— Мы изъ-за безработицы на тряпичномъ дворѣ теперь работаемъ, ряда двугривенный въ день. Пойдемъ съ нами на тряпичный. Авось и тебя прикащикъ возьметъ, сказала Фекла. — Мы тряпки перебираемъ… Что-жъ тутъ ребенокъ-то? Чѣмъ онъ помѣшаетъ? Ребенка-то можно укутать, да и положить, a самой за тряпки приниматься. Пойдемъ.
— Спасибо вамъ, милыя, спасибо. Возьмите меня… Надо попытаться… заговорила женщина съ ребенкомъ.
Чаепитіе кончилось и женщины отправились на тряпичный дворъ на работу. Женщина съ ребенкомъ отправилась вмѣстѣ съ ними. Акулина хоть и бодрилась, но еле брела. Арина шла съ ней рядомъ.
— Не лучше съ горяченькаго-то? спрашивала она Акулину.
— Нѣтъ. Страсть какъ знобитъ. Пила, пила, насильно пила, a даже и въ потъ не ударило. Какъ только я, Аришенька, сегодня работать буду!
— Ну, ужъ какъ-нибудь понатужься… A вечеромъ пойдемъ на постоялый дворъ, тамъ хлебова горячаго похлебаемъ на ночь. Спать будемъ въ теплѣ, за ночь въ теплѣ отлежишься и на утро, Богъ дастъ, будешь здорова, утѣшала Акулину Арина. Вотъ ежели-бы въ баню, такъ любезное дѣло и всю болѣзнь-бы какъ рукой сняло. Ты, Акулинушка, какъ хочешь, a ежели къ завтрему ты не отлежишься, то я ужъ хоть армячишко свой продамъ, a тебя свожу въ баню.
— Не надо мнѣ, милая, ничего не надо. Такъ перемогусь, отвѣчала Акулина.
XXXIX
Когда женщины принялись за работу, прикащикъ еще не выходилъ на дворъ. Женщинѣ съ ребенкомъ, пришедшей проситься на работу, пришлось ожидать прикащика. Въ ожиданіи его она сѣла на груду еще неразобранныхъ слежавшихся тряпокъ и принялась кормить ребенка грудью. Работавшія женщины посматривали на нее съ большимъ участіемъ. Онѣ хоть и привели ее съ собой на дворъ, но все-таки сомнѣвались, чтобы прикащикъ взялъ ее на работу, увидя, что она съ ребенкомъ. Наконецъ Анфиса сказала ей:
— Милая, крестецкая! Да ты-бы лучше убрала куда-нибудь ребенка-то передъ тѣмъ, какъ проситься у прикащика на работу.
Женщина съ ребенкомъ не поняла, что ей совѣтуютъ, и широко открыла глаза.
— Тебя какъ звать-то? — продолжала Анфиса.
— Домной.
— Такъ вотъ что, Домнушка. Сними скорѣй съ груди-то ребенка, благо онъ не реветъ, да спрячь его вонъ въ тряпки, положи тамъ вонъ на ту груду. Тамъ мягко и онъ теперь покормленный-то крѣпко спать будетъ. A сама, какъ придетъ прикащикъ, просись на работу, да о ребенкѣ-то ему ничего и не говори. Поняла? Такъ лучше будетъ. A то вѣдь можетъ и не взять съ ребенкомъ-то.
— Конечно-же убери, — подхватили другія женщины. — Ну, увидитъ онъ потомъ ребенка, такъ ужъ не гнать-же тебя со двора, коли ты настоящимъ манеромъ работаешь.
Домна просіяла.
— A вѣдь и то дѣло, дѣвушки. A то, ей-ей, куда ни сунешься — вездѣ съ ребенкомъ отказъ, — сказала она. — Какъ это вы хорошо придумали.
— Прячь, прячь скорѣй. Полно тебѣ бобы-то разводить. Клади вонъ за ту кучу.
Домна поспѣшно вынула изъ-за пазухи ребенка, сняла съ себя полушубокъ, завернула его въ полушубокъ и положила на тряпки, прислушиваясь, не заплачетъ-ли онъ.
— Молчитъ?
— Молчитъ. Кажись, уснулъ таково сладко. Ну, Христосъ съ нимъ, — отвѣчала Домна.
Вскорѣ пришелъ прикащикъ. Окинулъ взоромъ всѣхъ работающихъ женщинъ, въ отвѣтъ на ихъ поклоны, не снимая картуза, передвинулъ его со лба на затылокъ и обратно и, въ видѣ воодушевленія крикнулъ:
— Повеселѣй, повеселѣй, тетки! Дремать нечего!
Въ это время къ нему приступила Домна. Она поклонилась и сказала:
— Къ вамъ, господинъ хозяинъ. Примите на работу.
— На работу? протянулъ прикащикъ. — Принять, конечно, не расчетъ, a только y меня и такъ ужъ народу-то хоть отбавляй. Мы и съ этими справимся.
— Очень ужъ голодно, хозяинъ. Примите, заставьте Бога молить. Заслужу. Я на работу не лѣнива
— Да лѣнивыхъ-то y насъ и безъ того всегда по шеѣ… отвѣчалъ прикащикъ, подумалъ и прибавилъ:- Ну, оставайся. Условія наши знаешь?
— Знаю, знаю, хозяинъ. Женщины ужъ сказали.
Домна радостно засуетилась и тотчасъ-же, подсѣвъ къ грудѣ тряпокъ, принялась разбирать ихъ. На лицѣ ея мелькнула улыбка. Улыбнулись и другія женщины и, когда прикащикъ удалился, заговорили:
— Видишь, какъ ловко надули его. A теперь можно сдѣлать такъ, что онъ и ребенка-то не замѣтитъ. Онъ вѣдь заглядываетъ сюда подъ навѣсъ не часто.
Работа продолжалась. Работала и Акулина, но черезъ силу — и то и дѣло все хваталась за голову и за бока.
— Словно, кто мнѣ наколотилъ ребра-то — вотъ до чего ломятъ и ноютъ, а по спинѣ такъ мурашки и бѣгаютъ, говорила она.
— A ты прилягъ чуточку, Акулинушка, прилягъ малость, покуда прикащика-то нѣтъ, совѣтовала ей Арина. — Какъ станетъ онъ подходить къ навѣсу, такъ мы увидимъ и скажемъ.
И Акулина въ изнеможеніи легла на тряпки. Такъ она дѣлала нѣсколько разъ. Ее то ударяло въ жаръ, то трясла лихорадка.
Въ обѣдъ Акулина не прикоснулась къ хлѣбу, отошла отъ обѣдающихъ женщинъ, удалилась въ сарай и легла тамъ. Арина, наскоро пообѣдавъ, прибѣжала къ ней.
— Можетъ быть, Акулинушка, ситничка, хоть немножко поѣшь, такъ я сбѣгаю въ лавочку, принесу полфунтика, предлагала она Акулинѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ… Вовсе на ѣду не тянетъ. Даже претитъ.
— Ахъ, ты болѣзная, болѣзная! покачала Арина головой.
— Испить дай, испить смерть хочу… просила Акулина. — Кисленькаго-бы чего нибудь.
— Кваску? Сбѣгать за кваскомъ въ лавочку?
— Сбѣгай, милушка, принеси въ ковшичкѣ на копѣечку. Да капустки-бы кисленькой тоже на копѣечку… Можетъ статься, отъ кисленькаго-то мнѣ и полегчаетъ.
Арина, захвативъ ковшикъ, побѣжала въ лавочку за квасомъ и за капустой. Когда она принесла и то и другое, Акулина съ жадностью выпила ковшъ квасу, a капусты взяла щепоть, пожевала и тотчасъ-же выплюнула.
— Нѣтъ, не могу я ѣсть. Словно вотъ что отвратило меня отъ ѣды, сказала она и опять повалилась какъ снопъ, щелкая зубами отъ лихорадочной дрожи.
Пришла къ Акулинѣ и Домна съ ребенкомъ на рукахъ.
— Переложу-ка я ребеночка-то изъ-подъ навѣса сюда въ сарай, a то тамъ съ одного прикащикъ шляется, сказала Домна, усаживаясь около Акулины, и принялась кормить ребенка грудью. — Эка ты бѣдная y насъ! прибавила она, съ сожалѣніемъ смотря на Акулину. — Крѣпко недужится?
— Страсть…
— Ты-бы ялапнаго корня взяла въ аптекѣ на три копѣечки… Ялапный корень ужасти какъ помогаетъ. Теперь въ обѣденную пору бабы живо въ аптеку сбѣгали-бы.
— Нѣ… не надо… Я и такъ отлежусь, отвѣчала Акулина.
Пришли въ сарай на отдыхъ и другія женщины и также окружили Акулину. Всѣ придумывали разныя средства, какъ-бы полечить Акулину. Кто совѣтовалъ хрѣну съ водкой къ головѣ привязать, кто лошадиной дугой животъ потереть, кто бодяги выпить. Акулина ото всего отказывалась.
Женщины улеглись на послѣобѣденный отдыхъ и заснули. Засыпая, онѣ слышали, какъ Акулина бредила. Бредила она своимъ маленькимъ Спиридошей, просила кого-то послать въ деревню два рубля.
— Не отвертѣться ей… Придется, кажется, свезти въ больницу, сказала Анфиса.
Арина вздрогнула, до того ей была ужасна эта мысль.
Въ послѣ-обѣденную пору Акулина перешла кой-какъ изъ сарая подъ навѣсъ на работу, но работать была не въ силахъ и легла тутъ-же на тряпки. Вошелъ прикащикъ.
— Разгасилась, заболѣла… сказали про нее ему женщины. — Даже головы не можетъ поднять.
Прикащикъ прищелкнулъ языкомъ.
— Слабосильная команда… пробормоталъ онъ. — Ну, этого мы не любимъ. Тащите ее въ больницу, коли такъ, a то еще умретъ, чего добраго, здѣсь на дворѣ.
— Милый, она отлежится. Позволь ей часикъ полежать. Она отлежится и примется за работу, a мы ужъ всѣ огуломъ за нее тебѣ наверстаемъ, обратилась къ нему Арина и вскинула на него умоляющій взоръ.
— Гдѣ отлежаться, коли даже вся лицомъ почернѣла! Да вотъ еще что… Эй, вы! Чей это y васъ тамъ въ сараѣ ребенокъ пищитъ?
— Мой, голубчикъ, мой… Прости… испуганно заговорила Домна.
— Какъ-же ты не сказала мнѣ утромъ, что ты съ ребенкомъ?
Домна виновато молчала.
— Ну, зналъ-бы, что ты съ ребенкомъ, такъ не взялъ-бы тебя на работу, продолжалъ прикащикъ.
— Да вѣдь онъ, голубчикъ, не мѣшаетъ мнѣ на работѣ-то, пробормотала Домна.
— Разсказывай еще! Шесть разъ въ день грудью покормишь — вотъ ужъ полтора часа изъ рабочаго дня съ костей долой… Скажите на милость, приходятъ съ ребятами и прячутъ ихъ!..
Прикащикъ потоптался еще нѣсколько времени подъ навѣсомъ и удалился.
XL
Акулина такъ и не могла уже работать послѣ полудня. Вплоть до окончанія работъ на тряпичномъ дворѣ пролежала она на тряпкахъ подъ навѣсомъ въ бреду. При расчетѣ прикащикъ расчиталъ ее за полъ-дня, то есть далъ ей всего гривенникъ. Такъ какъ женщины порѣшили уже ночевать на этотъ разъ на постояломъ дворѣ, то на постоялый дворъ повели Акулину подъ руки. Она была до того слаба, что еле переступала ногами и то и дѣло просилась присѣсть. Ее нѣсколько разъ сажали по дорогѣ на тротуарѣ около домовъ и, наконецъ, привели на постоялый дворъ. Хозяйка постоялаго двора, разбитная женщина, какъ увидала Акулину, такъ и замахала руками.
— Охъ, не пущу, не пущу съ больной! крикнула она. — Ведите ее, куда хотите, a ночевать я ее не пущу.
— Да куда-же, милая, мы ее поведемъ-то? заговорили женщины:- Вѣдь это товарка наша. Ей дѣться некуда.
— A мнѣ какое дѣло? Ведите ее въ больницу.
— Да зачѣмъ-же въ больницу-то, умница, коли она къ завтрешнему дню въ лучшемъ видѣ отлежится! Ее теперь только чайкомъ попоить, потомъ полушубкомъ прикрыть и она къ завтрему будетъ здоровѣе здоровой.
— Нѣтъ, нѣтъ, Богъ съ ней. Почемъ знать, можетъ быть y ней какаянибудь прилипчивая болѣзнь, a y меня дѣти. Пристанетъ, такъ и горя не оберешься. Ведите въ больницу.
Арина бросилась хозяйкѣ постоялаго двора въ ноги.
— Голубушка! Дай ей переночевать, повремени до завтраго… слезливо просила она за Акулину. — Завтра, ежели ей не полегчаетъ, мы ее приберемъ куда-нибудь, а теперь дай переночевать. Ну, гдѣ теперь, на ночь глядя, тащить ее въ больницу!
Хозяйка была непреклонна. Вышелъ мужъ хозяйки, рослый мужчина въ красной кумачевой рубахѣ, пестрой жилеткѣ и скрипучихъ сапогахъ съ наборомъ на голенищахъ. Женщины обратились къ нему съ просьбой. Арина опять упала въ ноги и заголосила. Хозяинъ погладилъ бороду, посмотрѣлъ на сидящую на лавкѣ Акулину и сказалъ:
— Можетъ y ней та самая болѣзнь, что вотъ теперь полицейскіе по помойнымъ ямамъ ищутъ, такъ какъ-же ночевать-то пустить? Нынче строго.
— Да вотъ и я тоже самое говорю, подхватила хозяйка.- A вдругъ за ночь-то умретъ? Вѣдь тогда хлопотъ не оберешься. Беремъ-то за ночлегъ пятачокъ, a умри она — вскочитъ и въ красненькую бумажку.
— Да полно тебѣ, матушка. Ты вотъ увидишь какъ она завтра вскочитъ, какъ встрепанная, уговаривали хозяйку женщины.
Хозяинъ наклонился къ Акулинѣ и сталъ задавать ей вопросы, стараясь узнать гдѣ и какое мѣсто y нея болитъ, но Акулина сидѣла свѣсивъ на грудь голову и безмолвствовала.
— Просто она застудилась — вотъ вся ея и болѣзнь, отвѣчали за Акулину женщины. — Ночевали видишь-ли, мы двѣ ночи въ холодномъ сараѣ, а по ночамъ-то нонѣ стужа — вотъ она и застудилась. Ей теперь въ теплѣ отойти и пропотѣть малость, такъ она здоровѣе здороваго будетъ, право слово. Пожалѣйте ее бѣдную, господа хозяева, не гоните.
— Голубчики вы мои, заставьте за васъ Богу молить! взвыла опять Арина.
— Да ты что такое? Ты ей дочь, что-ли? спросилъ Арину хозяинъ.
— Нѣтъ, просто землячка, сосѣди мы, милый, по деревнямъ-то, ну, и въ сватовствѣ приходимся.
Хозяинъ сталъ шептаться съ хозяйкой.
— Въ сѣни впущу, a въ горницы не пущу. Пускай въ сѣняхъ ночуетъ. Сѣни y насъ теплыя, рубленыя, рѣшила наконецъ хозяйка. — Коли ежели что, можетъ полушубкомъ укрыться.
Женщины были благодарны и за сѣни и тотчасъ повели Акулину укладывать спать.
Постоялый дворъ помѣщался въ ветхомъ деревянномъ домѣ. Въ сѣняхъ, состоящихъ изъ стеклянной галлереи съ кой-гдѣ выбитымъ въ переплетахъ стеклами, стояли опрокинутыя кадушки, квасныя бочки, кадка съ водой, лежали дрова и стоялъ куль съ углями. Недостающія, впрочемъ въ переплетахъ етекла были замѣнены синей сахарной бумагой и въ сѣняхъ было не особенно холодно. Хозяинъ сжалился надъ Акулиной и для подстилки далъ ей войлокъ, женщины отдали ей два имѣвшихся y нихъ полушубка и три сермяжныхъ армяка — и изъ всего этого была устроена на полу постель для Акулины. Арина рѣшила ночевать вмѣстѣ съ ней.
Уложивъ Акулину и прикрывъ ее полушубками, женщины стояли надъ ней и спрашивали:
— Можетъ быть, щецъ горяченькихъ похлебать хочешь, такъ мы спросимъ тебѣ y хозяйки чашечку?
— Ни… пробормотала Акулина.
— Въ такомъ разѣ чайку съ ситничкомъ? Нельзя-же, мать, цѣлый день не жравши!..
Вмѣсто отвѣта Акулина забредила Спиридошей и тремя рублями.
— Три рубля… три рубля… Вонъ земляки пришли изъ Поливанова… Пошлите, голубушки, съ ними три рубля свекрови Марьѣ Пантелѣевнѣ… Григорій Епифанычъ, a Григорій Епифанычъ! звала она кого-то, сбросила съ себя полушубокъ и сѣла.
Ее опять уложили и опять укрыли. Анфиса покачала головой и сказала Аринѣ:
— Нѣтъ, дѣвушка, безъ больницы ей не обойтиться. Какъ ты хочешь, a y ней навѣрное горячка.
— Господи! Да что-же это будетъ! заплакала Арина, схватившись за голову. — Вѣдь тамъ ее уморятъ, сердечную!
— Зачѣмъ морить? Лѣтось я сама въ больницѣ лежала, да не уморили-же меня. A какъ тамъ кормятъ, дѣвушка, такъ просто на удивленіе! Каша бѣлая, хорошая-прехорошая была, вотъ какъ сейчасъ помню.
— Да полно врать-то тебѣ, Анфисушка. У меня дядю роднаго въ больницѣ уморили. Земляки сказывали: какъ привезли мы его — сейчасъ доктора и потащили его въ кипяткѣ купать.
— И у насъ одного земляка уморили доктора въ больницѣ, поддакнула Аринѣ Фекла. — Онъ съ крыши свалился здѣсь въ Питерѣ, сказываютъ, a ему взяли да въ больницѣ ногу и отпилили. Такъ и померъ. Нѣтъ, отъ больницы избави Богъ. Рѣдко кто въ больницѣ выживаетъ.
Дабы умилостивить хозяйку постоялаго двора женщины рѣшили y ней поужинать горячимъ и спросили себѣ щей съ грибами. Арина, впрочемъ, до того была разстроена, что ее и отъ горячей пищи отшибло. Она хлебнула нѣсколько ложекъ щей, пожевала хлѣба и, бросивъ ложку, побѣжала къ Акулинѣ.
Спала она ночью рядомъ съ ней въ сѣняхъ, на голомъ полу, прикрывшись своимъ сермяжнымъ армякомъ и положивъ подъ голову котомку. Но и для Арины ночь была тревожная. Акулина то и дѣло кричала во снѣ, вскакивала и хотѣла куда-то бѣжать. Аринѣ приходилось ее успокаивать, поить водой, укладывать — и такъ вплоть до утра.
XLI
Утромъ на постояломъ дворѣ всѣ уже встали, a Акулина даже не могла поднять головы. У ней наступило безпамятство. Она еле узнавала окружающихъ. Хозяева постоялаго двора настоятельно требовали, чтобъ ее уводили со двора.
— Не уведете — за полиціей пошлемъ и тогда все равно ее въ больницу оберутъ, говорили они. — Везите ее лучше честь честью въ больницу. Вѣдь ее нигдѣ на квартирѣ больную держать не будутъ.
Арина еще разъ бросилась хозяевамъ въ ноги, прося ихъ, чтобъ они позволили полежать на постояломъ дворѣ Акулинѣ, но они были непреклонны.
— Штрафъ за васъ платить, что-ли? Вонъ, вонъ! кричалъ хозяинъ. — Больныхъ не велѣно на постоялыхъ дворахъ держать. Не дашь знать въ участокъ, что вотъ такъ и такъ, больная — оштрафовать могутъ. Тащите ее вонъ.
Акулину подняли, напялили на нее душегрѣйку и, расчитавшись за ночлегъ, повели подъ руки на улицу. Она еле волочила ноги. Арина такъ и заливалась слезами.
— Да неужто въ больницу, дѣвушки?.. съ отчаяніемъ говорила она женщинамъ.
— A то куда-же иначе! отвѣчала Анфиса. — Вѣдь она что твой пластъ, руки и ноги что твои плети, голова не держится.
— О, Господи, Господи! Вотъ бѣда-то стряслась!
— Надо взять извощика, говорила Домна, которая явилась на постоялый дворъ съ ребенкомъ, дабы идти вмѣстѣ съ женщинами на работу. — Пѣшкомъ все равно ее не доведешь.
— Извощика! A на какіе шиши извощика-то? Поди y нихъ и денегъ-то нѣтъ, кричала Фекла. — Какъ-нибудь и такъ дотащимъ. Берись, Анфисушка за лѣвую руку, a я за правую вмѣсто Ариши возьму. Ариша ужъ сама еле ноги носитъ, до того она намаялась…
— Нѣтъ, нѣтъ, я ее не отпущу, отбивалась Арина. — Я сама ее поведу.
— A гдѣ тутъ больница-то? Анфисушка, ты бывалая въ Питерѣ, ты должна знать, спрашивала Фекла Анфису.
— Не знаю я здѣшнюю мѣстность, милая. Я на Петербургской сторонѣ очень мало жила. Вотъ Маріинскую больницу я знаю. Та на той сторонѣ рѣки, далеко. A здѣсь въ Питерѣ вѣдь больницъ много.
— Надо городоваго спросить, предлагала Домна. — Ведите до городоваго.
И Акулину опять поволокли. Прохожіе останавливались и смотрѣли женщинамъ въ слѣдъ. Подметавшіе улицу дворники тоже участливо смотрѣли на еле переставлявшую ноги и поминутно останавливающуюся Акулину.
— Зашиблась, что-ли, гдѣ? спрашивали они.
— Разболѣлась. Стояли на постояломъ, a она разболѣлась. Въ больницу ведемъ, отвѣчали женщины. — Гдѣ здѣсь больница?
— Больница не близко. Вамъ такъ ее не дотащить. Надо извощика.
Дворники стали разсказывать, какъ пройти въ больницу.
Вскорѣ Акулина окончательно уже не могла идти и повалилась на тротуаръ. Съ ней сдѣлался обморокъ. Случилось это на углу какой-то улицы. Женщины побѣжали въ лавочку за водой, но вынесли квасу въ деревянномъ ковшикѣ. Онѣ подносили Акулинѣ ко рту ковшъ, но она не пила. Всѣ суетились около нея, стали прыскать ей въ лицо квасомъ. Образовалась толпа. Подошелъ городовой.
— Что здѣсь за происшествіе? Расходитесь! заговорилъ онъ, но узнавъ въ чемъ дѣло, сказалъ:- Надо везти въ больницу.
Онъ далъ свистокъ. Прибѣжалъ дворникъ.
— Покарауль здѣсь, a я за извощикомъ схожу. Повезешь въ больницу. Гдѣ живетъ она? Гдѣ прописана?
Женщины переглянулись и отвѣчали:
— Да нигдѣ, милостивецъ. Мы изъ деревни на заработки пришли. Сегодня вотъ ночевали на постояломъ…