— А ты чего мурло-то отъ меня воротишь, писаная? Вѣдь не съѣмъ.
Арина промолчала.
— Коли хозяинъ къ тебѣ ласковъ и улыбки на тебя строитъ, и ты должна къ нему улыбки… продолжалъ Ардальонъ Сергѣевъ. — А еще денегъ впередъ просишь! Ласковое телятко двѣ матки. сосетъ. Эту пословицу, кажется, должна знать.
— Да я не ворочу мурла, а вы такъ ужъ очень пронзительно смотрите… тихо отвѣчала Арина.
— Пронзительно! Коли пронзительно смотрю, значитъ есть у меня къ тебѣ уваженіе. Брось-ка катать. Успѣешь еще… Да ставь самоваръ. Чаю мы съ тобой пока до рабочихъ-то напьемся. Тѣмъ еще не скоро пить по положенію, а у меня инда въ глоткѣ пересохло — до того пить хочется. Пересолила ты щи-то, что-ли.
— Кажется, я въ мѣру солила.
— Въ мѣру! Влюбившись въ кого, что-ли, что сильно солишь?
— Ну, вотъ… Въ кого-жъ мнѣ влюбившись быть? Намъ не до любви.
Арина слегка хихикнула.
— Ну, то-то… сказалъ хозяинъ и прибавилъ:- А то вѣдь иныя нарочно сильно солятъ, потому солью, коли ежели съ лукавыми словами, можно приворожить. Смотри, не приворожи хозяина.
— Ну, вотъ… чтой-то вы говорите, Ардальонъ Сергѣичъ!..
— Я дѣло говорю. Смотри у меня! Ну, ставь, ставь самоваръ-то!
Арина принялась наливать ведерный самоваръ водой, навалила въ трубу его углей и заженныхъ лучинъ, загремѣла трубой. Ардальонъ Сергѣевъ сидѣлъ на лавкѣ близъ Арины, косился на нее и покуривалъ трубку. Арина, очевидно, ему нравилась. Наконецъ онъ не выдержалъ, и когда та раздувала уголья въ самоварѣ, потянулся къ ней и тронулъ ее рукой. Арина стояла къ нему спиной, прикосновеніе его руки къ ней было неожиданно, а потому она взвизгнула и уронила желѣзную трубу. Хозяинъ засмѣялся.
— Ну, чего визжишь, какъ поросенокъ! Вѣдь не шпарятъ тебя. Иди сюда, я тебя поглажу, пробормоталъ онъ.
— Да что это вы, Ардальонъ Сергѣичъ, все пристаете, право…
— А то что-же? Должна быть даже благодарна, коли хозяинъ пристаетъ.
— Да я вовсе этого не хочу, потому я не такая…
— Дура! Да вѣдь тебя не убудетъ отъ этого, коли я тебя поглажу. Ну, или сюда.
Арина не шла и прижалась спиной къ печкѣ.
— Ну, стой. Я самъ встану и подойду… поднялся Ардальонъ Сергѣевъ, подошелъ къ Аринѣ и сталъ гладить ее по спинѣ. — Вишь, спина-то какая! Что твой столъ. А еще говоришь, что изъ голоднаго мѣста пришла. Нешто такія спины съ голоду нагуливаютъ!
— Ужъ такого я роду, что меня въ ширь тянетъ, отвѣчала Арина, вся какъ-то съежившись, но все-таки дозволивъ погладить себя.
Ардальонъ Сергѣевъ отошелъ отъ нея и сѣлъ опять на лавку. Самоваръ зашумѣлъ. Арина не отходила отъ самовара и время отъ времени снимала съ него трубу и дула въ уголья, хоть этого и не нужно было дѣлать, потому что уголья давно уже успѣли разгорѣться. Ей нужно было только занять себя чѣмъ-нибудь, чтобы не такъ было трудно выносить взоръ хозяина, вперенный въ нее въ упоръ.
— На ледянку. Возьми. Пососи…
Ардальонъ Сергѣевъ опустилъ руку въ карманъ штановъ, вытащилъ оттуда нѣсколько леденцовъ въ бумажкахъ и протянулъ ихъ Аринѣ. Та не брала.
— Бери, бери, коли даютъ. Не отрава… сказалъ онъ. — Я знаю, дѣвки сладкое любятъ. Одну ледяночку дососешь теперь, а вотъ какъ самоваръ скипитъ, съ остальными чай пить будемъ. Бери, бери… Чего ты въ самомъ дѣлѣ! А то вѣдь разсержусь. Не раздражай хозяина.
Арина взяла и сказала:
— Спасибо, коли такъ.
— Ну развертывай бумагу, да ѣшь. Чего-жъ ты стала, какъ лошадь съ норовомъ! продолжалъ Ардальонъ Сергѣевъ, улыбаясь.
Арина развернула бумажку и взяла леденецъ въ ротъ. Хозяинъ все еще не спускалъ съ нея глазъ.
— Сладко? спросилъ онъ ее.
— Сладко, тихо отвѣчала она.
— Есть у васъ такіе леденцы въ Боровичскомъ уѣздѣ? Трафилось ѣсть?
— Трафиться-то трафилось, а то у насъ больше медовые да мятные пряники.
— Будешь ласкова къ хозяину, да не станешь отъ него мурло воротить, такъ и пряниковъ куплю. Любишь пряники-то? А? Очень любишь? Охъ, дѣвки, дѣвки! Всѣ-то вы охотницы до сладкаго.
Самоваръ закипѣлъ. Изъ подъ крышки его стала вылетать струя пара. Наконецъ вода заклокотала и вышла черезъ край, пуская потоки по грязной мѣди.
— Снимай скорѣй трубу, снимай! Прикрой крышечкой, да ставь самоваръ-то на столъ.
— Экая вѣдь ты какая! До чего докипятила.
Мощными руками подала Арина ведерный самоваръ и поставила его на столъ.
Ардальонъ Сергѣевъ принялся заваривать чай.
— Ну, чего-же ты стоишь-то, коли дѣло сдѣлала? обратился Ардальонъ Сергѣевъ къ Аринѣ. — Самоваръ подала и садись къ столу. Сейчасъ вмѣстѣ чай пить будемъ. У насъ чиновъ нѣтъ. Садись.
— Я послѣ васъ, господинъ хозяинъ, застѣнчиво отвѣчала Арина.
— Коли сказано, что садись, значитъ садись. Вмѣстѣ пить будемъ.
Арина подвинула къ столу скамейку и робко сѣла на кончикъ. Ардальонъ Сергѣевъ протянулъ къ ней черезъ столъ руку и, хотя Арина отшатнулась, но все-таки потрепалъ ее по щекѣ.
— Ты просила денегъ впередъ, говорила, что надо въ деревню родителямъ послать, — на вотъ три рубля, посылай… сказалъ онъ, полѣзъ за голенищу, вытащилъ оттуда бумажникъ изъ синей сахарной бумаги, вынулъ изъ него трехрублевую бумажку, положилъ ее передъ Ариной и, прихлопнувъ ладонью, прибавилъ:- Видишь, я не въ тебя, я не брыкаюсь. Попросила впередъ денегъ — и далъ, хотя никому не даю. А ты брыкаешься и мурло отъ хозяина воротишь.
— Да я-бы и не воротила… А за чѣмъ вы трогаете?.. Мнѣ стыдно.
— Трогаете! Отъ троганья тебя не убудетъ. Ну, что-жъ надо сказать, когда для тебя благодѣтельство дѣлаютъ и деньги тебѣ впередъ даютъ?
— Спасибо вамъ, господинъ хозяинъ.
— Спасибо! Спасибо — этого мало, а ты чувствуй.
— Я и то чувствую.
— Ну, то-то… Пей чай-то…
Хозяинъ налилъ двѣ чашки чаю и одну изъ нихъ подвинулъ къ Аринѣ.
IX
Ардальонъ Сергѣевъ и Арина, сидя другъ противъ друга, пили чай, громко схлебывая его съ блюдечка. Ардальонъ Сергѣевъ не спускалъ съ Арины глазъ и время отъ времени улыбался, но молчалъ. Арина старалась не смотрѣть на него, но это было невозможно. Она должна была-бы отвернуться отъ него, но это она считала черезъ чуръ ужъ дерзкимъ противъ хозяина. Онъ все-таки отличалъ ее отъ другихъ рабочихъ: поитъ чаемъ вмѣстѣ съ собой, а главное — далъ три рубля въ счетъ заработка для отсылки въ деревню. Она ограничивалась тѣмъ, что при каждой двухсмысленной улыбкѣ его застѣнчиво опускала глаза. Наконецъ Ардальонъ Сергѣевъ кивнулъ на нее и спросилъ:
— Всѣ дѣвки у васъ въ Боровичскомъ уѣздѣ такія писаныя миндалины или только ты одна?
Арина зардѣлась какъ маковъ цвѣтъ и отвѣчала:
— Да чтой-то, Ардальонъ Сергѣичъ, вы говорите, право! Зачѣмъ такія слова?
— Затѣмъ, что прельстившись тобой. Очень ужъ ты гладкая миндалина у меня. Ну, отвѣчай-же: всѣ въ Боровичскомъ уѣздѣ такія?
— Да почемъ-же мнѣ-то знать!
— Дура, что такъ хозяину отвѣчаешь, своей выгоды не понимаешь. А ты отвѣчай: «у насъ, молъ, дѣвки все корявыя, а я одна такая удалась». Какъ тебя по отчеству-то звать?
— Да зачѣмъ вамъ? Хозяева батрачныхъ дѣвокъ по отчеству не величаютъ.
— А почемъ ты знаешь, можетъ статься у меня такой составъ въ головѣ, что я изъ тебя хочу и не батрачную сдѣлать? Ты не можешь видѣть моего воображенія. Ну, какъ отца-то звать?
— Федотомъ.
Ардальонъ Сергѣевъ похлопалъ ладонью около себя по лавкѣ и сказалъ:
— Ну, поди сюда, Арина Федотовна, сядь со мной рядышкомъ.
— Ну, вотъ… Зачѣмъ-же это?.. Вовсе это даже напрасно. Вы тамъ сидите, а я здѣсь буду сидѣть, пробормотала Арина, стараясь не смотрѣть на хозяина.
— Иди-же сюда, коли хозяинъ тебѣ приказываетъ! повторилъ Ардальонъ Сергѣевъ.
— Вовсе это даже и не хозяйское дѣло. Хозяинъ долженъ работу приказывать.
— А вотъ какъ ты придешь, да рядышкомъ сядешь, я тебѣ и работу прикажу.
— Приказывайте оттуда.
— Чудная дѣвка! Да ежели я такъ не могу. Иди сюда.
Арина не шевелилась. Ардальонъ Сергѣевъ продолжалъ:
— И что это у васъ за извадка артачиться, коли хозяинъ хочетъ свою ласковость доказать.
— Да не нужно мнѣ вашей ласковости.
— Вотъ какъ! А я еще три рубля далъ для посылки въ деревню!
— За это спасибо, за это я благодарна, вѣкъ буду помнить и заслужу, что вы на голодуху моимъ тятенькѣ съ маменькой дали, а баловать зачѣмъ-же!
— Да вѣдь я могу и отнять, коли такъ.
Арина молчала и сдѣлала серьезное лицо.
— И отниму. Какъ пить дать, отниму… продолжалъ Ардальонъ Сергѣевъ.
— Не сдѣлаете вы это, господинъ хозяинъ; вы добренькій, сказала Арина.
— Нѣтъ, сдѣлаю.
— Ну, инъ воля ваша хозяйская.
Арина вздохнула, хозяинъ помолчалъ и произнесъ:
— Садись, Арина Федотовна, рядышкомъ! Остальному женскому полу по пятіалтынному въ день у меня расчетъ, а тебѣ по двутривенному считать буду, а потомъ даже еще прибавлю — вотъ до чего ты мнѣ люба.
— Да не нужно мнѣ вашей ласковости.
— Вотъ какъ! А я еще три рубля далъ для посылки въ деревню!
— За это спасибо, за это я благодарна, вѣкъ буду помнить и заслужу, что вы на голодуху моимъ тятенькѣ съ маменькой дали, а баловать зачѣмъ-же!
— Да вѣдь я могу и отнять, коли такъ.
Арина молчала и сдѣлала серьезное лицо.
— И отниму. Какъ пить дать, отниму… продолжалъ Ардальонъ Сергѣевъ.
— Не сдѣлаете вы это, господинъ хозяинъ; вы добренькій, сказала Арина.
— Нѣтъ, сдѣлаю.
— Ну, инъ воля ваша хозяйская.
Арина вздохнула, хозяинъ помолчалъ и произнесъ:
— Садись, Арина Федотовна, рядышкомъ! Остальному женскому полу по пятіалтынному въ день у меня расчетъ, а тебѣ по двутривенному считать буду, а потомъ даже еще прибавлю — вотъ до чего ты мнѣ люба.
Арина сидѣла вся съежившись, терла лѣвую руку выше локтя ладонью правой и не смотрѣла на хозяина. Послѣ нѣкоторой паузы, она проговорила:
— Да что вы такъ ужъ очень къ дѣвкѣ-то ластитесь? Холостой, что-ли, или вдовый?
— Всѣ мы здѣсь въ Питерѣ холостые.
— Ну, а въ деревнѣ-то жена все-таки есть?
— Еще-бы не быть. Въ деревнѣ хозяйство, домъ. При хозяйствѣ безъ бабы невозможно. И жена есть, и дѣти есть, скрывать не буду.
— Ну, вотъ видите. А вы къ чужой дѣвкѣ ластитесь. Какъ это даже неладно.
— Не ладно! Что-жъ подѣлаешь, коли дѣвка по нраву пришлась! Очень ужъ ты распрекрасна.
— Бросьте. не хорошо.
— Да что: не хорошо! Зачѣмъ такая миндалина уродилась?
— Такую матушка родила.
— Вотъ матери-то за это три рубля и пошлешь, которые я далъ. Садись ближе, рядушкомъ.
— Да полно вамъ.
Чаепитіе продолжалось, а Арина все еще сидѣла на своемъ мѣстѣ, противъ хозяина. Выпито уже было чашекъ по пяти. Хозяинъ налилъ еще. Отъ усерднаго питья горячаго чая и отъ волненія потъ съ него лилъ градомъ. Разговоръ пресѣкся. Раза два, впрочемъ, Ардальонъ Сергѣевъ произносилъ: «дуры вы, дѣвки, не можете своей выгоды понимать» — и опять умолкалъ. Сначала онъ отиралъ лицо рукавомъ рубахи, но потъ на лицѣ выступалъ все сильнѣе и сильнѣе.
— Ухъ, запарился! проговорилъ онъ наконецъ. — Подай-ка мнѣ, умница, Аришенька, полотенце, чтобы утираться. Вонъ на гвоздѣ виситъ.
Ариша поднялась съ мѣста и отправилась за полотенцемъ, сняла его съ гвоздя и поднесла къ Ардальону Сергѣеву. Тотъ взглянулъ на Арину, улыбнулся во всю ширину лица и вмѣстѣ съ полотенцемъ схватилъ и ее за руки.
— Ну, чтой-то! Оставьте, пожалуста… Пустите, — заговорила она, вырывая свои руки.
— Пущу. Дай только въ уста сахарныя поцѣловать.
— Нѣтъ, нѣтъ… Не желаю я этого!
Арина замотала головой. Ардальонъ Сергѣевъ хотѣлъ ее поцѣловать силой, но, мускулистая, мощная, она рванулась съ такой силой, что вырвала свои руки, отбѣжала къ дверямъ избы и стала въ отдаленіи.
Ардальонъ Сергѣевъ опустилъ руки и не двигался
— Ну, дѣвка! Да что отъ поцѣлованія-то тебя убыло-бы, что-ли! сказалъ онъ. — Ну, сядь хоть рядушкомъ со мной, сядь… Потѣшь хозяина.
Арина молчала. На глазахъ ея показались слезы.
— Экая упрямая лошадь! проговорилъ Ардальонъ Сергѣевъ и бросился по направленію къ ней.
Арина выскочила изъ избы на огородъ. Хозяинъ остановился на порогѣ избы и погрозилъ ей пальцемъ.
— Ну, ладно, коли такъ… проговорилъ онъ, нахмуривъ брови. — Коли бы ты для насъ, то и я-бы для тебя… А такъ какъ ты не хотѣла уважить хозяина, то и хозяинъ будетъ теперь съ тобой на другой манеръ. Смотри у меня, курносая!
Арина продолжала стоять на огородѣ. Она плакала. Хозяинъ еще разъ погрозилъ ей, на сей разъ уже кулакомъ, и, сердито захлопнувъ двери, скрылся въ избѣ.
X
Обратно идти въ избу, гдѣ остался хозяинъ, Арина не рѣшалась и тихо направилась къ парникамъ, у которыхъ работали другія бабы и дѣвки. Къ парникамъ она шла медленно. Глаза ея были заплаканы. Она фыркала и утиралась мякотью голой красной руки, выглядывающей изъ засученнаго выше локтя рукава ситцеваго платья. Акулина, сидя на корточкахъ, полола салатъ въ парникѣ. Арина подошла къ ней, Акулина взглянула на ея заплаканные глаза и удивленно спросила:
— Что такое стряслось? О чемъ это ты?
— Да такъ, ни о чемъ, отвѣчала Арина, стараясь улыбнуться.
— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ? продолжала Акулина. — Или о домѣ раздумалась, о тятенькѣ съ маменькой взгрустнула?
— Да просто такъ… упорствовала Арина, не желая сказать причину своихъ слезъ при постороннихъ, такъ какъ на ея слезы обратили вниманіе и другія бабы, работавшія у парниковъ вмѣстѣ съ Акулиной, а также и работникъ Спиридонъ.
Слыша отвѣтъ Арины, онъ улыбнулся и сказалъ:
— Да вѣдь у дѣвокъ, знамо дѣло, глаза на мокромъ мѣстѣ растутъ — вотъ она и плачетъ.
— Нѣтъ, врешь, не на мокромъ мѣстѣ. Меня чтобы въ слезы вдарить, много надо. Я не слезливая, отвѣчала Арина, присѣвъ на уголъ открытаго парника.
— Ну, о матери взгрустнулось. Это видно. Стыдись, матка, ревѣть. Вѣдь не махонькая, проговорила Акулина.
— Вовсе даже и не о матери. Что мнѣ мать! Она не померла. Хозяинъ вонъ далъ мнѣ даже три рубля, чтобъ въ деревню ей послать.
— Да что ты! удивился Спиридонъ. — Чѣмъ-же это ты ему такъ угодила? Вѣдь онъ ни дѣвкамъ, ни бабамъ, которыя ежели въ поденьщинѣ, никогда впередъ не даетъ.
Арина помолчала и дала отвѣтъ:
— А мнѣ далъ. Самъ далъ. Сначала я просила, онъ отказалъ, а потомъ взялъ да и далъ самъ. Да дать-то далъ, а теперь пристаетъ, цѣловаться ко мнѣ лѣзетъ.
— Вотъ какъ! Ну, такъ, такъ… Порядокъ извѣстный. Теперича я понимаю. На это его взять. Онъ у насъ бабникъ извѣстный, произнесъ Спиридонъ.
Акулина вспыхнула:
— Обидѣть, что-ли, захотѣлъ? спросила она
— Да не обидѣть, а просто цѣловаться лѣзетъ и пристаетъ, а я этого не желаю. Чаемъ меня сейчасъ съ собою поилъ, леденцами потчивалъ, три рубля далъ.
— Ну, такъ, такъ… Это правильно. Онъ у насъ смазливыхъ дѣвокъ не пропускаетъ. Это вѣрно, — продолжалъ Спиридонъ. — Лѣтось тремъ дѣвкамъ уваженіе дѣлалъ.
— Какое-же тутъ уваженіе, коли за руки хватается и проходу не даетъ. Для чего онъ это? Чего онъ лѣзетъ? Кабы онъ не былъ хозяинъ, то я съ нимъ по свойски-бы, а то вѣдь я хозяина по сусаламъ смазать не могу.
Наволадожскія дѣвки и бабы, работавшія на огородѣ уже съ недѣлю, стали хихикать и перешептываться между собой. Наконецъ одна пожилая баба произнесла:
— Дура ты дѣвка-то, вотъ что… Своей выгоды не понимаешь. Ему потрафить, такъ изъ него можно веревки вить — вотъ онъ какой.
— Зачѣмъ? зачѣмъ, Домнушка, такія слова? Арина у насъ дѣвушка небалованная, встрепенулась Акулина. — Она себя соблюдаетъ.
— И, мать! Соблюденіемъ здѣсь въ Питерѣ ничего не возьмешь. Опять скажу: дура дѣвка.
— Учи, учи еще! вспыхнула Акулина.
— А то что-же?.. продолжала Домна. — Въ прошломъ году онъ вотъ также на одну вашу боровичскую распалился, такъ та его, не будь глупа, кругомъ обошла. Онъ ей и ситцу, и сапоги, и миткалю на рубахи, да окромѣ того пропилъ съ ней рублей двадцать. Клавдіей звать. Можетъ знаешь.
— Мало-ли у насъ въ боровичскомъ есть путанныхъ дѣвокъ, а Арина не таковская.
— Первое время всѣ не таковскія, — улыбалась Домня.
— Нѣтъ, ужъ ты, милая, такъ не разговаривай. Не хорошо такъ.
— О! Не за королевича-ли свою землячку замужъ прочишь?
— Не за королевича… Какой тутъ королевичъ! А просто не хорошо безобразныя рѣчи говорить.
— А чѣмъ онѣ безобразныя? Ужъ коли голь, коли въ поденьщину за пятіалтынный пошла…
— Ну, молчи, а то вѣдь я и глаза выцарапаю!
— Ого! Ну, что-жъ, выцарапать-то мы и сами тебѣ съумѣемъ.
Домна вскочила съ корточекъ на ноги и даже подбоченилась, стоя около парника. Акулина тоже приготовилась сцѣпиться съ товаркой.
— Брысь! Чего вы, долгогривыя! — махнулъ на нихъ рукой Спиридонъ. — Вишь, что выдумали: царапаться! У насъ хозяинъ драки не любитъ.
Перебранка умолкла. Акулина отошла съ Ариной въ сторону и стала шушукаться.
— Я боюсь, Акулинушка, теперь въ избу идти, — начала Арина. — Онъ тамъ опять начнетъ приставать. Онъ тамъ одинъ.
— Да и не ходи. Что это въ самомъ дѣлѣ! отвѣчала Акулина.
— А вдругъ онъ звать начнетъ? Вѣдь онъ хозяинъ.
Акулина сначала растерялась, но потомъ нашлась:
— Хозяинъ да не на это. Не на цѣлованье онъ хозяинъ.
— Деньги-то онъ далъ мнѣ на посылку въ деревню, а теперь попрекаетъ.
— Отдай, отдай ему деньги. Коли заживешь ихъ, тогда у него и возьмешь, а теперь отдай. Не нужно брать впередъ, коли онъ озорникъ такой.
— Да вѣдь у тятеньки-то съ маменькой въ деревнѣ теперь очень нудно, Акулинушка.
— Мало-ли что нудно! Какъ-нибудь перебьются. Потомъ пошлешь.
— Очень вѣдь просили, Акулинушка, когда я уѣзжала.
— Да, что ты, матка, какія слова! Нешто это можно! крикнула на Арину Акулина. — Отдай, отдай, а то иначе не хорошо. Вѣдь онъ въ этихъ смыслахъ и далъ, чтобы ты вотъ отъ него… не артачилась.