на какое-то время остался у меня во дворце вместе с твоим молодым слугой, которого я приметил снаружи. Мы побеседуем еще. Уж что-что, а собеседник ты занятный.
Аудиенция завершилась, и слуга провел Эверарда с Пумом в их комнаты.
— Благородный гость будет обедать с начальниками стражи и людьми, равными ему по положению, если его не пригласят за царский стол, — объявил он. — Его спутника ожидают за столом свободнорожденных слуг. Если возникнут какие-либо пожелания, вам нужно лишь сказать слугам — щедрость его высочества не знает границ.
Эверард решил эту щедрость особо не испытывать. Хотя придворные, в отличие от большинства тирийцев, всячески старались пустить пыль в глаза, сам Хирам, возможно, не был чужд бережливости.
Эверард решил эту щедрость особо не испытывать. Хотя придворные, в отличие от большинства тирийцев, всячески старались пустить пыль в глаза, сам Хирам, возможно, не был чужд бережливости.
Тем не менее, войдя в отведенную ему комнату, патрульный убедился, что царь оказался заботливым хозяином. В большой, хорошо обставленной комнате горело несколько светильников. Окно со ставнями выходило на двор, где росли цветы и гранатовые деревья. Массивные деревянные двери крепились на бронзовых петлях. Еще одна дверь открывалась в смежную комнату — видимо, для прислуги, поскольку места в ней едва хватало на соломенный матрас и ночной горшок.
Эверард остановился. Неяркий свет освещал ковер, драпировки, стулья, стол, сундук из кедрового дерева, двойную кровать. Неожиданно тени колыхнулись — с кровати встала молодая женщина и сразу же опустилась на колени.
— Желает ли мой повелитель что-нибудь еще? — спросил слуга. — Если нет, то позволь недостойному слуге покинуть тебя.
Он поклонился и вышел из комнаты.
Из груди Пума вырвался вздох.
— Красавица-то какая, хозяин!
Щеки Эверарда загорелись.
— Угу. Итак, доброй ночи.
— Благородный господин…
— Доброй ночи, я сказал.
Пум поднял глаза к потолку, демонстративно пожал плечами и поплелся в свою конуру. Дверь за ним захлопнулась.
— Встань-ка, милая, — пробормотал Эверард. — Не бойся.
Женщина повиновалась, но закрыла грудь руками и смиренно опустила голову. Высокая, явно выше среднего для этой эпохи, стройная, с хорошей фигурой. Светлая кожа под тонким платьем. Каштановые волосы были собраны на затылке. Ощущая едва ли не робость, он прикоснулся пальцем к ее подбородку. Она подняла голову, и Патрульный увидел голубые глаза, дерзко вздернутый нос, полные губы и пикантно рассыпанные по лицу веснушки.
— Кто ты? — поинтересовался он. Горло у него перехватило.
— Твоя служанка, которую прислали позаботиться о господине. — В ее речи слышался певучий иностранный акцент. — Что ты пожелаешь?
— Я… Я спросил, кто ты. Твое имя, твой народ.
— Здесь меня зовут Плешти, хозяин.
— Потому что, готов поклясться, не могут выговорить твое настоящее имя. или потому, что им лень делать это. Так как же тебя зовут?
Она сглотнула, на глаза навернулись слезы.
— Когда-то меня звали Бронвен, — прошептала она.
Эверард кивнул — кивнул своим собственным мыслям. Он огляделся и увидел на столе кувшин с вином, сосуд с водой, кубок и вазу с фруктами. Он взял Бронвен за руку, отметив про себя, какая она тонкая и нежная.
— Идем-ка сядем, — сказал он.
Она вздрогнула и отшатнулась. Печаль снова коснулась его мыслей, но Эверард заставил себя улыбнуться.
— Не бойся, Бронвен. Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто хочу, чтобы мы стали друзьями. Видишь ли, девочка, я думаю, что мы с тобой земляки.
Она подавила всхлипы, расправила плечи, снова сглотнула.
— Мой повелитель… подобен богу в своей доброте. Как же мне отблагодарить его?
Эверард увлек ее к столу, усадил на стул и налил вина. Вскоре она уже рассказывала свою историю.
Все было обычно. Несмотря на ее смутные географические представления, он пришел к заключению, что Бронвен из какого-то кельтского племени, которое мигрировало на юг от родных дунайских земель. Она выросла в деревне в северной части Адриатического побережья, и ее отец считался там весьма состоятельным человеком — насколько это вообще возможно в Бронзовом веке.
Бронвен не подсчитывала ни дни рождения «до», ни годы «после», однако, по его оценке, ей было около тринадцати, когда — примерно десять лет назад — пришли тирийцы. Они приплыли в од-ном-единственном корабле, смело направляясь на север в поисках новых возможностей для торговли. Разбив лагерь на берегу и разложив товар, тирийцы принялись за свое дело, изъясняясь при помощи жестов. Очевидно, они не собирались возвращаться в эти места, поскольку, уезжая, прихватили с собой нескольких детей, которые приблизились к кораблю, чтобы взглянуть на удивительных чужестранцев. Среди них оказалась и Бронвен.
Пленниц никто не насиловал — да и вообще тирийцы относились и к ним, и к мальчишкам без лишней жестокости, но просто потому, что здоровая девственница стоила на невольничьем рынке очень дорого. Эверард признал, что даже не может назвать моряков порочными. Они просто сделали то, что считалось вполне естественным в древнем мире — да пожалуй, еще долго в последующие века.
В общем-то, Бронвен еще повезло. Ее купили для царского дворца, но не для гарема, а для того, чтобы Хирам мог предоставлять ее своим гостям — тем, кому он оказывал особое внимание. Мужчины редко бывали умышленно жестоки с ней, а боль, которая никогда не исчезала, объяснялась ее положением — положением пленницы у чужаков.
Это, и еще дети. За годы на чужбине Бронвен родила четверых, но двое из них умерли в младенчестве, — не такая уж плохая статистика по тем временам, особенно если учесть, что она сохранила и зубы, и здоровье. Двое выживших были пока малы. Девочка, скорее всего, также станет наложницей, когда достигнет половой зрелости, если ее не отправят в публичный дом. Мальчика в этом возрасте, вероятно, кастрируют: воспитанный при дворе, он мог пригодиться в качестве прислуги в гареме.
Что же касается Бронвен, то когда она подурнеет, ее определят на работу. Не обученная никакому ремеслу — например, ткачеству, — она, скорее всего, закончит свои дни посудомойкой или где-нибудь на мукомольне.
Все эти горькие подробности Эверарду пришлось выуживать из нее одну за другой. Она не жаловалась и не просила о помощи. Такая уж у нее судьба, ничего тут не поделаешь. Ему вспомнилась строчка, которую через несколько столетий напишет Фукидид о гибельной афинской военной экспедиции, последние участники которой провели остаток своих дней в копях Сицилии: «Свершив, что мужчины могли, они терпеливо переносили то, что положено перенести».
О себе он рассказывал немного. Едва он уклонился от встречи с одним кельтом, ему тут же навязали другого, и он чувствовал, что лучше будет попридержать язык.
В конце концов, Бронвен немного повеселела, раскраснелась, и подняв на него взгляд, произнесла слегка заплетающимся языком.
— О, Эборикс… — Дальше он ничего не разобрал.
— Боюсь, мой диалект слишком сильно отличается от твоего, милая, — сказал он.
Она вновь перешла на пунический:
— Эборикс, это так великодушно со стороны Ашерат, что она привела меня к тебе, сколько бы времени она мне ни даровала. Как чудесно… А теперь, мой милый повелитель, приди ко мне и позволь твоей служанке также доставить тебе немного удовольствия… — Она поднялась, обошла вокруг стола и устроилась, мягкая, теплая, у него на коленях.
Эверард уже успел посоветоваться со своей совестью. Если он не сделает того, чего от него ожидают, слух об этом непременно дойдет до царских ушей. Хирам может обидеться — или заинтересоваться, что уже не так с его гостем. Бронвен тоже обидится, и возможно, у нее будут из-за него неприятности. Кроме того, она красива, привлекательна, а он так давно не был с женщиной.
И он привлек Бронвен к себе.
Умная, внимательная, чувственная, она прекрасно знала, что делать. Ее страсть не была фальшивой. Что ж, возможно, он оказался первым, кто когда-либо пытался доставить удовольствие ей. Когда они отдыхали, она судорожно прошептала ему на ухо:
— Я… я не рожала… вот уже три года. О, как я молю, чтобы богиня открыла мое лоно для тебя, Эборикс…
Он не стал напоминать ей, что все ее дети будут рабами.
А перед тем, как они уснули, она пробормотала нечто такое, о чем, подумал Эверард, она вполне могла и не проговориться, если бы не вино и не усталость:
— Мы были сегодня одной плотью, мой повелитель. Но знай: мне известно, что мы не из одного народа.
— Что? — Его пронзил холод. Он рывком сел, но она сразу прижалась к нему и обняла.
— Ложись, сердце мое. Никогда, никогда я тебя не выдам. Но… я помню свой дом, помню множество мелочей и не верю, что горные гэлы так уж отличаются от гэлов, которые живут у моря… Успокойся, твоей тайне ничто не угрожает. Почему Бронвен, дочь Браннока, должна выдать единственного человека, который впервые проявил о ней заботу? Спи, моя безымянная любовь, крепко спи в моих объятьях.
На рассвете, в извинениях и лести, Эверарда разбудил слуга и увел его в горячую баню. Мыла пока еще не придумали, однако губка и пемза оттерли коску патрульного от грязи, а затем слуга сделал ему массаж с втиранием ароматного масла и побрил. А тем временем Эверард размышлял о предстоящем расследовании. Юный плут Пум не соврал: его связи «доходили до дворца» — правда только до дворцовой кухни. Он назвал патрульному имя служанки, которая могла бы быть полезной.