Из всех присутствовавших на заседании только Николай Александрович Вознесенский, тридцатипятилетний председатель Госплана, не член Политбюро, приглашенный по предложению Шульгина (точнее, Шестакова), явно одобрительно отнесся к поведению Григория Петровича, не скрывая улыбки. Шульгин имел на него особые виды: способный человек, будущий зампред Совнаркома и Совета министров, будущий кандидат на пост самого Сталина, через год после объявления его «преемником» расстрелянный по «ленинградскому делу» сорок девятого года. Они и раньше плодотворно сотрудничали по некоторым вопросам, а теперь Вознесенский почувствовал, что перспективы и для него открываются приличные.
— Кажется, неплохо получилось, товарищ Шестаков, — довольно сказал Сталин, когда прочие участники совещания были отпущены «отдыхать». Сегодня ему без особых усилий удалось до полусмерти напугать ближайших соратников. Без новых арестов. «Большой террор» ему и самому несколько поднадоел. Прошлый раз инерцию удалось остановить только через год, а сейчас благодаря удачно сложившейся ситуации — можно и сразу.
— Давайте поедем ко мне на дачу, поужинаем, — предложил Сталин. — И Заковского позовем. Посмотрим, как он будет себя вести, тогда и решение примем.
Получалось так, что Иосиф Виссарионович с ходу начал воплощать в жизнь новый статус наркома. Да и что удивительного — Вождю скоро шестьдесят, и если появился рядом человек молодой, энергичный, ни с какими враждебными группировками и уклонами не связанный, отчего бы не переложить на него часть своих обязанностей, хлопотных и непринципиальных, оставив за собой только общее руководство? Многие правители так поступали. Главное ведь — сохранить за собой право последнего слова и техническую возможность в любой момент восстановить статус-кво.
Такая возможность у него была. Помимо всякого НКВД, который действительно набрал совершенно ненужную силу да вдобавок просто дискредитировал гуманную и народную советскую власть и лично товарища Сталина. С «ежовщиной» покончено! Кстати, очень хороший термин, хлесткий и емкий. Немедленно следует ввести его в широкое обращение. Будет политически правильно. Одновременно все увидят и поймут, что товарищ Сталин начеку. Вовремя увидел «перегибы» (как во время коллективизации) и железной рукой восстановил справедливость.
По этому поводу можно и поужинать.
Глава седьмая
Леонид Михайлович Заковский, комиссар госбезопасности первого ранга (что по знакам различия соответствовало командарму, а по реальной власти значительно его превосходило), первый замнаркома внутренних дел, опытный разведчик и контрразведчик, в Гражданскую войну поработавший даже начальником махновской контрразведки, чувствовал себя не очень хорошо. Даже, можно сказать, так плохо, как никогда раньше. Хотя, казалось бы, и не такие моменты приходилось переживать. Правда, в Гражданскую он был значительно моложе и воспринимал свою тогдашнюю деятельность как увлекательное приключение. А позже, вплоть до позапрошлого года, все у него складывалось вообще великолепно. Только вот низвержение Ягоды и назначение Ежова поселило в душе сначала смутную, а потом все усиливавшуюся тревогу. Неправильно дела пошли, а точнее — просто по-идиотски.
Сама по себе идея «большого террора» у него возражений не вызывала. Раз политика государства и партии коренным образом меняется, так совершенно естественно, что должна произойти «в верхах» смена караула. Потерявшие нюх и чувство реальности «бойцы ленинской гвардии» явным образом оказались «не на высоте новых задач» и вполне заслуживали отстранения. Но никак не устранения. Вполне можно было без всяких показательных процессов и бессудных расстрелов рассовать их по малозначительным постам, вроде как поначалу поступили с Бухариным, Каменевым и прочими. Вполне бы у ГУГБ хватило возможностей не допустить с их стороны противоправных или просто нежелательных поступков. Вплоть до интернирования в специальных «общежитиях», где они могли бы продолжать полезную работу.
И уж совсем недопустимо было распространение террора на низшие уровни, где он мгновенно вышел из-под контроля Центра.
Наблюдая за происходящим, Леонид Михайлович, разумеется, помалкивал, хотя в сфере своей ответственности пытался удерживать процессы в рамках, если, конечно, не получал прямых и недвусмысленных указаний по тому или иному поводу.
Само собой, нередко приходили в голову неприятные мысли, что волна может накрыть и его, но здесь он защищался от них самым обычным образом — убеждал себя, что, если бы Хозяину было нужно, его загребли бы одним из первых, вместе с Ягодой и многими другими. Но нет, не загребли, даже возвысили против прежнего. Каков бы там ни был Сталин, наверняка должен понимать, что без профессионалов в руководстве тайной полиции не обойтись. Кто-то ведь должен и настоящую работу обеспечивать.
Гитлер вон, что о нем ни говори, настоящие кадры сохранил, и кайзеровские, и веймарские. Порезал верхушку своих штурмовиков — и остановился. Совсем его не волновало, что многие нынешние гестаповцы до тридцать третьего года с тем же успехом ловили и сажали нацистов, как сейчас коммунистов и социал-демократов. Понимает, что на государственной службе делают то, что приказано, а не то, что хочется. «Для каждого дела всегда найдется свой человек, и каждому человеку — свое дело». Это, кажется, слова Гейдриха, начальника РСХА, свое дело как раз знающего.
Последнее время Заковский нутром почуял, что ситуация выходит из-под контроля даже на его уровне. Все больше власти при Ежове забирал Фриновский, тупица, садист и бездарь, хотя и по-своему хитрый, а это ничего хорошего не сулило, лично для него. И тут вдруг история с Шестаковым.
Заковский непонятным образом, чисто интуитивно понял, что здесь имеется шанс. Потому и поддержал старшего майора Шадрина вопреки всякому здравому смыслу. Решил сыграть «ва-банк» просто потому, что покорно сидеть и ждать, пока и за ним придут, стало невыносимо.
Признавался он самому себе: поступок отчаянного наркома его воодушевил. Голову на кон — и гори оно все огнем! Сам он в молодости поступал, бывало, аналогичным образом. Как-то, в конце девятнадцатого года, красные из Особого дивизиона ВЧК выследили местоположение очередной полевой ставки Махно и совершили на нее внезапный налет. По собственной инициативе или по специальному приказу — кто теперь знает? В архивах он никаких упоминаний о планировании подобной операции не нашел. Тогда Нестор Иванович с его армией был очень нужен советской власти. Только что он нанес сокрушительный удар по деникинским тылам, заставив Добровольческую армию прекратить успешное наступление на Москву, а впереди еще был Крым, где четыреста махновских тачанок буквально вырубили остатки белой кавалерии, поставив в войне последнюю точку, после чего и началось планомерное уничтожение «махновщины».
Так вот, когда налетели чекисты, сам Заковский (он же Левка Задов) в упор косил их из пулемета, пока перегретый «максим» не заклинило, а потом с остатками сотни Красильникова, спасая «батьку», стреляя с седла из двух «маузеров» сразу, пробился, ушел в ночную степь.
«Мальчики кровавые в глазах» после этого у него никогда не возникали: у чоновцев своя работа была, у него — своя. Первый орден Боевого Красного Знамени за те как раз дела он считал вполне заслуженным.
С наркомом тоже получилось наилучшим образом. Собранные Заковским материалы весьма пригодились, в качестве «последней соломинки», чтобы раздавить злобного карлика.
Тут-то и начались настоящие терзания.
По совету Лихарева он не вернулся домой, переночевал у него на квартире. Правильный был совет, инерция отлаженной машины была такова, что вполне свободно можно было ожидать ареста, а то и чего похуже, уже за финишной ленточкой. Приказы, как известно, легко отдаются, да трудно отменяются. Сам же отстраненный Ежов, от бессильной злобы или по тонкому расчету, до того как об его отставке стало известно, вполне мог приказать Фриновскому ликвидировать соперника «при попытке к бегству» или законопатить в Сухановскую тюрьму, наподобие «Железной маски», без фамилии, под номером, с соответствующей пометкой в деле.
Совсем не факт, что потом разобрались бы и выпустили. Сам же Хозяин мог решить: если сел, так пусть и сидит, раз таким лопухом оказался.
(Заковский не мог знать о том, что случилось тринадцатью годами позже, но рассуждал верно. В пятьдесят первом году Сталин уволил и посадил тогдашнего министра ГБ Абакумова, а после его смерти министра не только не выпустили с реабилитацией, как других, а вообще расстреляли, хотя совершенно не за что было, по меркам того времени.)
Утром Заковский ушел от Лихарева, тоже повинуясь чутью, укрылся на никому не известной конспиративной квартире, снабженной специально защищенной линией связи. Кто о ней знал — тех уже нету. Чудесная квартира, спрятанная так, что сто лет ищи — не найдешь. Мало ли чем закончится встреча наркома со Сталиным и Ежовым. Еще и сам Лихарев «под раздачу» попадет. Тогда Леонид Михайлович рассчитывал, по примеру Шестакова, пересидеть некоторое время, да хоть год, если потребуется, а там, может, тоже уходить за границу. В отличие от дилетанта-наркома возможностей у него куда больше, и технических, и финансовых.
По этой самой линии узнал от Валентина (оперативный псевдоним «Студент»), что дела складываются «в нашу пользу», Шестаков доложил все, как нужно, Ежов выбит из игры, и судьба его будет скорее всего печальной, а сам Заковский рассматривается на его место.
Тут Леонида Михайловича и прихватило. Так случается. В опаснейших, почти безнадежных обстоятельствах человек держится — загляденье, а спасся — все гайки и отдались.
Не только угроза жизни миновала, так и карьера взлетела к высшей точке. Генеральный комиссар госбезопасности — выше не бывает. Один сиреневый мундир с огромными звездами на васильковых петлицах чего стоит! На плюгавом Ежове он сидел, как клифт на огородном пугале, а на могучей фигуре Заковского будет смотреться внушительно и импозантно. Да что мундир, это ерунда, конечно. Службу можно будет перестроить и наладить так, что у Гиммлера с Гейдрихом слюнки потекут. Главное — загранразведку восстановить, полувыбитую и деморализованную. Сейчас наступают времена настоящих профессионалов, а не выдвиженцев с неоконченным начальным образованием.
Только — где гарантии, что случится именно так? Вдруг опять раскручивается дьявольская интрига? Разыграли Сталин с Ежовым хорошо срепетированную сцену для дураков. Уйдет на недельку или месяц Николай Иванович в тень, понаблюдает оттуда, как, обрадовавшись, повылезают из щелей и норок недоразоблаченные враги, — и хлоп!
Каково тебе тогда будет, Леонид Михайлович, губы раскатавши, в камере сидеть и локти кусать, в пустой след проклиная собственную непроходимую глупость?
Да нет, не должно так случиться. Лихарев врать не будет, Заковский знал его достаточно. И вел еще с двадцать восьмого года, скорее на всякий случай, чем по настоящей необходимости. Легально-то между ними всякие связи были обрублены в тридцать третьем, когда Сталин «Студента» всерьез к себе приблизил. Однако вот встретились — словно вчера расстались. Сразу нашли общий язык, а главное — интерес.
Если только самого Валентина тоже не намечено в тираж вывести, а он об этом пока не догадывается… Но это уже из разряда совсем запредельных допущений…
Так и психовал Заковский, колеблясь между депрессией и эйфорией. Кружил по комнатам широкими шагами, на ходу ему лучше думалось. Уставал от перебора вариантов, принимался читать «Королеву Марго», чтобы отвлечься, тут же наталкивался на очередную сцену тогдашних дворцовых интриг, так похожих на нынешние, раздраженно отбрасывал книгу.
Решил было лечь спать, и тут как раз тихо загудел телефон. Специальным звуком. Кандидат в Генеральные комиссары, демонстрируя спокойствие и выдержку, снял трубку лишь после третьего вызова.
— Слушаю…
— Леонид Михайлович, — звенел мембраной голос Лихарева, — боюсь, что нас можно поздравить. Клиент сегодня полдня провел у Хозяина, и с глазу на глаз, и на «малом» Политбюро. Ворошилова сняли, Молотову краем досталось. Грядут, грядут перемены, но дело даже не в этом. Велено вас разыскать и пригласить на Ближнюю, на ужин. Вас и Шестакова. Я тоже рядом побуду. Так что с вас причитается простава, как первому сообщившему… Все понятно? Машину куда высылать?
Заковский помолчал, выравнивая дыхание. Он знал, что означает приглашение на личный ужин.
— Давай на то же место, что последний раз.
— Заметано. Через полчаса будет. Управитесь?
— Не тревожься…
Главная хитрость тайной квартиры Заковского заключалась в том, что размещалась она, что называется, посередине минного поля. Или — в снарядной воронке. Еще точнее — в пресловутом Доме на набережной, где обитали главные объекты нынешнего террора, к подъездам которого уже целый год еженощно подъезжали «эмки» и «воронки» с Лубянки. Жильцы менялись, словно постояльцы привокзальной гостиницы, а некоторые апартаменты так и стояли, как выморочные средневековые замки, пугая соседей казенными печатями на дверях. Может, в этом и был определенный замысел — напоминать большим людям о бренности их существования.
Еще в ходе строительства «дома-коммуны» (благо вело его ХОЗУ НКВД) между многочисленными общественными помещениями — рекреационными залами, столовыми, детскими игровыми комнатами, кинолекториями и прачечными — образовалось несколько неприметных блоков, на общих чертежах не обозначенных. Никто, включая главного архитектора, этого не заметил. Да и как иначе? Неужели лауреат Сталинской премии будет с рулеткой проверять совпадение внешних и внутренних объемов или на фасаде в тысячу окон кто-нибудь заметит несколько «лишних»?
Как и положено со времен Древнего Египта, знающие слишком много исполнители, в зависимости от личных качеств, получили достойное вознаграждение и забыли о мелких эпизодах творческой жизни или отправились заниматься инженерной деятельностью в такие места, откуда и сама Москва казалась миражом в пустыне, не то что отдельный дом.
Сделано притом было очень недурственно. Прямо сказать — хорошо. Из своей квартиры Заковский мог выйти особыми коридорами в три разных подъезда, в «Гастроном» на первом этаже, а подземным техническим коридором — в несколько укромных мест кинотеатра «Ударник» и Театра эстрады.
Его же собственный особняк располагался на Малой Якиманке, совсем недалеко, выделенный еще по распоряжению Менжинского. Тот любил своих близких сотрудников и устраивал их быт в меру возможностей. «Если какому-то Горькому-Пешкову можно отдать особняк Рябушинского, то почему моим ребятам нельзя чего-то подобного?» Менжинский, шляхетный поляк, Горького как писателя ни в грош не ставил. Ему куда больше по душе был Марсель Пруст. Или Сенкевич.
Одевшись как положено для встречи с вождем, Заковский вышел к известному месту на Кадашевской набережной. Опять, по погоде, на нем был белый командирский полушубок и шапка со звездочкой, маскирующие комиссарское великолепие и кобуру с маленьким, для высшего комсостава, пистолетом Коровина на ремне гимнастерки. Сталин, остерегаясь заговорщиков, одновременно любил, чтобы все приближенные носили оружие. Не просто разрешал, а даже требовал. Возможно, наследие абрекского прошлого, когда считалось — кто без оружия, тот вообще не мужчина.
Лихарев прислал за ним не свой «Гудзон», а нормальный «ЗИС» из кремлевского гаража. Никакой охраны при нем не было, и самого Валентина тоже, один только шофер в передней каретке. Это еще более успокоило комиссара. Он устроился на просторном заднем сиденье, вынул руку из кармана, где сжимал рукоятку сверхштатного «браунинга», махнул водителю. Поехали, механик, давай!
О чем мог размышлять во время недолгого пути зам начальника всесильного, но одновременно и абсолютно бессильного (если за основу брать полную, вплоть до безропотного отхода к указанной стенке, зависимость от вышестоящего окрика) ведомства? Наверное, о том же самом: как держаться в каждом из равновариантных случаев, стреляться ли самому или до последнего щелчка стрелять в окружающих и что говорить в случае благоприятного поворота и исхода событий?
Но встретили его любезно, сотрудники, знакомые в лицо, указали, где стать машине, где самому раздеться, никто не поинтересовался документами, не обратил внимания на оружие. Уже обнадежило.
Из прихожей первого этажа Заковскому предложили подняться на лифте на второй, он же последний на даче. Очередная причуда хозяина. Тут и пешком недалеко.
Впрочем, своеобразная хитрость, поскольку обычную лестницу еще попробуй найди. Убийцам наверняка придется потерять темп, а уж там охрана себя проявит…
В столовой, по сталинскому обыкновению отделанной панелями светлого дерева и обставленной тяжелой, угловатой мебелью, больше подходящей для присутственных мест, его уже ждали. Сам Иосиф Виссарионович и нарком Шестаков, выглядящий куда бодрее и веселее, чем при их прошлой встрече. Что и понятно, тогда он был гонимым и почти загнанным, а сейчас вознесся на вершины славы и признания, так это расценил знающий толк в придворных раскладах Заковский. Если бы здесь присутствовал кто-то еще, то по текущему соотношению позиций в кремлевской иерархии можно было бы рассуждать, что почем, а раз они здесь только вдвоем, а он, выходит, третий, значит, игра складывается в нашу пользу. И очень, очень… Страшно даже вообразить, какие открываются перспективы для любого, удостоенного…