Патти нахмурилась:
— Я не могу подняться к своему парню?
— М-м, нет, погоди — парню? Не слишком сильно сказано? Я думала, это просто Картер. В смысле, я знала, что он тебе нравится, но…
— Кто там?
— Ну, всякие знакомые.
— Кто?
— Ты никого не знаешь. Пойдем куда-нибудь?
— Кто, например?
— Он думал, что ты возвращаешься завтра. Вы же завтра ужинаете, так?
— Я улетела пораньше, чтобы увидеть его.
— О боже, ты же в него не влюблена? Нам надо поговорить о том, как ты себя защищаешь, я-то думала, что вы просто развлекаетесь, ты же никогда не называла его своим парнем, я-то об этом должна была бы знать, так? Если ты мне не будешь всего рассказывать, я не смогу тебя защитить. Ты нарушила правило, так?
— Ты мои правила тоже не соблюдала, — заметила Патти.
— Богом клянусь, все не так, как ты думаешь. Я твой друг. Просто там есть кое-кто, с кем ты вряд ли подружишься.
— Девушка?
— Слушай, я ее выгоню. Мы от нее избавимся и потусим втроем. — Элиза захихикала. — У него есть очень, очень, очень крутой кокс.
— Погоди. Вас там трое? Это и есть вечеринка?
— Так круто, так круто, обязательно попробуй. Сезон ведь закончился, так? Мы от нее избавимся, ты сможешь подняться, и мы затусим. Или можем вдвоем пойти ко мне, если подождешь, я возьму наркоты, и мы пойдем ко мне. Ты должна это попробовать. Пока не попробуешь, не поймешь.
— Оставить Картера с кем-то и пойти с тобой пробовать кокаин? Отличная идея.
— Боже, Патти, прости. Это не то, что ты думаешь. Он сказал, что устроит вечеринку, но потом достал кокс и немножко поменял свои планы, а потом оказалось, что он позвал меня только потому, что тот человек не пришел бы, если бы оказалось, что они будут вдвоем.
— Могла бы уйти, — сказала Патти.
— Нам уже было весело. Попробуешь — поймешь, почему я не ушла. Я тебе клянусь, я здесь только поэтому.
Вопреки здравому смыслу, эта ночь не привела к охлаждению или прекращению дружбы с Элизой. Вместо этого Патти порвала с Картером и попросила у Элизы прощения за то, что не рассказала ей все об их отношениях, а та попросила прощения у нее за то, что уделяла ей мало внимания, и пообещала в будущем следовать их правилам и не употреблять больше тяжелых наркотиков. Теперь автору ясно, что представления Картера об идеальном именинном подарке явно включали в себя наличие пары доступных девушек и белого муравейничка на прикроватной тумбочке. Но Элиза исступленно корила себя и от беспокойства была весьма убедительна. На следующее утро, прежде чем Патти успела все обдумать и сделать вывод, что ее предполагаемая лучшая подруга делала что-то не то с ее предполагаемым парнем, Элиза уже, запыхавшись, колотилась к ней в дверь с сообщением, что уже три раза пробежала трек в четверть мили и теперь Патти должна научить ее каким-нибудь упражнениям. С ее точки зрения, она была одета как заправский бегун (майка с изображением Лены Лович, боксерские шорты до колен, черные носки, кеды). Она горела идеей совместных занятий по вечерам, пылала любовью к Патти и страшилась ее потерять; и Патти, которой только что открылось истинное лицо Картера, закрыла глаза на то, что представляла из себя Элиза.
Элиза продолжала массированное наступление, пока Патти не согласилась провести с ней лето в Миннеаполисе, после чего снова стала пропадать и потеряла всякий интерес к спорту. Большую часть этого жаркого лета Патти провела одна в снятом через третьи руки клоповнике в Динкитауне, жалея себя и чувствуя, как рушится ее самооценка. Она не понимала, почему Элиза была так одержима идеей совместной жизни: как правило, она возвращалась домой не раньше двух часов ночи или не возвращалась вовсе. Правда, она продолжала уговаривать Патти употребить что-нибудь новенькое, сходить на концерт или найти себе нового любовника, но Патти питала временное отвращение к сексу и постоянное — к наркотикам и сигаретному дыму. К тому же зарплаты за летнюю работу на кафедре физвоспитания едва ли хватало на покрытие ренты, а она не хотела, уподобляясь Элизе, просить родителей о денежных вливаниях. Поэтому Патти чувствовала себя все более и более несовершенной и одинокой.
— Почему мы дружим? — спросила она наконец, пока Элиза наводила марафет перед очередным выходом.
— Потому что ты потрясающая, ты красавица и мой самый любимый человек в мире, — ответила Элиза.
— Я спортсменка. Со мной скучно.
— Нет! Ты Патти Эмерсон, мы живем вместе, и это круто.
Ее слова переданы дословно — автору они врезались в память.
— Но мы ничего не делаем, — сказала Патти.
— А что бы ты хотела делать?
— Я думаю поехать к родителям на некоторое время.
— Что? Ты шутишь? Ты их не любишь! Ты должна остаться со мной.
— Но ты каждый вечер уходишь.
— Тогда давай займемся чем-нибудь вместе.
— Но ты же знаешь, что я не хочу заниматься такими вещами.
— Хорошо, тогда пойдем в кино. Можем пойти прямо сейчас. Что ты хочешь посмотреть? Хочешь посмотреть «Дни жатвы»?
Так началось очередное массированное наступление, продолжавшееся достаточно долго, чтобы перетянуть Патти через перевал лета и не дать ей сбежать. Во время этого — третьего по счету — медового месяца, изобиловавшего двойными сеансами в кино, вином с содовой и заезженными до дыр альбомами Blondie, Патти впервые услышала о музыканте Ричарде Каце.
— О боже, — стонала Элиза. — Кажется, я влюбилась. Кажется, я теперь буду хорошей девочкой. Он такой большой. Как будто на тебя падает нейтронная звезда. Как будто тебя стирают гигантским ластиком.
Гигантский ластик только что закончил Макалистер-колледж, устроился на работу в компанию, сносящую дома, и организовал панк-группу под названием «Травмы», в успехе которой Элиза не сомневалась. Единственным, что не вписывалось в ее идеальный образ Каца, был его выбор друзей.
— Он живет с каким-то зацикленным придурком, Уолтером, — рассказывала она. — Такой, знаешь, безумный фанат, но при этом весь из себя пуританин. Очень странно. Я сначала решила, что это менеджер Каца, но он оказался каким-то лузером. Я утром выхожу из комнаты Каца, а Уолтер сидит на кухне, ест фруктовый салат и читает «Нью-Йорк таймс». Знаешь, о чем он меня спросил? Видела ли я какие-нибудь хорошие пьесы в последнее время. Пьесы — это типа театр. Очень Странная Парочка. Познакомишься с Кацем — сама поймешь.
В конечном итоге некоторые обстоятельства оказались для автора более болезненными, чем дружба Уолтера и Ричарда. На первый взгляд они казались еще более странной парой, чем даже Патти с Элизой. Неизвестный гений из отдела расселения Макалистер-колледжа поселил душераздирающе ответственного провинциала из Миннесоты в одной комнате с замкнутым и ненадежным городским гитаристом из Йонкерса, склонным к различного рода зависимостям. Единственным их сходством, в котором мог быть уверен гений из отдела расселения, было то, что они оба получали пособие для малоимущих. Тонкий светлокожий Уолтер был выше, чем Патти, но гораздо меньше смуглого широкоплечего Ричарда, в котором было шесть футов четыре дюйма роста. Ричард обладал сильным сходством (которое впоследствии отмечали многие, не только Патти) с ливийским диктатором Муаммаром эль-Каддафи. Те же черные волосы, те же смуглые рябые щеки, та же удовлетворенная улыбка властителя, осматривающего войска и пусковые установки.[26] Он выглядел на пятнадцать лет старше своего друга. Уолтер напоминал назойливого помощника тренера, какие иногда встречаются в школьных спортивных командах, — хилый мальчик, который во время игр стоит с папкой у края поля в пиджаке и галстуке. Игроки терпят его, потому что он хорошо разбирается в правилах. Это казалось одной из составляющих отношений между Ричардом и Уолтером: Ричард, во многих отношениях раздражительный и ненадежный человек, бесконечно серьезно относился к своей музыке, а Уолтер обладал необходимыми познаниями для того, чтобы ценить подобную музыку. Позже, когда Патти узнала их лучше, она поняла, что на самом деле они не так уж и различались — оба изо всех сил старались, пусть и по-разному, быть хорошими людьми.
Патти познакомилась с гигантским ластиком душным августовским воскресеньем: она вернулась с пробежки и обнаружила его на диване, словно бы съежившемся под огромным Ричардом. Элиза тем временем принимала душ в их неописуемой ванной. Ричард, одетый в черную футболку, читал книгу, на мягкой обложке которой была большая буква V. Только после того как обливающаяся потом Патти налила себе стакан холодного чая, он обратился к ней:
— А ты что?
— Прошу прощения?
— А ты что тут делаешь?
— Я тут живу.
— Понял.
Ричард медленно и тщательно оглядел ее. Ей показалось, что, по мере того как его взгляд скользил по ее телу, она постепенно впечатывалась в стену, и когда он отвернулся, она, абсолютно плоская, оказалась пришпилена к обоям.
— А ты что?
— Прошу прощения?
— А ты что тут делаешь?
— Я тут живу.
— Понял.
Ричард медленно и тщательно оглядел ее. Ей показалось, что, по мере того как его взгляд скользил по ее телу, она постепенно впечатывалась в стену, и когда он отвернулся, она, абсолютно плоская, оказалась пришпилена к обоям.
— Ты видела альбом? — спросил он.
— Э-э. Альбом?
— Я тебе покажу, — сказал он. — Тебе, должно быть, интересно.
Он сходил в комнату Элизы и протянул Патти папку на трех кольцах, после чего вновь уткнулся в книгу и как будто забыл о ней. Это была старомодная папка, обитая бледно-голубой тканью, на которой крупными буквами было написано ее имя: ПАТТИ. В нем были, как показалось Патти, все ее фотографии, когда-либо печатавшиеся в спортивном разделе газеты «Миннесота дейли», все открытки, которые она когда-либо посылала Элизе, все полоски фотографий из фотобудок, где они снимались вдвоем, и все фотографии с тех выходных, когда они наелись кексов с марихуаной. Патти сочла альбом странным и чересчур подробным, но главным образом она почувствовала жалость к Элизе — жалость и стыд, что спрашивала у подруги, любит ли та ее.
— Странная она девочка, — заметил Ричард с дивана.
— Где ты это взял? Ты всегда копаешься в вещах людей, с которыми спишь?
Он рассмеялся.
— J’accuse![27]
— Всегда?
— Остынь. Он лежал за кроватью. На самом виду, как говорят копы.
Шум воды в ванной оборвался.
— Верни на место, — сказала Патти. — Пожалуйста.
— Я подумал, что тебя это заинтересует, — сказал Ричард, не двигаясь с места.
— Пожалуйста, положи его туда, откуда взял.
— Начинаю подозревать, что у тебя такого альбома нет.
— Пожалуйста.
— Очень странная девочка, — повторил Ричард, забирая у нее альбом. — Потому я и заинтересовался.
Фальшь, сквозившая в обращении Элизы с мужчинами, — она непрестанно хихикала, сюсюкала и ерошила волосы — могла настроить против нее даже друзей. В сознании Патти переплелись ее постоянное стремление угодить Ричарду, ее странный альбом и неуверенность в себе, которую он символизировал. Она впервые начала стесняться своей подруги. Это было странно, учитывая, что Ричард не стеснялся спать с Элизой, а у Патти вроде как не было причин интересоваться его мнением об их дружбе.
В следующий раз она увидела Ричарда чуть ли не в последний день житья в клоповнике. Он снова сидел на диване, сложив руки и тяжело притопывая правым сапогом, и наблюдал за Элизой, которая играла на гитаре именно так, как привыкла слышать Патти: крайне неуверенно.
— Ты не попадаешь, — сказал он. — Отстукивай ритм.
Но Элиза, вспотевшая от сосредоточенности, остановилась, как только заметила Патти.
— Я не могу играть при ней.
— Можешь, почему нет, — сказал Ричард.
— Вообще-то не может, — запротестовала Патти. — Я ее нервирую.
— Интересно. С чего вдруг?
— Понятия не имею, — ответила Патти.
— Она слишком меня поддерживает, — сказала Элиза. — Я прямо чувствую, как она хочет, чтобы у меня все получилось.
— Какой ужас, — обратился Ричард к Патти. — Ты должна хотеть, чтобы она слажала.
— О’кей, — согласилась Патти. — Я хочу, чтобы ты слажала. Можешь? У тебя вроде неплохо это получается.
Элиза изумленно на нее посмотрела. Патти сама удивилась своим словам.
— Извините, я пойду к себе, — сказала она.
— Сначала послушаем, как она налажает, — предложил Ричард. Но Элиза уже отключала провода.
— Тебе надо играть с метрономом, — сказал ей Ричард. — У тебя есть метроном?
— Это была плохая идея.
— Может, ты сам что-нибудь сыграешь? — спросила Патти.
— В другой раз, — ответил он.
Но Патти вспомнила смущение, охватившее ее, когда он вручил ей альбом.
— Одну песню, — взмолилась она. — Один аккорд. Сыграй один аккорд. Элиза говорит, что ты круто играешь.
Он покачал головой.
— Приходи как-нибудь на концерт.
— Патти не ходит на концерты, — вмешалась Элиза. — Ей не нравится дым.
— Я занимаюсь спортом, — сказала Патти.
— Да, я уже видел, — ответил Ричард, взглянув на нее со значением. — Звезда баскетбола. Кто ты — нападающий, защитник? Я не знаю, какой рост у девушек считается высоким.
— Я считаюсь невысокой.
— Но ты довольно высокая.
— Да.
— Мы собирались идти, — сказала Элиза, вставая.
— Ты сам выглядишь как баскетболист, — сказала Патти Ричарду.
— Неохота ломать пальцы, — фыркнул он.
— Неправда, — запротестовала она. — Это редко случается.
Но она мгновенно поняла, что эта реплика не была интересной или продуктивной. Ричарду явно было плевать на ее баскетбол.
— Может, я схожу на какой-нибудь твой концерт, — сказала она. — Когда следующий?
— Как ты туда пойдешь, там же накурено? — с неудовольствием спросила Элиза.
— Это неважно, — сказала Патти.
— Да? Вот это новости.
— Захвати с собой беруши, — посоветовал Ричард.
После того как они ушли, Патти поплакала в своей комнате — причины для слез были слишком неутешительны, чтобы формулировать их. В следующий раз она увидела Элизу тридцать шесть часов спустя и извинилась за свою стервозность, но Элиза уже была в отличном настроении и сказала ей, чтобы та ни о чем не беспокоилась, что она продает гитару и с удовольствием сводит Патти на концерт Ричарда. Концерт состоялся субботним сентябрьским вечером в слабо вентилируемом клубе под названием «Лонгхорн». «Травмы» играли на разогреве у Buzzcocks. Первым, кого Патти увидела, был Картер. Он намертво вцепился в гротескно хорошенькую блондинку в блестящем коротком платье.
— Вот дерьмо, — сказала Элиза.
Патти храбро помахала Картеру, который — сама учтивость — направился к ней, сверкнув своими плохими зубами. Блестки семенили следом. Элиза протащила Патти через сцепление дымящих сигаретами панков к сцене. Там они наткнулись на светловолосого юношу, в котором Патти распознала знаменитого соседа Ричарда раньше, чем Элиза громко и монотонно выпалила: «Привет-уолтер-как-дела».
Не будучи знакомой с Уолтером, Патти не осознала, насколько необычным было то, что вместо дружелюбной улыбки ее подруга получила в ответ холодный кивок.
— Это моя лучшая подруга, Патти, — сказала ему Элиза. — Можно она тут с тобой постоит, пока я сбегаю за сцену?
— Они сейчас начнут, — заметил Уолтер.
— Я на секунду, — ответила Элиза. — Присмотри за ней, хорошо?
— Мы можем туда вместе пойти.
— Нет, займи нам место. Я сейчас.
Уолтер с неудовольствием проследил за тем, как она ввинтилась в толпу и исчезла. Он выглядел вовсе не таким чудиком, как описывала Элиза, — на нем был свитер с V-образным вырезом, а волосы его представляли собой кудрявую рыжеватую копну. Он был похож именно на того, кем являлся, — на первокурсника с юридического факультета, но он выделялся в окружении панков с их уродливыми прическами и нарядами, и Патти, внезапно застеснявшаяся своей одежды, которая еще минуту назад полностью ее устраивала, была благодарна ему за его обычность.
— Спасибо, что стоишь тут со мной, — сказала она.
— Я думаю, нам еще долго тут стоять, — заметил Уолтер.
— Рада познакомиться.
— Я тоже рад. Ты же звезда баскетбола?
— Да, это я.
— Ричард рассказал мне про тебя. — Он повернулся к ней. — Ты употребляешь много наркотиков?
— Нет! Боже. С чего вдруг?
— Сужу по твоей подруге.
Патти не знала, как ей справиться со своим выражением лица.
— Я не знала.
— Ну, за сцену она пошла именно за этим.
— Ясно.
— Извини. Я знаю, вы дружите.
— Да нет, такие вещи стоит знать.
— Она, кажется, неплохо обеспечена.
— Да, родители дают ей деньги.
— Точно, родители.
Уолтер, казалось, был так озабочен отсутствием Элизы, что Патти умолкла. Она вновь ощутила угрюмый дух соперничества. Едва осознавая свой интерес к Ричарду, она находила нечестным, что Элиза использует не только себя, свою наивную полупривлекательную личность, но и родительские возможности, чтобы привлекать Ричарда и покупать доступ к нему. Какой слепой была Патти! Как она отстала от окружающих! И как уродливо выглядела сцена! Голые провода, холодный хром барабанов, невзрачные микрофоны, изолента вроде той, которой залепляют рот похищенным, и прожекторы, похожие на пушки: жесткое и откровенное зрелище.
— Ты часто ходишь на концерты? — спросил Уолтер.
— Нет, никогда. Один раз была.
— У тебя есть беруши?
— Нет. А надо?
— Ричард играет очень громко. Можешь взять мои. Они почти новые.
Он достал из кармана рубашки мешочек с двумя белесыми резиновыми личинками. Патти взглянула на них и старательно улыбнулась.