– Ох, Генри!
– Я могу за чем-нибудь сходить. Я б захватил с собой, только не знаю, чего ты хочешь.
– О, у меня кое-что есть.
Дебра скрылась в кухне.
– Как дела, – спросил я у Ларри.
– Дела были не очень, но теперь – лучше. Самогипнозом занимаюсь.
Просто чудеса со мной творит.
– Хочешь чего-нибудь выпить, Ларри? – спросила из кухни Дебра.
– О, нет, спасибо…
Дебра вышла с двумя бокалами красного вина. Дом Дебры был чересчур украшен. Везде что-то стояло. Он был дорого загроможден, а рок-музыка, казалось, звучала везде из маленьких динамиков.
– Ларри практикует самогипноз.
– Он мне сказал.
– Ты не представляешь, насколько лучше мне спится сейчас, ты не представляешь, насколько лучше я сейчас соотношусь, – сказал Ларри.
– Ты думаешь, нам всем стоит попробовать? – спросила Дебра.
– Ну, трудно сказать. Но я знаю одно – мне помогает.
– Я закатываю вечеринку на День Всех Святых, Генри. Все приходят. Почему б тебе тоже не подъехать? Как ты думаешь, кем он может нарядиться, Ларри?
Они оба посмотрели на меня.
– Ну, я не знаю, – сказал Ларри. – В самом деле, не знаю. Может быть?… о, нет… не думаю…
Блямкнул дверной звонок, и Дебра пошла открывать. Пришел еще один гомосек, без рубашки. В волчьей маске с большим резиновым языком, болтавшимся из пасти. Гомик был чем-то разражен и подавлен.
– Винсент, это Генри. Генри, это Винсент…
Винсент меня проигнорировал. Он просто стоял в дверях со своим резиновым языком.
– У меня был жуткий день на работе. Я там больше не могу находиться. Уволюсь, наверное.
– Но Винсент, что же ты будешь делать? – спросила его Дебра.
– Не знаю. Но я могу многое. Мне не нужно за ними говно жрать!
– Ты на вечеринку придешь, правда, Винсент?
– Конечно, я уже много дней готовлюсь.
– Ты выучил свою роль в пьесе?
– Да, но в этот раз, я думаю, нам лучше сделать пьесу до того, как будем делать игры. В прошлый раз, еще до того, как к пьесе приступить, мы все так нарезались, что не отдали пьесе должного.
– Ладно, Винсент, так и сделаем.
С этим Винсент и его язык повернулись и вышли за дверь.
Ларри поднялся.
– Ну ладно, мне тоже пора. Приятно было, – сказал он мне.
– Ладно, Ларри.
Мы пожали руки, и Ларри ушел через кухню и черный ход к себе домой.
– Ларри мне здорово помогал, он хороший сосед. Я рада, что ты с ним по-доброму.
– Да он нормальный. Черт, он же все равно раньше пришел.
– У нас с ним секса нет.
– У нас тоже.
– Ты меня понял.
– Я лучше схожу куплю нам чего-нибудь выпить.
– Генри, у меня всего много. Я же знала, что ты придешь.
Дебра наполнила бокалы. Я посмотрел на нее. Молодая, но выглядит так, будто только что из 1930-х годов. Черная юбка, доходившая до какого-то места между коленом и лодыжкой, черные туфли на высоком каблуке, белая блузка со стоячим воротничком, бусы, серьги, браслеты, рот в помаде, много румян, духи.
Сложена она хорошо – со славными грудями и ягодицами, – к тому же, она покачивала ими, когда ходила. Она постоянно зажигала себе сигареты, и везде валялись окурки, измазанные ее помадой. Я почувствовал, будто попал в собственное детство. Даже колготок она не носила, и то и дело поддергивала длинные чулки, показывая самую чуточку ноги, самую капельку колена. Она была из тех девушек, которых любили наши отцы.
Она рассказала, чем занимается. Что-то связанное с записью судебных заседаний и юристами. От этого у нее ехала крыша, но зарабатывала она прилично.
– Иногда я рявкаю на своих помощников, но потом преодолеваю себя, и они меня прощают. Ты просто не знаешь, какие они, эти проклятые юристы!
Они хотят всего и сразу и совершенно не думают о времени, чтоб это всё приготовить.
– Юристы и врачи – самые переплачиваемые, избалованные члены нашего общества. Следующим в списке – твой автомеханик из гаража на углу. За ним можешь вписать своего дантиста.
Дебра закинула одну ногу на другую, и юбка у нее слегка задралась.
– У тебя очень красивые ноги, Дебра. И ты умеешь одеваться. Ты напоминаешь мне девушек в дни юности моей мамы. Вот когда женщины были женщинами.
– Здорово сказал, Генри.
– Ты знаешь, о чем я. Особенно это правда в Лос-Анжелесе. Как-то раз, не очень давно, я уехал из города, а когда вернулся, то знаешь, как понял, что я снова дома?
– Ну, нет…
– По первой женщине, что прошла мимо по улице. На ней юбчонка была такая короткая, что виднелась промежность трусиков. А сквозь их передок – прошу прощения – видны были волосики ее пизды. И я понял, что вернулся в Л.А.
– Где же ты был? На Мэйн-Стрит?
– Черта с два, на Мэйн-Стрит. Угол Биверли и Фэрфакса.
– Тебе вино нравится?
– Да, и у тебя мне тоже нравится. Может, я даже сюда переселюсь.
– У меня хозяин ревнивый.
– Еще кто-нибудь может взревновать?
– Нет.
– Почему?
– Я много работаю, и мне нравится просто приходить домой по вечерам и расслабляться. Мне нравится эту квартиру украшать. Моя подруга – она работает на меня – идет со мной завтра утром по антикварным лавкам. Хочешь с нами?
– А я буду здесь завтра утром?
Дебра не ответила. Она налила мне еще и села рядом на тахту. Я нагнулся и поцеловал ее. При этом задрал ей юбку повыше и бросил взгляд на эту нейлоновую ногу. Она выглядела хорошо. Когда мы закончили целоваться, она снова оправила юбку, но ногу я уже запомнил наизусть. Она встала и ушла в ванную. Я услышал, как зашумела вода в унитазе. Затем пауза. Вероятно, помаду гуще накладывает. Я вытащил платок и вытер губы. Платок измазался красным. Я, наконец, получил всё, что получали мальчишки в старших классах – богатенькие, хорошенькие, хорошо одетые золотые мальчики со своими новыми машинами, – и я, в своей ветхой неряшливой одежонке и со сломанным великом.
Дебра вышла, уселась и закурила.
– Давай поебемся, – предложил я.
Дебра ушла в спальню. На кофейном столике осталось полбутылки вина. Я налил себе и зажег одну из ее сигарет. Она выключила рок-музыку. Это славно.
Было тихо. Я налил себе еще. Может, действительно переселиться?
Куда машинку поставлю?
– Генри?
– Чего?
– Где ты там?
– Подожди. Допить сначала хочу.
– Ладно.
Я допил бокал и вылил остатки из бутылки. Сижу вот на Плайя-дель-Рэй. Я разделся, бросив одежду беспорядочной кучей на кушетке.
Шикарно я никогда не одевался. Все мои рубашки полиняли и сели, им по 5, по 6 лет, аж светятся уже. Штаны – то же самое. Универмаги я ненавидел, продавцов не переваривал – те держались высокомерно, казалось, они знают тайну жизни, у них была та уверенность, которой не обладал я. Башмаки у меня всегда были разбиты и стары: обувных магазинов я тоже не любил. Я никогда ничего не приобретаю, пока пользоваться вещью еще хоть как-то можно – включая автомобили. Дело не в бережливости, я просто терпеть не могу быть покупателем, которому нужен продавец, причем, продавец – такой красивый, равнодушный и высокомерный. А помимо этого, всё требует времени – того времени, когда можно просто валяться и кирять.
Я вошел в спальню в одних трусах. Я очень стеснялся своего белого брюха, свисавшего на трусы. Но не сделал ни малейшего усилия хоть как-то втянуть его. Я встал у кровати, стянул трусы, переступил через них. Неожиданно захотелось выпить еще. Я залез в постель. Забрался под одеяло. Потом повернулся к Дебре. Обнял ее. Мы притиснулись друг к другу. Ее губы раскрылись. Я ее поцеловал. Рот у нее был как влажная пизда. Готова. Я это чувствовал.
Предварительной разминки не требовалось. Мы поцеловались, и ее язык то проскальзывал ко мне в рот, то выскальзывал оттуда. Я поймал его зубами, сжал.
Затем перекатился на Дебру и гладко вставил.
Думаю, дело было в том, как она отворачивалась от меня, пока я ее еб. Это меня заводило. Ее голова, повернутая в сторону, подскакивала на подушке с каждым толчком. Время от времени, двигаясь, я поворачивал ее голову к себе и целовал этот кроваво-красный рот. Наконец, на меня хоть что-то работало.
Я ебал всех женщин и девчонок, вслед которым с вожделением глазел на тротуарах Лос-Анжелеса в 1937 году – последний по-настоящему плохой год депрессии, когда кусочек жопки стоил два доллара, а денег (или надежды) ни у кого не оставалось вообще. Мне своего ждать пришлось долго. Я пахал и качал. Раскаленная докрасна, бесполезная моя ебля! Я схватил Дебру за голову еще раз, еще раз дотянулся до этого рта в помаде – и вбрызнул в нее, в самую диафрагму.
90
Следующим днем была суббота, и Дебра приготовила нам завтрак.
– Пойдешь с нами охотиться за древностями?
– Ладно.
– Бодун не мучает?
– Не очень.
Мы некоторое время ели молча, затем она сказала:
– Мне понравилось, как ты читал в «Улане». Ты был пьян, но все, что надо, донес.
– Иногда не получается.
– Иногда не получается.
– Когда снова читать собираешься?
– Кто-то звонил мне из Канады. Они там пытаются деньги собрать.
– Канада! А можно, я с тобой поеду?
– Посмотрим.
– Сегодня останешься?
– Хочешь?
– Да.
– Тогда останусь.
– Клево…
Мы закончили завтрак, и я сходил в ванную, пока Дебра мыла посуду. Смыл и подтерся, снова смыл, вымыл руки, вышел. Дебра протирала раковину. Я обхватил ее сзади.
– Можешь взять мою зубную щетку, если хочешь, – сказала она.
– У меня изо рта воняет?
– Все в порядке.
– Хрен там.
– Можешь также душ принять, если хочешь…
– И это тоже…?
– Перестань. Тесси только через час придет. Можем пока паутину смахнуть.
Я зашел и пустил в ванну воду. Мне понравилось мыться в душе единственный раз, в мотеле. На стене ванной висела фотография мужчины – темный, длинные волосы, стандартный, симпатичное лицо, пронизанное обычным идиотством.
Он щерился мне белыми зубами. Я почистил то, что осталось от моих выцветших.
Дебра упоминала мимоходом, что ее бывший муж – психотерапевт.
Дебра залезла под душ после меня. Я нацедил себе маленький стаканчик вина и уселся в кресло, глядя в переднее окно. И вдруг вспомнил, что забыл отослать своей бывшей женщине деньги на ребенка. Ну, ничего. В понедельник отправлю.
На Плайя-дель-Рэй я чувствовал себя умиротворенно. Хорошо выбраться с переполненного грязного двора, где я жил. В нем не было ни капельки тени, и солнце палило нас нещадно. Все мы были безумны так или иначе. Даже собаки и кошки были безумны – и птицы, и газетчики, и уличные шлюхи.
Для нас, живших в западном Голливуде, сортиры никогда не работали, как нужно, и слесарь домохозяина, нанятый за полцены, никогда не мог их до конца починить. Мы оставляли снятой крышку бачка и дергали затычку рукой.
Краны подтекали, тараканы ползали, собаки гадили везде, а в сетках на окнах были огромные дыры, впускавшие внутрь мух и других всевозможных странных летающих тварей.
Бим-бомкнул звонок, я встал и открыл дверь. Там стояла Тесси. За сорок, светская тусовщица, рыжая с явно крашенными волосами.
– Вы – Генри, не так ли?
– Да, Дебра в ванной. Садитесь, пожалуйста.
На ней была короткая красная юбка. Бедра хороши. Лодыжки и икры – тоже неплохи. Похоже, она любила ебаться.
Я подошел к ванной и постучал в дверь.
– Дебра, Тесси пришла…
Первая антикварная лавка находилась в квартале-двух от воды. Мы доехали до нее на «фольксвагене» и зашли внутрь. Я походил с ними по залу. Везде висели ценники – $800, $1500… старые часы, старые кресла, старые столы. Цены были невероятны. Два или три продавца стояли и потирали ручонки.
Они, очевидно, работали на жалованьи, плюс комиссионные. Владелец определенно отыскивал все предметы за бесценок в Европе или в горах Озарк. Мне стало скучно смотреть на гигантские ценники. Я сказал девчонкам, что подожду в машине.
Через дорогу я нашел бар, зашел, сел. Заказал бутылку пива. В баре было полно молодых людей, в основном – до 25. Все светловолосы и худощавы или темноволосы и худощавы, одеты в идеально подогнанные брючки и рубашечки.
Никаких выражений на лицах, безмятежны. Женщин не было. Работал большой телевизор. Без звука. Его никто не смотрел. Никто не разговаривал. Я допил пиво и ушел.
Потом отыскал винный магазин и купил полудюжину. Вернулся к машине и уселся. Хорошее пиво. Машина стояла на площадке за лавкой древностей.
Вся улица слева от меня была забита пробкой, и я наблюдал, как люди сидят и терпеливо ждут в своих машинах. Почти в каждой сидели мужчина с женщиной – уставившись прямо перед собой, не разговаривая. Для всех, в конечном итоге, всё упирается в ожидание. Ты всё ждешь и ждешь – больницы, врача, сантехника, психушки, тюрьмы, саму маму-смерть. Сначала сигнал – красный, затем – зеленый. За ожиданием граждане мира едят еду и смотрят телевизор, переживают за свою работу или за ее отсутствие.
Я начал думать про Дебру и Тесси в антикварной лавке. Дебра мне, на самом деле, не нравилась, но тут уж я вступал в ее жизнь. От этого я чувствовал себя как извращенец, который подглядывает в щелочку.
Я сидел и пил пиво. Добрался уже до самой последней банки, когда они, наконец, вышли.
– О, Генри, – сказала Дебра, – я нашла чудеснейший столик с мраморной крышкой всего за 200 долларов!
– Это действительно просто сказка! – добавила Тесси.
Они забрались в машину. Дебра ногой прижалась ко мне:
– Тебе от всего этого не скучно? – спросила она.
Я завел машину и подъехал к винному магазину, где купил 3 или 4 бутылки вина, сигарет.
Вот Тесси, сука, в своей коротенькой юбочке, в нейлонах, думал я, расплачиваясь с продавцом. Спорить готов, она прикончила, по меньшей мере, дюжину хороших мужиков, даже не задумавшись. Я решил, что у нее проблема – как раз в том, что она не задумывается. Ей не нравится думать. И это нормально, поскольку тут нет никаких законов или правил. Но когда через несколько лет ей стукнет 50 – вот тогда она пораскинет мозгами! Тогда она превратится в обозленную тетку из супермаркета, что таранит других людей в спину и бьет по лодыжкам своей тележкой с покупками, когда стоит в кассу; на лице темные очки, само лицо распухло и несчастно, а в тележку свалены творог, картофельные чипсы, свиные отбивные, красный лук и кварта «Джима Бима».
Я вернулся к машине, и мы поехали к Дебре. Девчонки уселись. Я открыл бутылку и налил в 3 бокала.
– Генри, – сказала Дебра, – я сейчас схожу за Ларри. Он отвезет меня на своем фургоне забрать столик. Тебя я напрягать не буду, ты рад?
– Да.
– Тесси составит тебе компанию.
– Ладно.
– А вы ведите себя вдвоем!
Ларри зашел через заднюю дверь и вместе с Деброй вышел через переднюю. Прогрел двигатель, и они уехали.
– Ну, мы одни, – сказал я.
– Ага, – ответила Тесси. Она сидела очень тихо, глядя прямо перед собой. Я допил бокал и ушел в ванную поссать. Когда вернулся, Тесси по-прежнему спокойно сидела на кушетке.
Я обошел ее сзади. Поравнявшись, взял ее за подбородок и притянул ее лицо к себе. Своим ртом прижался к ее губам. У нее была очень крупная голова. Под глазами размазан пурпурный грим, и от нее пахло застоявшимся фруктовым соком – абрикосовым. С каждого уха свисало по тоненькой серебряной цепочке, на концах – по одному шарику: символично. Пока мы целовались, рукою я влез ей в кофточку. Нащупал грудь, обхватил ее ладонью и покатал. Лифчика нет.
Потом выпрямился и убрал руку. Я обошел кушетку и сел с нею рядом. Налил обоим.
– Для старого урода у тебя – проворные яйца, – сказала она.
– Как насчет перепихнуться, пока Дебра не вернулась?
– Нет.
– Не надо меня ненавидеть. Я просто пытаюсь бал хуем раскочегарить.
– Я думаю, ты вышел за рамки. То, что ты только что сделал, отвратительно и тривиально.
– Наверное, мне не хватает воображения.
– А еще писатель.
– Я пишу. Но в основном – фотографирую.
– Мне кажется, ты ебешь женщин только затем, чтоб потом написать, как ебешь их.
– Ладно, ладно, ну его. Пей давай.
Тесси вернулась к стакану. Допила и затушила сигарету. Взглянула на меня, моргая длинными фальшивыми ресницами. Вылитая Дебра, с этим ее большим напомаженным ртом. Только у Дебры потемнее и не блестит так сильно. У Тесси же он был ярко-красным, и губы поблескивали – она постоянно держала его открытым, непрерывно облизывая нижнюю. Неожиданно Тесси схватила меня. Этот ее рот распахнулся над моим. Восхитительно. Будто насилуют. У меня начал вставать. Я вытянул вниз руки, пока она меня целовала, и откинул ее юбку назад, провел рукой по ее левой ноге вверх, и мы продолжали целоваться.
– Пошли, – сказал я после поцелуя.
Я взял ее за руку и завел в спальню Дебры. Толкнул на постель.
Сверху лежало покрывало. Я стащил брюки и ботинки, затем стянул туфли с нее.
Длинно поцеловал, потом задрал красную юбку ей на бедра. Не колготки. Нейлоновые чулки и розовые трусики. Я стянул и трусики. Глаза у Тесси были закрыты. Где-то по соседству, слышал я, стерео играло симфоническую музыку. Я потер пальцем вдоль ее пизды. Вскоре она увлажнилась и начала раскрываться. Я погрузил в нее палец. Затем извлек и стал тереть клитор. Она была мила и сочна. Я влез. Нанес ей несколько быстрых, яростных ударов, потом замедлился, потом снова вонзился. Я глядел в это порочное и простое лицо. Оно меня по-настоящему возбуждало. Я колотил себе дальше.
Затем Тесси столкнула меня:
– Слезай!
– Что? Что?
– Фургон подъехал! Меня уволят! Я потеряю работу!
– Нет, нет, ты, БЛЯДЬ!
Я рвал ее дальше беспощадно, прижимался губами к этому блестящему, кошмарному рту – и кончил внутрь ее, хорошо. Я соскочил. Тесси подхватила туфли и трусики и сбежала в ванную. Я подтерся носовым платком и расправил покрывало, взбил подушки. Как раз, когда я застегивал ширинку, открылась дверь. Я вышел в переднюю комнату.