– Он молодец, – сказал тихо, не поворачиваясь в сторону профессорского микрофона, Мочилов. – Держится так, словно ничего не боится.
Профессор свой микрофон выключил. Тумблер опять щелкнул так громко, что, казалось, его должны услышать в соседней комнате.
– Очевидно, это моя вина. Я предполагаю, что мы слишком долго тянули время. Он уже перешагнул стадию испуга и перешел в стадию истеричности. Теперь он ничего не боится. Стал отчаянным. Такие люди тоже иногда встречаются. Из двадцати – один. Я должен был это предусмотреть.
– Возможно, я сам больше подготовился к допросу, чем наш друг, – улыбнулся Мочилов. – Так взопрел, что впору меня допрашивать.
Он включил свой микрофон.
– Как вас зовут?
– Эльдас Рамон Павлович.
– Кто вы по национальности?
– У вас мои документы. Могли бы поинтересоваться.
– Мы умеем интересоваться чужими документами. Но я спрашиваю вас. Будьте любезны отвечать.
– А в противном случае?..
– А в противном случае мы найдем средства, которые помогут вам вспомнить то, что вы забыли, и научат вас элементарной вежливости.
Человек за стеклом скривил лицо. Должно быть, это изображало ухмылку.
– Повторяю вопрос. Кто вы по национальности?
– Русский.
– У вас несколько странный акцент.
– Я долгое время жил в Прибалтике. Там вырос, окончил школу и получил профессию. В Москве остался только после службы в армии. В девяносто пятом году.
– Где служили, в каких войсках? В каком звании окончили службу?
– В Подмосковье. Строительная часть. Водитель самосвала. Потом возил командира части. Служил рядовым. Перед демобилизацией получил звание младшего сержанта.
– Ваши родители?
– Мама по национальности эстонка. Работала бухгалтером. Отец строительный рабочий. По паспорту русский. Но его мама, а моя бабушка была вывезена в тридцать седьмом из Испании. Вас устраивают такие подробные ответы? Может быть, я заслужил пару глотков прохладной воды?
– Интересная смесь кровей. – Полковник оставил без внимания последнюю реплику.
Водитель опять криво усмехнулся.
– В России у всех намешано много кровей. Русский народ перестал быть русским народом и давно стал народом российским. Этногенез в России сам собой перешел в фазу этнического гомеостаза.
Мочилов переглянулся с профессором и выключил свой микрофон.
– Мне чем-то нравится эта беседа. Что вы по поводу молодого человека скажете?
Профессор покачал головой и в раздумье захватил кистью руки собственный подбородок.
– Пока только одно. Это явно не водитель самосвала. И даже не водитель командира строительной части. Это определенно человек с качественным высшим образованием. Я подумал об этом еще раньше, когда он сказал о родителях. Слишком правильно строит речь для человека из простой малообразованной семьи. Без старательного подбора слов и без усилия при формировании фразы. А уж этнографические размышления отбросили все сомнения...
– Но ведь существует еще и простой человеческий интерес, увлечения.
– Увлекаться можно литературой, музыкой, историей, в конце концов, даже философией на кухонном уровне, но не этнографией. Этнография – это уже наука, не допускающая в свои ряды дилетантов. Чтобы сделать такие выводы, какие делает наш подопечный, следует хотя бы устойчиво знать значение сложной терминологии. Вот вы эту терминологию знаете?
– Нет. Из всего я понимаю только термин «этнос». Но в сложных словах «этнос» для меня уже загадка.
– Я тоже знаю только понаслышке. А мы оба люди не глупые и имеем определенный кругозор.
– Случайные совпадения возможны?
– Возможно все. Но высшее образование у него есть. Для малообразованного человека он слишком правильно выстраивает логический ряд речи. Вы обратили внимание – «перед демобилизацией получил звание младшего сержанта»... Простой водитель сказал бы: «перед дембелем младшего сержанта дали». Так говорят только достаточно грамотные люди или...
– Или иностранцы, которые плохо знают просторечие, – закончил полковник, внимательно всмотревшись в человека за окном. Второй раз за короткий промежуток времени прозвучало слово «иностранец». Это может быть случайностью, но навевает определенные раздумья.
– Именно это я и хотел сказать, хотя понимаю, что моя подозрительность уводит нас от дела слишком далеко.
Мочилов кивнул и включил микрофон.
– Чем занимались после демобилизации?
– Работал. На грузовики больше не пошел. Надоело в грязи возиться. Сначала возил начальника отдела снабжения завода, потом главного инженера на том же заводе. Два года назад через знакомых устроился в гараж Государственной думы.
– И кого вы, Рамон Павлович, возите?
– Меня сразу закрепили за административным отделом аппарата Думы. Все два года вожу только сотрудников этого отдела.
– В последнее время кого возите?
– Решетова.
– В аппарате Думы нет сотрудника с такой фамилией.
– Я сам клиентов не выбираю. Мне говорят, кого возить. Я за ним еду. Везу, куда укажут. Вы что, не знаете шоферскую работу? Как вас возят, так и я людей вожу. Я не знаю, кто он. Мы оба неразговорчивые...
Допрашиваемый вдруг выказал раздражение. Не слишком активное, но заметное при пристальном наблюдении. Мочилов с Владиленом Афанасьевичем переглянулись. Явно они нашли болевую точку, на которой следует делать упор в разговоре. Им просто не верилось, что существует на свете водитель, который не знает начальника, которого он возит. Как правило, водители больше в курсе дел пассажира, чем ближайшее семейное окружение.
Профессор опять с громким щелчком включил свой микрофон.
– Как зовут Решетова?
– Я не знаю. Просто – Решетов. Мне утром в гараже говорят: «В распоряжение Решетова». Я за ним и еду. Он не любит свое имя, мне так показалось. И сам себя называет по фамилии. Даже по телефону. Один раз сам ушел, «сотовик» на сиденье оставил. Ему позвонили и спросили Решетова. Тоже без имени. А документы он мне не показывал.
– Но вы же, Рамон Павлович, к нему как-то лично обращаетесь?
– Как придется... Мне самому так неудобно. Я однажды спросил имя-отчество. Он сказал, что его зовут Решетов. И все.
Мочилов накрыл микрофон ладонью и сказал:
– Человек без имени... Все именно так и обстояло во время разговора Решетова с генералом Легкоступовым. В это я могу поверить.
– Но, с другой стороны, это напоминает отработанную версию, которую обязательно следует знать посторонним, – добавил Владилен Афанасьевич. – Умышленно так заостряется момент. Психологический ход. И тогда собеседник отвлекается от чего-то другого, чего ему знать не положено. Такой ход в криминальной психологии встречается в последнее время все чаще.
– Надо как-то осторожно потрогать эту тему. Чтобы не спугнуть... Потом проверим под препаратом... И еще поручите своим людям проверить всех возможных Решетовых в Москве. Я понимаю, это долго, но я не могу задействовать в этом деле наших оперативников. Пусть уж ваши люди, поскольку они и так в курсе событий. Искать следует Решетова с необычным именем или отчеством.
Профессор кивнул со вздохом и задал очередной вопрос:
– Назовите основные адреса, по которым вы ездили с Решетовым.
– Сначала место, где вы забирали его утром, – вставил полковник.
– Около станции метро «Смоленская» забирал... – просто ответил Рамон Павлович.
– Он что, из метро выходил?
– Нет, из-за здания станции. Из проходных дворов. Всегда с одной стороны.
– А отвозили его обратно куда?
– Туда же.
– Ваши впечатления: далеко от станции живет Решетов?
– Мне кажется, рядом. В прошлом году я возил его зимой. Он подходил, даже пальто не застегивал. И так не один раз.
– А теперь другие адреса. Все, что помните.
– А что тут помнить? Основной адрес – Дума, поскольку он там работает. В день по несколько раз. Часто ездили в ФСБ.
– Зачем?
– Откуда мне знать?
– Дальше.
– Министерство обороны. Тоже часто. Министерство внутренних дел. Несколько раз – Министерство иностранных дел. Часто в Жуковский на военный аэродром. Кого-то встречать или провожать.
– С кем Решетов общался?
– С разными людьми. Меня сразу предупредили, когда в машину приглашается посторонний человек, я должен неподалеку прогуливаться.
– Это всегда были разные люди?
– Нет. С некоторыми он встречался часто.
– Вы можете по фотографиям опознать людей, с которыми Решетов беседовал?
– Едва ли. У меня плохая память на лица.
«Упрямый. И будет дальше упираться», – поняли профессор с полковником. Говорит только общие фразы, никого не сдает. Он еще не знает всего, что ему предстоит сказать. После этого, когда много чего порасскажет, вернувшись в нормальное состояние и прослушав запись, он и людей по фотографиям начнет опознавать. И многое другое начнет делать.
Мочилов выключил микрофон и кивнул профессору. Тот выключил свой.
– Теперь можно и препарат ввести...
Мочилов выключил микрофон и кивнул профессору. Тот выключил свой.
– Теперь можно и препарат ввести...
– Пожалуйста. – Профессор снял трубку прямого телефона. – Александр Дмитриевич, мы закончили. Ваша очередь. Приступайте!
2
– Ты счастлив безмерно, я полагаю? – спросил я Пулата, когда все шаги в коридоре стихли, никто не потребовал у меня ключ от двери нашей каморки, хотя никто не предложил нам еще и ключ от коридорной двери, если таковой вообще имеется.
Он заулыбался, как невинное ясно солнышко. Наивно и почти по-детски. Именно так дети-школьники улыбаются, когда контрольную у соседа по парте спишут и останутся не пойманными за руку.
– На сто двадцать целых и одну десятую процента. Мне пообещали, что я почти свободен. Как от этого, старик, не быть счастливым?
Хотя и с ехидством произнесенная фраза, но все же она предназначается, как я понял, для ушей «прослушки». Авось да не поймут...
И он, демонстрируя свое счастье наглядно, свалился на кровать. Опять почему-то на мою. И пользоваться свободой во всю широту своей неординарной натуры, мне показалось, сию же минуту не собирался.
– Почему ты пытаешься оккупировать мою лежанку? – поинтересовался я, желая каким-то образом и свое инвалидское тело пристроить с возможными удобствами.
– Ошибаешься жестоко, дорогой друг. Это ты оккупировал мою, когда тебя принесли сюда. Вернее, я, как старый заботливый товарищ, уступил тебе в тот момент жилплощадь. На время. Твое место у противоположной стены. Взгляни внимательно на свой билет.
Вот как, оказывается.
– Меня привезли сюда «зайцем»... Однако это не помешает мне при первом же позыве уставшего организма воспользоваться твоим советом и освоить новую для меня территорию. Тем не менее предлагаю тебе немедленно вместе со мной прогуляться. Потому что атмосфера четырех стен без окон сильно напоминает мне суровую тюремную, почти туберкулезную. И чтобы я стал не менее счастливым, чем ты, мне просто необходим глоток пусть жаркого, но свежего воздуха. А то задохнусь...
Пустая болтовня тоже полностью предназначалась для «прослушки». Пусть верят в нашу безмятежность и вживаются в наши бытовые неудобства. Мы же во время этой болтовни свободно, даже предполагая и визуальное наблюдение с помощью скрытых камер, обменялись условными знаками, которыми привыкли обмениваться в разведывательных рейдах, когда соблюдать безмолвие бывает крайне необходимо. Система давно отработана и действует не хуже азбуки глухонемых. Таким образом, я дал понять Пулату, что имею новости, он ответил, что понял и горит нетерпением их услышать. Только рекомендует не слишком торопиться, чтобы не вызвать подозрений.
Когда же момент, по его мнению, наступил подходящий, Пулат сначала поднял обе ноги кверху – для создания инерции, потом перевернулся, как знаменитая игрушка «ванька-встанька», почему-то замененная в нынешних магазинах, на мой взгляд, на менее интересных с точки зрения познания законов Вселенной кукол Барби и прочих подобных.
– Я готов.
На подъем Пулат так же легок, как я.
– Мне хочется проконтролировать, насколько серьезно обещание местного шефа, – объяснил я свою торопливость. – Разрешат ли нам в самом деле почувствовать себя птицами? Или подрежут крылья на первых метрах полета?
– Вперед! – как истый офицер, поднимающий роту в атаку, скомандовал Виталий. – Проверять следует сразу, чтобы потом не испытывать разочарования от несостоявшихся ожиданий.
Нам было даже весело, но мы намеренно веселость гасили, чтобы не вызвать подозрения у наблюдателей. На их естественный взгляд, веселиться нам совершенно не от чего. В самом деле, кто, попав в рабство, хотя и без обязательного ношения ошейника с клеймом хозяина, будет веселиться? Не скажешь же каждому встречному-поперечному, что сам себя продал в рабство ради какой-то, пусть и высшей, но совсем не корыстной цели. Нас просто не поймут. А в данной ситуации таких непонятных вроде нас спокойнее расстрелять, чем откармливать и даже использовать. Только радостью от «неожиданной» встречи двух старых боевых коней веселость объяснить трудно.
Но с Пулатом всегда весело. Он по натуре такой, что непроизвольно меня смешит, даже когда действует вполне серьезно. И мы пошли веселиться...
Даже будучи уверенным, что у местного завхоза обязательно есть второй экземпляр ключа от нашей двери, я не поленился сделать все три возможных его поворота, закрывая дверь.
Коридор нам удалось рассмотреть только сейчас. Длинный, в ширину – только чтобы двум широкоплечим людям лбами не столкнуться при встречном движении. Нормальные и узкоплечие, пожалуй, могут пройти здесь в одну сторону рядом. Потолки, как и в нашей комнате, не слишком высоки, чтобы не производить впечатление подвальных. Они такое и производили. А открыв незапертую дверь на лестницу, мы убедились, что в самом деле находились в подвале. Правда, тяжелая бронированная дверь со сложным идентификационным замком, как на объектах повышенной секретности, скрывала вход на другую лестницу, очевидно, ведущую еще ниже. А второй пролет лестницы просто маняще звал по нему подняться, чтобы ощутить приток свежего воздуха.
Что мы и сделали.
За следующей дверью – лестничная площадка широкая. Вдоль всей стены – «аквариум» из оргстекла, за которым нас дожидается дежурный охранник. Он так радостно заулыбался при моем появлении, что я сразу узнал биатлониста из самолета – участника захвата скромной персоны капитана Ангелова в его родном городе. В ответ на эту открытую улыбку я просто не мог не улыбнуться ответно. Очевидно, он не знает, что совсем недавно, в бытность мою, когда я вынужден был работать киллером, я так же улыбался, глядя в глаза клиенту, перед тем как между этих глаз выстрелить.
– Нам куда? – поинтересовался Пулат.
В самом деле, на лестничной площадке мирно соседствовали четыре бронированные двери, неизвестно куда ведущие. Попробуй выберись отсюда, если не умеешь разбираться в многочисленных торсионных полях, повсюду присутствующих.
– Минутку, – сказал охранник и нажал на пульте перед собой какую-то кнопку.
Сначала открылась пятая дверь – за спиной охранника. Появился тот лобастый тип, первый из охраны, с кем я вел переговоры в качестве классического террориста.
– Смени меня, – сказал ему верзила за пультом, уступил место и через минуту вышел к нам через другую дверь.
– Вы внизу вещей не оставили? – поинтересовался он.
– Мы там оставили ваши надежды похоронить нас, молодой человек, – трагическим голосом ответил Пулат. – А что, вы грозите нам возможностью не вернуться восвояси?
– С вещами на выход... – произнес я традиционную тюремную фразу, к счастью, знакомую мне только по кинофильмам.
– Примерно так, – сказал охранник и опять улыбнулся. Очевидно, он от природы незлобивый и улыбчивый. И в охранниках, тем более в таком злачном заведении, ему поэтому не место. Охранник по своей сути должен быть сторожевым псом. И вместо улыбки обнажать зубы в рычащем оскале. Чтобы народ от него шарахался, как автомобили от поста дорожной инспекции. – Меня зовут Сережа. Я буду вас сегодня сопровождать.
– Так что, молодой человек, мы сюда уже не вернемся? – настаивал на своем Пулат так, словно он оставил внизу банковскую пластиковую карточку.
– Нет, не вернетесь. Вас переселяют в гостиницу. Здесь – зона карантина. Для тех, кто желает хорошенько выспаться, – не удержался парень и съязвил, но его язвительность не выглядела злобной, потому что сам он опять улыбался.
Честное слово, он мне начинает нравиться, и будет просто обидно убивать его, если судьбе будет угодно распорядиться так. А это вполне возможный вариант. «A la guerre comme a la guerre!» На войне как на войне.
– А кто будет оплачивать нам гостиницу? – не унимался Виталий, отчего-то превратившись вдруг в старого ворчуна. Похоже, он продолжает игру на контрастах, которую мы начали с профессором-дедком, – в доброго и злого офицеров. Пусть поиграет. Глядишь, и сгодится.
– Здесь гостиница бесплатная. Это ведомственное заведение. В городке нет муниципальной власти. Столовая тоже, кстати, бесплатная. Только обед вы проспали. Но к ужину будьте готовы. Я покажу вам столовую.
– А теперь нам хотелось бы прогуляться, – категорично заявил Виталий. – Я полагаю, вы будете охранять нас от непредвиденных обстоятельств?
– Можно сказать, что так, – согласился Сережа.
Он поднял руку не совсем обычным образом. Жест, который мы с Пулатом моментально «сфотографировали». Лобастый тут же нажал какую-то клавишу пульта, после этого Сережа с видимым усилием потянул за ручку тяжелой двери. Такая дверь – без идентификационного замка – оказалась единственной. В щель сразу же ударил солнечный свет, и даже я сам удивился, как успел по нему соскучиться. Очевидно, Виталий соскучился еще сильнее, все-таки он прибыл в местный подвал раньше меня, и потому чуть не оттолкнул сопровождающего, стремясь выбраться на улицу первым. Это ему удалось, и я услышал его восхищенное потягивание носом воздуха: чем-то схожее с сопением паровоза.