В связи с чем необходимо спровоцировать Майдан. Для чего не ранее осени тринадцатого планируется совершить какое-то резонансное преступление и дальше вывести людей на улицы. То есть устроить в центре Киева второй Майдан с политическими требованиями. Главным среди этих требований должно было стать освобождение политзаключенной Юлии Савченко, в настоящее время отбывающей срок в Харьковской колонии.
После какого-то периода противостояния президент идет на уступки и выпускает Савченко. После чего начинается жесткая предвыборная борьба между Савченко и нынешним оппозиционным триумвиратом. Изюм тут был в том, что триумвират – все как один политические крестники Савченко, происходят из ее партии. И Савченко сидит в тюрьме, в том числе и с их согласия, а они делят ее политическое наследство. После того как Савченко выпускают, ломается схема оппозиции, предполагающая, что на выборы идет триумвират, а во второй тур идет тот, кто больше всего набрал в первом и почти гарантированно получает власть. Согласно плану, во второй тур выходит Савченко, после чего «сливает» в обмен на должность премьер-министра. Занавес. И демократия соблюдена, и…
Был у этого плана и второй аспект – экономический. После выборов планировалось начать широкомасштабный передел собственности в Украине. И начать с тех олигархов, которые поддержат это новый Майдан, а поддержат едва ли не все, это я точно знаю. План – напустить на них бывшего премьера Савченко с ее бульдожьей хваткой, беспрецедентным цинизмом, живучестью и жадностью. Она не остановится, не пожалеет, она из глотки вырвет. И наградой для нее планировали дать Днепропетровск. Ее родной город…
Итог – выборы выиграны, оппозиция перегрызлась. Общественность ликует.
Но я видел в этом плане изъян. Даже несколько. Первый – взрыв может быть настолько сильным, что снесет все на своем пути. По многим причинам. Первая – это зависть, где-то с середины нулевых траектории России и Украины отчетливо разошлись, создать хоть какое-то подобие общества среднего класса в Украине не удалось. Разрыв виден невооруженным глазом – даже в Киеве, например, многие не могут позволить себе жилье в ипотеку, живут в съемном – просто нет денег на первоначальный взнос. Все еще роскошь иномарка – здесь парк машин составляют в основном советские машины и машины из девяностых, которые сплавили сюда по дешевке. Я даже знаю как – вместо утилизации, именно тогда проявились очень дешевые машины. Если в России покупают загородный домик в ипотеку миллиона за два-три, то тут покупают хату, едва не по окна вросшую в землю. Но покупают, на Украине тот, кто владеет землей, – «господарь». И эта зависть, на самом деле вкупе с не слишком умной политикой Москвы и не слишком-то вежливым российским обществом, дает о себе знать. А общение есть, происходит – в Киеве на майские не протолкнуться от российских машин, машин с российскими номерами. Кстати, обида тут искренняя, явная, почти детская: как вы смеете жить лучше нас, да, мы отделились, но Сибирь общая, и вы еще с нас смеете за газ такие цены драть. Как вы смеете жить лучше нас – вот то, что Украина хочет, но не может выкрикнуть в лицо России.
Это все жжет, на этом на всем спекулируют, и хуже того – на Украине до сих пор нет какого-то стержня, около которого можно было бы строить государство и нацию. Вместо этого – плакаты с обещаниями зарплаты семьсот евро после «вступу до ЕС». Детский сад, но в это верят. Причем искренне…
Еще и олигархи. Они здесь не то что в России, – здесь каждый из них владеет какими-то средствами массовой информации, сидит на информационных потоках и может влиять на политику весьма ощутимо. В целом они не испытывают друг к другу особой любви. Но Осип сделал немыслимое – он поссорился со всеми. Не допустить этого просто – надо кому-то дать, а кому-то не дать, и развернется грызня. Но Осип – то ли от жадности, то ли от глупости – не дал никому и ничего. И тем самым настроил против себя всех…
Второе – это полиция. Чтобы справиться с реальными, не проплаченными уличными протестами, нужна сильная полиция. А ее нет. Профессионалы ушли из органов. Осип не раз показывал, что органы он не уважает и прикрывать не будет. У него не было своего сильного человека в органах. А если органы дадут слабину, опереточная революция быстро превратится в настоящую.
Третье – это сам украинский политикум и конкретно Савченко. Это не те люди, которые будут «держать» договоренности. Если Савченко почувствует запах крови, она моментально озвереет и забудет про Днепр – всем нужен Киев. Если про план узнают (или уже знают) трехголовые, они пойдут ва-банк. А они могут знать. Если знает Алекс, то могут знать и они. Среди окружения Осипа недовольных, обиженных много.
И последнее. Я все-таки знал Киев. И знал настроения в городе. Киев закипал. Мелкие митинги – из-за застроек, например – моментально превращались в крупные. Играть в таком городе с огнем – смерти подобно…
Но и другого выхода, как я понимал, не было.
Прислушался к себе… нет, всё. Одно время я был настолько вхож, что сидел за столом. Президент Украины был не так плох, как о нем говорили. Просто у него не было… инстинкта государственного деятеля, что ли. Хитрость была. Жесткость была. Инстинкт выживания был. А вот понимания того, что должен делать государственный деятель, не было.
И еще. Он слишком легко сдавал людей команды. Слишком легко сдавал своих.
Как сдал и меня…
В Харькове я встретился по делам. Дальше провел встречу с курьером и передал ему информацию. Ночью она будет в Белгороде.
Завтра – в Москве…
Днепропетровск.
Региональное отделение ЛДПР.
Вечер 7 июня 2019 года
В Днепре меня встречали.
Одной из крыш российских представительств в/на Украине были представительства партии ЛДПР. Тема не новая, то же самое было в Приднестровье. Под крышу ЛДПР прописывались приблатненные ухари, в том числе и местные, через нее можно было получить российский паспорт за деньги, а в некоторых случаях и за так, прописанные под ней осуществляли физическую защиту наших интересов в том случае, когда в защите наши интересы нуждались, а вежливых людей пускать в ход было рано. Короче говоря, Америка с ее легальной и нелегальной резидентурами, выглядящими тут как «Баба Яга в тылу врага». Ну и накладки иногда случались.
Телефон звякнул, когда поезд только тормозил, и, сойдя с поезда, я почти сразу наткнулся на невысокого пацана в кожаной куртке, джинсах и тяжелой армейской обуви. Голова его была обрита наголо – здесь это признак опасности, это может быть нацгвардеец или правосек, сбривший оселедец, их можно узнать, как и чехов, – там, где голова недавно голая, остается белое, незагорелое пятно, и это заметно. Но этот побрился давно.
– Привет, – сказал он, – ты Кабан?
– Ага.
– Хохол. – Он протянул руку. Рука была твердой и жесткой, но мозолей на ней не было и костяшки целы. Стрелок.
– Приятно познакомиться.
– Ты один?
– Ага.
– А шмот?
Я тряхнул сумкой.
– Всё.
– Тогда двинули. Пока тачке ноги не приделали…
Вместе мы вышли на площадь, в Днепре прямо напротив вокзала начиналась большая стоянка для машин. Сейчас большую ее часть занимал стихийный рынок, ларьки выросли и по обе стороны вокзала, и все это напоминало старый добрый Казанский в те времена, когда я был маленьким, а деревья были большие, и мы с матерью ездили с него к бабушке. Все та же толчея, хаотически движущиеся люди, нищие и бомжи, развалы с газетами и журналами, разномастные палатки, дым и запах жирного, горелого масла, крики, шум, ларьки с палеными дисками, всяким китайским барахлом, ножами, которыми можно запросто голову отчекрыжить, фонариками, местный колорит – военной формой и снаряжением, по Москве я такого не припомню. Люди одеты разномастно, бедно, в основном Китай. Много торговок с огромными, обклеенными от воров скотчем в несколько слоев сумками, с тележками-кравчучками. Выделяются те, кто в военной форме, – видно, что люди их сторонятся, даже стоять рядом с ними не хотят. Там, где они стоят, моментально образуется невидимый кокон пустоты.
Почему я это хорошо понимал, еще в Киеве навидался. Для правосеков, самооборонцев, нацгвардейцев те, кто живет мирно, кто не участвовал в войне, – такая же вата, только говорящая по-украински. Они уже и не скрывают, что ненавидят их – простых украинцев, перенесших на своем горбу, на своем брюхе всю тяжесть безумных лет. Они голодали, мерзли, оплачивали ЖКХ по бешеным ставкам, отдавали по полтора процента от зарплаты на нужды АТО, эти деньги разворовывали. Бизнеры платили больше, правосеки ходили открыто, вешали наклейки на двери – это место находится под защитой. За отказ платить могли избить, ограбить, убить. Радикальные политики собирали не менее рьяно, те, кто отказывался платить, объявлялись москалями, их могла сунуть в мусорный бак озверевшая кодла нациков, а потом тут же, по горячему, заставить писать бумагу на отказ от имущества, от бизнеса… все что нужно. И во всем этом безумии, в круговерти перемог и зрад как-то жили нормальные люди, которым надо было где-то зарабатывать, отдавать детей в школу, утеплять квартиру, думать, куда выехать, если пойдет совсем плохо… просто жить, в конце концов. Но те, кто вверг страну в состояние гражданской войны, кто щедро, от души, полил украинскую землю кровью, все равно ненавидели этих простых и в общем-то безответных людей…
Почему я это хорошо понимал, еще в Киеве навидался. Для правосеков, самооборонцев, нацгвардейцев те, кто живет мирно, кто не участвовал в войне, – такая же вата, только говорящая по-украински. Они уже и не скрывают, что ненавидят их – простых украинцев, перенесших на своем горбу, на своем брюхе всю тяжесть безумных лет. Они голодали, мерзли, оплачивали ЖКХ по бешеным ставкам, отдавали по полтора процента от зарплаты на нужды АТО, эти деньги разворовывали. Бизнеры платили больше, правосеки ходили открыто, вешали наклейки на двери – это место находится под защитой. За отказ платить могли избить, ограбить, убить. Радикальные политики собирали не менее рьяно, те, кто отказывался платить, объявлялись москалями, их могла сунуть в мусорный бак озверевшая кодла нациков, а потом тут же, по горячему, заставить писать бумагу на отказ от имущества, от бизнеса… все что нужно. И во всем этом безумии, в круговерти перемог и зрад как-то жили нормальные люди, которым надо было где-то зарабатывать, отдавать детей в школу, утеплять квартиру, думать, куда выехать, если пойдет совсем плохо… просто жить, в конце концов. Но те, кто вверг страну в состояние гражданской войны, кто щедро, от души, полил украинскую землю кровью, все равно ненавидели этих простых и в общем-то безответных людей…
Когда мы заново готовились к оперработе на Украине, мы встречались с этническими украинцами, разговаривали с ними, расспрашивали – важно было понять, как нам стать своими, затеряться в толпе. Один из украинцев, который работал с нами, в ответ на вопрос, что ему бросилось в глаза, когда он переселился в Россию, коротко ответил – тишина. Тихо тут. Просто тихо. Просто живут люди…
Ладно… расчувствовался что-то.
– Обстреляли нас, кстати, в поезде, – поделился новостью я.
– Где?
– Да считай в самом городе.
– Бывает…
Мы вышли на площадь… бросился в глаза бронетранспортер «Росомаха» с украинским флагом на нем. Похоже, польская помощь. Неподалеку стояли две машины полиции, но в расцветке странной, не похожей на обычную полицейскую расцветку в Киеве. И новые совсем. «Шкода Рапид». Около одной из машин торчал полицейский, бросился в глаза его автомат – UMP-9. Неплохо тут живут…
– Туда не смотри, – негромко сказал Хохол, – срисуют. Понял?
Понял. Чего же тут непонятного…
Пиликнул сигнализацией джип «Гранд Чероки» не первой свежести…
– Садись…
Вот тут я вспомнил про незнакомку… подвезти бы ее. Но было уже поздно…
В машине пахло вонючкой, какой-то мерзкой, китайской, дешевой. На лобовом стекле – украинский флажок как символ благопристойности и патриотизма, из проигрывателя – Тартак. «Мий лыцарский крест», довольно популярная у нациков песенка.
– Ты и вправду хохол?
– Русский. – Хохол завел мотор. – Батя хохлом был, а так я русский.
Мы вышли на дорогу… дорога тут странная была, меж полосами движения целый парк, считай, и трамвайные пути проложены. Мы продвигались вперед довольно агрессивно, постоянно напоминая о себе клаксоном и фарами.
Я смотрел по сторонам, пытаясь понять город и определить его основные особенности, чтобы не попадать впросак. Бросалось в глаза, что деревья не вырублены – значит, не мерзли, как киевляне. Архитектура такая же, как в центре Киева, смешанная – досоветская, советская и новоделы. Много больше, чем в Киеве, рекламы, похоже, даже машин больше. На стенах нет следов от пуль, на машинах тоже – боев тут не было. Город с самого начала держала группа олигархов и мафии, столкновений они не допустили, но не знаю только, хорошо это или плохо…
Людей тоже на улице побольше, правда, идут, как киевляне, – нервно. В России люди не так ходят, а тут доигрались с огнем, в общем.
– Как тут живут?
– Нормалек, можно сказать. Жрачка есть, свет есть, бензин есть. Типа порядок.
– А по факту?
– А по факту сам увидишь…
Мы пересекли мост через Днепр – один из двух, я тогда не знал, как он назывался. Свернули, потом еще раз. Въехали на территорию какой-то базы с глухим забором. У забора зеленела трава и стоял, сиротливо притулившись, банковский броневик, искореженный попаданием в моторный отсек из чего-то крупнокалиберного. Возможно, крупнокалиберной снайперской винтовки – мы ополченцев вооружили, а украинцы закупили крупную партию американских крупнокалиберных снайперских винтовок…
Вот так вот и пропадают люди…
Хохол припарковал свой автомобиль на пустой стоянке, а я положил руку в карман, где своей минуты ждал «глок-26». Есть у меня и запасной магазин к нему, и граната…
– Пошли.
– Тихо тут у вас… – сказал я.
Хохол обернулся, увидев, как я стою, рассмеялся.
– Не бзди. Ты ведь от деда Николы.
– Кому дед, кому и… привет.
– Пошли…
Наверху люди были. Какой-то гаврик сидел за самодельной, но хорошо сложенной стенкой из кирпичей с бойницей. Он-то и пропустил нас. Пройдя, я обернулся – у стены стоял, опираясь на сошки, новенький «ПКМ».
Стол. Стул. Зеленый квадрат пасьянса на экране монитора. Стоящий рядом у стены «ПКМ». Чумная реальность Украины, которую надо либо полностью принимать, либо полностью отвергать. Пытаясь разобраться в ней, сойдешь с ума.
Мы зашли в кабинет обычного вида, какие бывают кабинеты, отжатые у настоящих хозяев. Когда все чужое и ничего не жалко, просто нужно место, чтобы тусоваться и иногда привести кого-то. Хохол отодвинул стол, сел, ткнул в стоящий на столе ноут.
– Дед Никола говорил, ты из бизнеров?
– Есть немного.
– Двадцать пять процентов нам. Остальное твое.
– Двадцать пять процентов чего?
– Чего-чего. Лавешек, бабок, филок. Выручки, короче. Ты думаешь, мы будем твою прибыль считать?
Не то чтобы я удивился – в/на Украине это норма. Поразило, насколько беззастенчиво все это высказывается, причем своему.
– Не перехлест?
– Нормально. – Со знакомой музыкой загрузилась Windows на ноуте. – Здесь все тридцатник башляют, и ничего.
Судя по всему, на моем лице не отразилось энтузиазма, потому-то Хохол принялся подробно объяснять:
– Думаешь, если ты от деда Николы, ты на шару проскочишь? Не, правила общие, своим только скидка. Здесь все башляют, по-иному нельзя. Пойми, нам надо организацию содержать. А это дофига. Тем забашлять и этим подмазать. Тут многие кушать хотят, начиная от городского головы и заканчивая последним мусором. И на все нужны бабки. У нас люди, техника, снаряга – мы людям помогаем. Если бы не мы, тут давно всех русских повырезали бы. Но бабки – кроме как с вас, богатых, – нам брать неоткуда.
– Я пока что не богатый.
– Два месяца даем на раскрутку. Это святое – мы не беспредел.
Ну, святого я тут видел мало.
– И что я за это получаю?
– Крышу. Всех, кто подкатывает, посылай в дупу. Ставь на стол Алекса – мол, за меня Алекс впрягается. Ментам тоже от ворот поворот – никакая шобла с тебя брать права не имеет, у нас за всех проплачено, генералам с вот такими погонами. – Хохол показал на плечах, с какими именно. – Если хочешь иметь хорошие отношения с районными мусорами, можешь их там подогреть водярой, кофе или мешок гречки там дать. Дело твое, они, бывает, что и голодные, в натуре, если родственников много, а мент – он тоже человек. Но деньгами платить не вздумай, так ты и себе хуже сделаешь, и наш авторитет уронишь. Если кто будет возбухать, скажи – один момент, и звони нам. У нас в разных районах города есть точки, на них бойцы в полной боевой. Разборная бригада подскочит минут за пятнадцать, это десять-пятнадцать бойцов, за час будет уже пятьдесят, а если серьезная стрелка намечается, мы и тысячу соберем, все со стволами. Так что крыша конкретная, тут правосеки такую не дадут.
– И всё?
– А чо тебе еще надо?
– Пробить кое-кого.
– Пробить? Ну, можно сказать, что если обычная шобла, пробьем без вопросов, это в цену входит. Но если про солидняков базар, тут расклады другие. Или за бабки, или можем вообще отказать. Ты, кстати, в блудняки не лезь, тут ДБК – фирма зубастая, америкосы сидят и пофиг еще кто. Можешь так влететь, что и мы не отмажем. Если, кстати, затримают[7], тоже звони, у нас и юристы есть, и в судах подвязки, и в ментовке свои люди есть. Но опять-таки соображай. Если ствол на кармане, драка, пальба, когда не убили никого, вопросов нет, поможем. Но в тяжеляки[8] тебе лучше не лезть. Или, по крайней мере, с нами посоветуйся, прежде чем творить не пофиг что. Мы подскажем.
– ДБК – это что?
– Департамент безопасности края.
– Даже так. А как же СБУ?
Хохол ухмыльнулся.
– А ты думал, если в Киеве работал, так всё за жизнь знаешь? Ошибаешься. Тут такое творится, ни в х…, ни в болотину. Сепары тут почище, чем в Донецке и Луганске, только умные, гады. Они на Киев, что тогда, что сейчас, клали с прибором, но не в открытую. А так… их устраивала только та ситуация, когда в Киеве кто-то из своих. Нет – от винта. А когда каша эта заварилась… они на словах первые украинцы, а по факту – собственную армию организовали, собственную полицию, через голову с амерами договаривались с китайцами, с турками. Одесса вся под ними, Николаев под ними… у них даже в Крыму подвязки есть. В Москве тоже. Думаешь, просто так амеры сюда ушли?