Подобные заявления, сделанные в безупречно корректной форме, неизменно будоражили общественное сознание, несмотря на резкие протесты ученых. Но что именно можно было возразить на эти упреки, если даже Роберт Макгир, организатор и первый председатель Научного комитета, в беседе с журналистами на вопрос о целях появления Оракула прямо сказал: «Не знаем и, вероятно, никогда не узнаем»… Оставалось лишь трепетно верить в спячку Оракула. Феноменологические исследования, повторенные многими лабораториями десятки раз, однозначно показывали, что при отсутствии активного ввода информации в соответствующую зону Оракул сворачивает деятельность Инкубатора, Чистилища, Моря Призраков, и даже не останавливающиеся никогда руканы – видимо, мозг системы – переходят на стационарную, повторяющуюся, облегченную пляску, в основном «менуэты», которая потребляет едва одну сотую операционной емкости подчиненных им военных компьютеров.
Дул ветер. Порхала подхваченная им бумага. Валялись сумки, коробки. Лохматой пастью зиял наполовину выпотрошенный чемодан. Белела фарфоровая скорлупа тарелок. Женщина в цветном легком халате, сидя на корточках, внимательно разглядывала босоножку. Другой рукой прижимала к себе белобрысого мальчика лет пяти. Тот вырывался. Закатившись в беззвучном плаче, топал ногами.
Женщина поймала мой взгляд и сказала, безмятежно и широко улыбаясь:
– Ремешок вот порвался, не могу идти… Вы случайно не видели где-нибудь моего мужа?.. Збигнев Комарский, программист… Он пошел посмотреть, что случилось… – Вдруг, спохватившись, начала запахивать халат на груди. Мальчик тыкал в нее кулаками, пытаясь освободиться.
Их заслонила старуха, толкающая перед собой проволочную тележку. Вздрагивали на ней тючки, взмахивал перьями пышный цветок, воткнутый между сеток.
– Вот это да-а… – растерянно сказал Водак.
Звякнуло, расседаясь, стекло. Изумительно чистый, нетронутый ручеек молока вытек из магазина. Его немедленно затоптали. Все куда-то бежали. Стремительно и бестолково, как муравьи, если разворотить муравейник. Во все стороны сразу. Не понимая, по-видимому, откуда грозит опасность.
– Эвакуация гражданского населения, – опомнившись, прокомментировал Клейст. – Это которое якобы в первую очередь. – Оступился на покатившейся круглой баночке из-под пива. – Ах черт, вляпались!.. Ну сделай, майор, что-нибудь, ты же – власть…
Водак, будто во сне, потрогал щеку, выпирающую порезом.
– Какая из меня власть? Я же – бюрократ, с бумажками имею дело, чиновник…
– Ну, какая ни есть, – настойчиво сказал Клейст.
Трехосный приземистый грузовик, точно еж, ощетиненный людьми и вещами, загородил улицу. Мятым радиатором он упирался в граненый железобетонный столб фонаря. Тот, переломившись посередине, пронзал лапой стекла на втором этаже. Повисли сорванные провода. Слабо искрил контакт, показывая, что напряжение в сети все-таки есть. Рослый мужчина с рюкзачком на спине пританцовывал на покрышке. Пытался протиснуться в низкий кузов, его молча отпихивали. В просевшем грузовике теснились даже на крыше. Мужчина упорно лез, орудуя перед собой ящичком, похожим на гробик. Тогда кто-то из кузова, не поднимаясь, ударил его в лицо. Тело откинулось в воздухе и грохнулось об асфальт. Слышно было, как мокро, будто арбуз, хрупнул затылок.
Два длинных «призрака» вынырнули из-за угла и поплыли вдоль улицы, пошатываясь, точно пьяные. Этакие колонны высотой в два человеческих роста. Уже сытые – переливающиеся всеми цветами радуги. Вот они случайно соприкоснулись наэлектризованными верхушками – вылетел громкий треск, проскочили зеленоватые молнии.
– Майор!.. – воззвал Клейст.
Водак вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в небо. Тотчас от группы людей, которая копошилась у радиатора, подбежал к нему взъерошенный лейтенант без фуражки. Вытянулся и приложил руку к пустой голове.
– Господин майор… Нам полагается восемь грузовиков для эвакуации персонала, а прислали, простите, только одну машину… Также нет вспомогательных вертолетов… А по аварийному расписанию должно быть придано не меньше одного транспортного звена…
– Где начальник района? – голосом разделяя слова, спросил Водак.
– Начальник района?.. Не могу знать… – лейтенант судорожно и как-то виновато сглотнул. Руку он так и держал у пустого виска, по-видимому забыв. Он был в новой, отглаженной форме, совсем молоденький, наверное, только что из училища. – Начальник района по тревоге в штаб не явился. Я посылал к нему на квартиру, докладывают, что – никого… Связи с командованием округа тоже нет. Телефоны молчат. На чрезвычайные позывные ответа не получили… Господин майор! Нам требуются еще четыре грузовика! Или даже пять, если позволите…
Он с такой надеждой взирал на Водака, словно тот сейчас вынет и положит ему эти грузовики.
Панг! – словно басовая струна лопнула в воздухе.
Ближний к нам «призрак» остановился и медленно потемнел. Наверное, кто-то второпях коснулся его… Панг!.. Я успел заметить перекошенное испугом лицо. Мелькнули отчаянно машущие ладони. Поверхность колонны сомкнулась – по ней побежали цветные, меркнущие разводы. Слабо чавкнуло. «Призрак» от подошвы к вершине переливался коричневым.
– Засосал! – звенящим голосом, оглядываясь, произнес лейтенант. – Господин майор, он его засосал!..
– Кормится, – без особого интереса прокомментировал это действие Клейст. Достал сигарету и сладко понюхал ее, проведя под расширенными ноздрями. – Какие-то они сегодня ленивые, не находишь? Нажрались, наверное, по уши. Смотри – не торопится.
Он еще раз длинно и сладострастно понюхал.
Я от него отмахнулся. Мне было сейчас не до «призраков». Все мои мысли в эту секунду были о Катарине.
– Вы что, лейтенант? – недовольно, казенным голосом сказал Водак.
Лейтенант снова вытянулся.
– Виноват, господин майор!
– Ваша часть?
– Четвертое районное оперативное управление!..
– Где ваши люди?
Лейтенант с обидой моргнул девичьими ресницами:
– Они, господин майор, отказываются мне подчиняться…
– С ума сошли?
– Виноват, господин майор!..
– Пошли! – после некоторой паузы скомандовал Водак. – Вы, двое, – тоже! Не отставать!
Из грузовика на нас осторожно поглядывали. Сверху вниз; лица – не предвещающие ничего хорошего. Там находились несколько солдат в комбинезонах, но без пилоток. Водак решительно мотнул головой тому, который ударил мужчину.
– Ну-ка слезай!..
Солдат недобро посмотрел на него и цыкнул слюной через борт.
– Слышал?
– Хватит командовать. Тоже мне – накомандовались…
– Хорошо, – сказал Водак, будто не ожидал ничего иного. Закинул ногу на колесо и с неожиданной легкостью взгромоздился туда всей тушей.
Я поспешно схватил его за рукав.
– Ты нас подождешь? Ладно? Дай мне слово… Ты только, пожалуйста, не уезжай без нас…
– Скорее, – сказал Водак, втискивая ногу в кузов.
По-моему, он меня не воспринимал. Времени не было. Я повернулся и побежал, стараясь не натыкаться на встречных. К счастью, бежать здесь было недалеко… Панг!.. – остановился и помутнел второй «призрак». Главное было – выбраться из этого проклятого места. Я шарахался. Весь город, казалось, сейчас очутился на улице. Называется, эвакуация; репетировали, наверное, раз десять. Специальная программа была: «Безопасность гражданского населения». Почему это у нас все программы всегда летят к черту? Я как заяц сигал через какие-то брошенные мешки и ящики. Бардак был жуткий; трудно было даже вообразить, что такое возможно; одних только туфель валялось на мостовой, наверное, штук пятнадцать… наволочки… шторы… крепкое еще клетчатое одеяло… Серая крыса, вызмеив грязноватый хвост, по-хозяйски, неторопливо копалась в бумажном свертке. Вскинула мордочку и повела усами, будто предостерегая. Еще пара «призраков», светящаяся, голодная, вынырнула из переулка и заскользила над водостоком. Они прошли совсем рядом со мной – пахнуло свежим озоном, и у меня, как живые, зашевелились волосы от близкого электричества. Я едва успел отскочить в какую-то нишу. «Призраки» не опасны. Это всего лишь рецепторы, блуждающие в поисках информации. Уйти от них, если захочешь, не составляет труда. И тому, которого только что засосало, тоже ничего не грозит. Неприятно, конечно, попасть внутрь «призрака» – огненный туман вокруг, желтый и алый, будто сердцевина костра; ни черта не видно; кружась, проваливаешься в пустоту; вспыхивают разноцветные искры, плывут точки и пятна; тела не чувствуешь, словно в состоянии невесомости. А в ушах переливами меди гудит мощный нескончаемый гонг. Но в общем-то, ничего страшного нет. Через минуту «призрак» переварит новую информацию и выбросит человека наружу. Последствий, как правило, никаких, проверено неоднократно. Разве что жалко терять даже одну-единственную минуту.
Народу на улицах стало значительно меньше. Я спешил. Ветер надувал занавески в распахнутых окнах. Трепетала на театральной клумбе афиша: человек во фраке, взмахивающий дирижерской палочкой. Где-то под самыми крышами мучили пианино – нечто торжественное, безнадежное, будто специально к данному случаю. Я взлетел по лестнице. Дверь в квартиру Катарины была приоткрыта. В прихожей валялись – круглое ручное зеркальце, платок, карандаш для бровей. Я на всякий случай позвал – в ответ зазвенела неживая какая-то тишина. Разумеется. Я и не рассчитывал, что Катарина будет сидеть сложа руки. Она ведь не сумасшедшая, знает, что следует делать в случае чрезвычайных обстоятельств. Но и не прийти сюда, чтобы убедиться в том, я тоже не мог. Я чувствовал бы себя последним трусом, если бы не пришел. Теперь понятно, почему герои и дураки гибнут в первую очередь. Радио не работало. И аварийная сеть, и собственно городская трансляция. В простеньком репродукторе на стене не было даже обычного фона. Я прошел на кухню. Тепловатая вода из крана еще сочилась. Я, захлебываясь от нетерпения, глотал вялую струйку. Где-то редко и далеко, по-видимому на окраине, стукнули выстрелы. Следовало торопиться; с чего это я решил, что Водак будет меня ждать? Одного человека. Или пусть даже двоих. Не будет он ждать – у него теперь на руках целый район.
В кране надсадно запшикало, захрипело, и я его выключил. Вытер лицо ладонью, стряхнул на пол вялые капли. Всё, коммунальные службы прекратили существование. Что-то неуловимое изменилось на улице. Что-то со светом, который как будто вывернулся наизнанку. Я так и замер – не дотянувшись до двери. А потом быстро, словно кто-то меня толкнул, обернулся к окну.
Грубая, толстая, угловатая трещина расколола небо. Будто черная молния простерлась вдруг от горизонта до горизонта. Ломаные края ее заколебались и начали отодвигаться. Абсолютно бесшумно, точно во сне, разомкнулась небесная льдина. Открылся купол Вселенной. Зажглись колючие звезды. Темный, как после смерти, холод сошел на землю. И ко мне в сердце – тоже сошел вечный холод. Потому что это уже был финал: погасили свет и упал тяжкий занавес. Апокалипсис. Бронингем. Сентябрь – когда распахнулось небо. Пять лет назад. Осень земных безумств. Четыре Всадника на гремящих костями клячах. Четыре оскаленных черепа с выставленными вперед зубами. Вплавленные в булыжник площади, четкие следы подков. Красная звезда Полынь, поднявшая над городом мутное зарево и сделавшая воду – горечью, а воздух – огнем. Люди искали смерти и не находили ее…
Меня пробирала дрожь. И наверное, потому я не сразу понял, что в соседней комнате кто-то неразборчиво разговаривает. Шепотом, будто мышь шуршала в старых газетах. Я на цыпочках подкрался туда и толкнул стеклянную дверь. Катарина, зажмурив глаза, одетая и причесанная, вытянулась на диване. Левая рука ее в синих венах на сгибе свешивалась почти до пола – там валялась открытая сумочка и выпавший из нее кожаный кошелек, а сведенной правой рукой она прижимала к губам янтарный, светящийся, плоский кулончик магнитофона. Такой же кулончик имелся и у меня, только я его не носил. Рядом же, на журнальном столике, находился стакан воды и яркая упаковочка пегобтала. Эту упаковочку, слава богу, ни с чем не спутаешь. Огненные буквы названия фосфоресцировали даже в полумраке зашторенной комнаты.
Итак, начался «сеанс». Она, вероятно, оделась, взяла с собой самое необходимое и уже выходила на лестницу, когда начался «сеанс». Надо же – как нам обоим не повезло. Я прижал пальцами теплое, чуть выгнутое запястье. Пульс был еще отчетливый – ровный и достаточно сильный. Значит, «сеанс» начался минут пятнадцать-двадцать назад. Катарина вдруг нервно вздохнула и подняла веки. Меня она, разумеется, не узнала. Что естественно: во время «сеанса» реципиент полностью отключается от внешнего мира. Упаковочка пегобтала оказалась нетронутой: десять пар глянцевых, интенсивно-желтых, продолговатых капсул. Вероятно, принять транквилизаторы она все-таки не успела. Я просунул ей сквозь напряженные губы сразу две скользких таблетки. Вот так, теперь лучше, теперь можно, по крайней мере, не опасаться за психику. Капсулы растворились мгновенно. Катарина продолжала шептать. Что-то непонятное, как будто говорила сразу на нескольких языках. Трижды, точно боялась забыть, повторила, повысив голос: «Зеркало… зеркало… зеркало…» Я даже вслушиваться не пытался. Никогда нельзя знать заранее, имеет ли передача какой-нибудь смысл. Связь с Оракулом – дело исключительно темное. Тихомиров, кстати, считает, что это вообще никакая не связь, а периодический вывод отработанной информации за пределы Зоны. Сброс мусора, очистка низовых понятийных коллекторов. Все может быть. Далеко не каждый человек способен принять передачу. Я, например, к счастью или к сожалению, не способен. А у Катарины, если считать нынешнюю, это уже четвертая. Поэтому она и не расстается с магнитофоном. Записями передач заполнены сотни километров дорогостоящей пленки. Над дешифровкой ее бьется целый исследовательский институт. И его работу на всякий случай дублируют еще два института. Только результаты у них почти нулевые – бред остается бредом: обрывки фраз, сумятица мыслей, очень редко – короткий связный абзац. Философия хаоса, как назвал это Ингвард Бьернсон. Мысли праматерии. Хотя, если по справедливости, возможно, не такой уж и бред. Технологию «вечного хлеба» выудили именно из передачи. И «напевы сирен», снимающие шизофрению, и, в конце концов, «философский камень» – тоже. Правда, мы пока не очень-то представляем, зачем нам этот «камень»: неядерная трансмутация элементов – кошмар современной физики. Поймал его, кажется, еще Ян Шихуай. Он потом умер от остановки сердца во время второго «сеанса». Тогда еще представления не имели о летаргическом воздействии передач. Реципиент обходился без пегобтала – своими слабыми силами. Сколько их отправилось в сон, из которого не возвращаются. И ведь уже догадывались подсознательно, но все равно выходили на связь. Отбою тогда не было от желающих. Романов… Альф-Гафур… Витке… Кляйнгольц… сестры Арбетнотт… Сестры Збарские… Поливановы, целой семьей, отец и два сына… Список можно было продолжить до бесконечности. Тогда казалось, что после долгих лет растерянности и непонимания возник настоящий, целенаправленный, «смысловой» диалог, что Контакт, которого столько ждали, начинает овеществляться, что еще вот-вот, еще одно усилие, один крохотный шаг – и рухнет стена молчания, упадет пелена с глаз, мы всё поймем – откроются звездные дали… Сколько надежд впоследствии оказались безнадежно разрушенными…
Пегобтал тем временем действовал. Катарина дышала хоть редко, зато уже глубоко и спокойно. Заблестели живые глаза между веками, порозовела бледная кожа на скулах. Правда, я не знал, что делать с ней дальше: идти она не могла – собрал сумочку, на всякий случай подготовил шприц для себя. Это требовалось обязательно: я мог спонтанно, вторым партнером, включиться в «сеанс». Тогда мы вообще отсюда не выберемся. Было тихо. Звезды ледяной мелкой крошкой смотрели в окно. Жесткие серебряные их лучи очерчивали контуры зданий. Будто в обмороке, лежал на боку тонкорогий месяц. Все-таки надо было на что-то решаться. Где-то близко, по-видимому этажом выше, еще терзали рояль. Теперь – Шопеном, «Траурный марш», си-бемоль минор. Погребальные звуки жутковато сочетались со звездами. Я сорвался точно подхваченный – прыгнул через две ступеньки, через четыре, забарабанил в двери. Выглянул старик в клетчатой, мягкой домашней куртке. Развел в недоумении длинные руки:
– Оказывается, я не один тут остался…
Лицо его почему-то казалось знакомым.
– Помогите, пожалуйста, – требовательно сказал я. – Надо отвести заболевшую женщину на эвакопункт…
Старик вздернул брови:
– Соседи?
– Да, снизу…
Он замешкался, нерешительно перебирая на куртке тусклые пуговицы. За спиной его открывалась громадная, как банкетный зал, комната. Рояль в центре ее, под люстрой, казалось, еще звучал струнным нутром.
– Прошу вас… – через силу выдавил я. – Ей плохо… Это моя жена…
Старик сразу же заторопился.
– Конечно-конечно… – Увидев распростертую Катарину, всплеснул руками: – Что с ней?..
– Ничего страшного, просто передача оттуда. Врач здесь не нужен, только идите рядом… Потеряю сознание – сделаете мне инъекцию…
– Именно вам?
– Именно мне. Шприц в кармане – заряженный. Умеете обращаться?
– Безыгольный? – несколько ошеломленно спросил старик.
– Точно так: прижать, включить поршень…
– Тогда сумею.
Я осторожно снес Катарину по лестнице. Она была странно-гибкая и тяжелая, будто из пластилина. Улица встретила нас сумеречным нездоровым зноем. Неподвижность царила такая, будто все уже умерли. Только полосатый котище с мышью в зубах шарахнулся от людей в подворотню, да беспомощно, словно жалуясь, пропел в чьем-то окне будильник.