Я вытянулся на спине, думая о том, как всё хорошо вышло.
Айрис вернулась и снова забралась в постель. Мы не разговаривали. Прошел час.
Потом мы сделали всё заново.
Мы почистились и оделись. Она дала мне свой адрес и телефон, я оставил свои. Я ей, кажется, действительно понравился. МакИнтош постучался минут через 15. Мы подбросили Айрис до перекрестка рядом с ее работой. На самом деле выяснилось, что она работает официанткой; танец живота был амбицией. Я поцеловал ее на прощанье. Она вышла из машины. Обернулась и помахала, потом ушла прочь. Я наблюдал за этим телом, пока оно уходило от меня.
– Чинаски снова набирает очки, – сказал МакИнтош по пути в аэропорт.
– Не бери ничего в голову, – ответил я.
– Да мне самому тоже повезло, – сказал он.
– Да?
– Да. Мне досталась твоя блондинка.
– Что?
– Да, – засмеялся он, – правда.
– Вези меня в аэропорт, скотина!
Я уже три дня как торчал в Лос-Анжелесе. На тот вечер у меня было назначено свидание с Деброй. Зазвонил телефон.
– Хэнк, это Айрис!
– О, Айрис, вот так сюрприз! Ну, как оно?
– Хэнк, я лечу в Л.А. Я еду повидаться с тобой!
– Клево! Когда?
– Вылечу в среду, перед Днем Благодарения.
– Благодарения?
– И смогу остаться до следующего понедельника!
– Ладно.
– У тебя ручка есть? Записывай номер рейса.
В тот вечер мы с Деброй ужинали в приятном местечке на самом берегу моря. Столики не теснились друг к другу, и особенностью кухни там были морепродукты. Мы заказали бутылку белого вина и стали ждать еду. Дебра выглядела лучше, чем в последнее время, но сказала, что работа начала ее грузить. Она собиралась нанять еще одну девушку. А трудно найти кого-нибудь добросовестного.
Люди такие неспособные.
– Да, – сказал я.
– Ты слышал что-нибудь от Сары?
– Я ей звонил. У нас произошла небольшая размолвка. Я ее как бы залатал.
– А ты виделся с ней после из Канады?
– Нет.
– Я заказала 25-фунтовую индюшку на Благодарение. Сможешь ее разрезать?
– Конечно.
– Только не пей сегодня слишком. Ты же знаешь, что бывает, когда много выпьешь. Ты становишься мокрой лапшой.
– Ладно.
Дебра нагнулась и тронула меня за руку:
– Моя милая дорогая старая мокрая лапшичка!
Я прихватил только одну бутылку вина на после ужина. Мы выпили ее медленно, сидя в постели и смотря ее гигантский телевизор. Первая программа была паршивой. Вторая – получше. Про полового извращенца и недоразвитого деревенского мальчика. Голову извращенца сумасшедший врач пересадил на туловище мальчика, и туловище сбежало с двумя головами и так бегало по всей округе, творя всевозможные ужасные гадости. Настроение у меня поднялось.
После бутылки вина и двуглавого мальчика я оседлал Дебру, и для разнообразия мне немного повезло. Я пустил ее в долгий таранящий галоп, полный неожиданных вариаций и изобретательности, прежде, чем, наконец, выстрелил внутрь.
Утром Дебра попросила меня остаться и подождать ее с работы. Она обещала приготовить хороший обед.
– Ладно, – согласился я.
Я попытался поспать после того, как она ушла, но не смог. Мне не давал покоя День Благодарения – как же сказать ей, что я не смогу с нею быть.
Это меня и беспокоило. Я встал и походил по комнатам. Принял ванну. Ничего не помогало. Может, Айрис передумает, может, ее самолет разобьется. Я мог бы тогда позвонить Дебре утром Благодарения и сказать, что все-таки приду.
Я ходил, и мне становилось все хуже и хуже. Может быть, потому, что остался у нее, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие, нереальные игры я умею. Какие у меня мотивы? Я что – свожу за что-то счеты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что тут все дело просто в исследованиях, в обычных штудиях фемины? Я просто позволяю всяким вещам происходить, даже не думая о них. Я не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешевых удовольствий. Я – как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой бляди; блядь только забирает твои денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они – мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я – подзаборный де Сад, только без его интеллекта. Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на нее; уж в этом-то я разбираюсь, во всяком случае. Я в самом деле никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперед по ковру. Ни-ку-да. Самое худшее – что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Я способен проникать в жизни других, потому что они мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому. Я пишу «Любовную Историю Гиены».
Я стоял в центре комнаты, удивляясь своим мыслям. Вдруг я очутился на краю постели – сидел и плакал. Проведя пальцами по лицу, я обнаружил слезы. Мозги закрутило в воронку, однако я был в здравом уме. Я не мог понять, что со мною происходит.
Я снял трубку и набрал номер здорового ресторана Сары.
– Ты занята? – спросил я.
– Нет, только что открылась. С тобой все в порядке? У тебя голос странный.
– Я на дне.
– В чем дело?
– Ну, я сказал Дебре, что проведу с нею День Благодарения. Она на это надеется. Но тут кое-что произошло.
– Что?
– Ну, я тебе раньше не говорил. У нас с тобой секса еще не было, сама знаешь. Секс все меняет.
– Что случилось?
– Я познакомился с танцовщицей живота в Канаде.
– Правда? И ты влюбился?
– Нет, я не влюбился.
– Обожди, у меня клиент. Можешь подождать?
– Могу…
Я сидел, прижимая трубку к уху. По-прежнему голышом. Я бросил взгляд на свой пенис: ах ты грязный сукин сын! Знаешь ли ты, сколько боли сердечной ты причиняешь своим тупым голодом?
Я сидел пять минут с телефоном возле уха. Звонок был платный. По крайней мере, платить по счету придется Дебре.
– Я вернулась, – сказала Сара. – Продолжай.
– Ну, я ведь тебе уже сказал, что пообещал Дебре провести Благодарение с ней…
– Мне ты тоже обещал, – сказала Сара.
– Правда?
– Ну, ты был пьян, правда. Ты сказал, что, как и любой другой американец, не любишь отмечать праздники в одиночестве. Ты поцеловал меня и спросил, не сможем ли мы провести Благодарение вместе.
– Прости меня, я не помню…
– Все в порядке. Не клади трубку… тут еще один клиент…
Я отложил телефон, вышел и налил себе выпить. Возвращаясь в спальню, я заметил в зеркале свой отвислый живот. Уродливо, непристойно. И почему только бабы меня терпят?
Я прижимал к уху трубку одной рукой, а другой пил вино. Сара вернулась.
– Хорошо. Давай дальше.
– Ладно, получилось вот так. Эта танцовщица мне как-то вечером позвонила. Только она, на самом деле, не танцовщица, она официантка. Она сказала, что вылетает в Л.А. провести со мной День Благодарения. У нее был такой счастливый голос.
– Надо было ей сказать, что ты уже пообещал.
– Я не сказал…
– Кишок не хватило.
– У Айрис такое славное тело…
– В жизни есть и другие вещи, кроме славных тел.
– Как бы то ни было, теперь мне предстоит сказать Дебре, что я не смогу провести Благодарение с ней, а я не знаю, как.
– Ты сейчас где?
– В постели у Дебры.
– А Дебра где?
– На работе. – Я не сдержался и всхлипнул.
– Ты толстожопый плакса и больше никто.
– Я знаю. Но я должен ей сказать. Я с ума от этого сойду.
– Сам вляпался. Теперь сам и вылазь.
– Я думал, ты мне поможешь, я думал, ты, может, подскажешь, что делать.
– Ты хочешь, чтобы я тебе пеленки меняла? Хочешь, чтобы я ей за тебя позвонила?
– Нет, всё в порядке. Я взрослый мужик. Я сам ей позвоню. Я позвоню ей сейчас же. Я скажу ей всю правду. Я покончу со всей этой ебаторией!
– Это хорошо. Дашь мне знать, как всё пройдет.
– Это вс мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…
– Перезвони мне попозже.
Сара повесила трубку.
Я налил себе еще вина. Я не понимал, что могло произойти с моей жизнью. Я утратил свою изощренность, утратил свою суетную светскость, утратил свою жёсткую защитную скорлупу. Потерял чувство юмора перед проблемами других людей. Мне хотелось вс это получить обратно. Я хотел, чтобы вс ко мне приходило легко. Но почему-то знал, что оно не вернется, по крайней мере – сразу. Я был обречен и дальше чувствовать себя виноватым и незащищенным.
Я пытался убедить себя, что чувство вины – просто своего рода заболевание. Что именно люди без вины добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол. Кортез.
Он-то хуем груши не околачивал. И Винс Ломбарди – тоже. Но сколько бы я об этом ни думал, мне по-прежнему было плохо. Я решил, что с меня довольно. Готов.
Кабинка исповедника. Снова стану католиком. Начать, покончить с этим, как отрубить, а потом ждать прощения. Я вылакал вино и набрал рабочий номер Дебры.
Кабинка исповедника. Снова стану католиком. Начать, покончить с этим, как отрубить, а потом ждать прощения. Я вылакал вино и набрал рабочий номер Дебры.
Ответила Тесси.
– Привет, крошка! Это Хэнк! Ну, как оно у тебя?
– Всё прекрасно, Хэнк. Как сам поживаешь?
– Всё хорошо. Слушай, ты на меня не злишься, а?
– Нет, Хэнк. Это в самом деле было немного фу, хахаха, но весело. Это наш секрет в любом случае.
– Спасибо. Знаешь, я на самом деле не…
– Я знаю.
– Ладно, послушай, я хотел поговорить с Деброй. Она там?
– Нет, она в суде, запись ведет.
– Когда вернется?
– Она обычно в контору не возвращается после того, как в суд уходит. А если вернется, что-нибудь передать?
– Нет, Тэсси, спасибо.
Ну все, пиздец. Я даже исправить ничего не могу. Констипация Конфессии. Кранты Коммуникации. Враги в Высших Сферах.
Я выпил еще вина. Я совсем был готов очистить воздух – и пускай всё болтается. Теперь же надо сидеть и ждать. Мне становилось все хуже и хуже. Депрессия, самоубийство часто оказывались результатом неправильной диеты.
Но я-то кушаю хорошо. Я вспоминал былые дни, когда жил на один шоколадный батончик в день, рассылая написанные печатными буквами рассказы в «Атлантический Еженедельник» и «Харперз». Я тогда думал только о еде. Если тело не ело, ум тоже голодал. Но в последнее время я питался чертовски хорошо для разнообразия – и пил дьявольски хорошее вино. Это означало, что всё, о чем я думаю, – вероятно, правда. Все воображают себя особенными, привилегированными, исключительными. Даже уродливая старая перечница, поливающая на крылечке герань. Я-то воображал себя особенным потому, что ушел от станка в 50 лет и стал поэтом. Хуй моржовый. Потому и ссал на всех, как те боссы и менеджеры ссали на меня, когда я был беспомощен.
Всё вернулось на круги своя. Я – пьяный, испорченный, гнилой мудак с очень незначительной крошечной известностью.
Мой анализ раны не залечил.
Зазвонил телефон. Сара.
– Ты же сказал, что позвонишь. Как прошло?
– Ее не было.
– Не было?
– Она в суде.
– Что ты собираешься делать?
– Ждать. А потом сказать ей.
– Правильно.
– Не следовало мне всё это говно на тебя вываливать.
– Всё в порядке.
– Я хочу снова тебя увидеть.
– Когда? После танцовщицы?
– Ну – да.
– Спасибо, не стоит.
– Я тебе позвоню…
– Ладно. Я отстираю тебе пеленки.
Я потягивал вино и ждал. 3 часа, 4 часа, 5 часов. Наконец, вспомнил про одежду. Я сидел со стаканом в руке, когда перед домом остановилась машина Дебры. Я ждал. Она открыла дверь. С ней был пакет покупок. Выглядела она очень хорошо.
– Привет! – сказала она. – Как тут моя бывшая мокрая лапша?
Я подошел и обхватил ее руками. Я задрожал и заплакал.
– Хэнк, что стряслось?
Дебра уронила пакет на пол. Наш ужин. Я схватил ее и прижал к себе. Я рыдал. Слезы текли, как вино. Я не мог остановиться. Большая часть меня не шутила, другой же хотелось сбежать.
– Хэнк, в чем дело?
– Я не смогу быть с тобой на Благодарение.
– Почему? Почему? Что не так?
– Не так то, что я – ОДНА ГИГАНТСКАЯ КУЧА ГОВНА!
Моя вина криком кричала внутри, у меня начался спазм. Боль просто ужасная.
– Из Канады летит танцовщица живота, чтобы провести со мной День Благодарения.
– Танцовщица живота?
– Да.
– Она хороша собой?
– Да, очень. Прости меня, прости меня…
Дебра оттолкнула меня.
– Дай, я продукты поставлю.
Она подняла пакет и ушла в кухню. Я слышал, как открылась и закрылась дверца холодильника.
– Дебра, – сказал я. – Я ухожу.
Из кухни не донеслось ни звука. Я открыл переднюю дверь и вышел. «Фольксваген» завелся. Я включил радио, фары и поехал назад в Лос-Анжелес.
94
В среду вечером я был в аэропорту – ждал Айрис. Я просто сидел и разглядывал женщин. Никто из них – за исключением одной-двух – не мог сравниться с Айрис по внешности. Со мной что-то не так: я в самом деле слишком много думаю о сексе. Каждую женщину, на которую падает взгляд, я представляю в постели с собой. Интересный способ проводить время в ожидании самолета. Женщины: мне нравятся цвета их одежды; то, как они ходят; жестокость в некоторых лицах; время от времени чистая красота в каком-нибудь другом лице, абсолютно и завораживающе женском. Они могут с нами это делать: они гораздо лучше составляют планы и лучше организованы. Пока мужчины смотрят профессиональный футбол, или пьют пиво, или шастают по кегельбанам, они, женщины эти, думают о нас, сосредотачиваются, изучают, решают – принять нас, выкинуть, обменять, убить или просто-напросто бросить. В конечном итоге, едва ли это имеет значение; что бы они ни сделали, мы кончаем одиночеством и безумием.
Я купил Айрис и себе индюшку, 18-фунтовую. Она лежала у меня в раковине, оттаивала. Благодарение. Доказывает, что ты выжил. Пережил еще один год с его войнами, инфляцией, безработицей, смогом, президентами. Это великое невротическое сборище семейных кланов: громкие пьянчуги, бабуси, сестрички, тетушки, орущие дети, будущие самоубийцы. И не забывайте несварение. Я от других ничем не отличался: у меня в раковине сидела 18-фунтовая птица, дохлая, ощипанная, совершенно выпотрошенная. Айрис ее мне зажарит.
В тот день я получил по почте письмо. Сейчас я вытащил его из кармана и перечел. Его сбросили в Беркли:
Дорогой мистер Чинаски;
Вы меня не знаете, но я – хорошенькая сучка. Я ходила с моряками и с одним водителем грузовика, но они меня не удовлетворяют. В смысле, мы ебемся, и потом больше ничего нет. В этих обсосах никакого содержания. Мне 22, и у меня 5-летняя дочка, Эстер. Я живу с одним парнем, но секса там нет, мы просто живем вместе. Его зовут Рекс. Я бы хотела приехать повидаться с вами. Моя мама присмотрит за Эстер. Прилагаю свою фотографию. Напишите мне, если захочется. Я читала кое-какие из ваших книжек. Их трудно найти в магазинах. Мне в ваших книжках нравится то, что вас так легко понимать. И к тому же вы смешной.
ваша,
Таня.
Потом приземлился самолет Айрис. Я стоял у окна и смотрел, как она выходит. Она по-прежнему хорошо выглядела. Приехала аж из самой Канады, чтобы меня увидеть. У нее был один чемодан. Я помахал ей, пока она стояла вместе с остальными в очереди на выход. Сначала ей надо было пройти таможню, а потом она прижалась ко мне. Мы поцеловались, и у меня начал вставать. Она была в платье, практичном, облегающем синем платье, на высоких каблуках, а на голове набекрень сидела шляпка. Редко можно увидеть женщину в платье. Все женщины в Лос-Анжелесе непрерывно носят штаны…
Поскольку не нужно было ждать багажа, мы сразу же поехали ко мне. Я остановился перед домом, и мы вместе прошли по двору. Она села на кушетку, пока я наливал ей выпить. Айрис осмотрела мою самодельную полку.
– И ты написал все эти книжки?
– Да.
– Я и не представляла, что ты написал так много.
– Я их написал.
– Сколько?
– Не знаю. Двадцать, двадцать пять…
Я поцеловал ее, обхватив одной рукой за талию, прижимая к себе.
Другую руку я положил ей на колено.
Зазвонил телефон. Я встал и ответил.
– Хэнк? – То была Валери.
– Да?
– Кто это была?
– Кто была кто?
– Эта девушка.
– О, это одна подруга из Канады.
– Хэнк, опять ты со своими проклятыми бабами!
– Да.
– Бобби спрашивает, не хочешь ли ты и…
– Айрис.
– Он спрашивает, не хотите ли вы с Айрис зайти к нам выпить.
– Не сегодня. Когда дождя не будет.
– Ну у нее и тело, в натуре!
– Я знаю.
– Ладно, может, завтра тогда.
– Может…
Я повесил трубку, думая, что Валери, наверное, тоже тетки нравятся. Ну да ладно, это нормально.
Я налил еще два стакана.
– Скольких женщин ты встречал в аэропортах? – спросила Айрис.
– Не так много, как ты думаешь.
– Уже сбился со счета? Как со своими книжками?
– Математика – одно из моих слабых мест.
– Тебе нравится встречать женщин в аэропортах?
– Да. – Что-то я не помнил, чтобы Айрис была такой разговорчивой.
– Ах ты поросенок! – Она рассмеялась.
– Наша первая ссора. Ты хорошо долетела?
– Я сидела рядом с каким-то занудой. Я совершила ошибку и позволила ему купить мне выпить. Так он, проклятый, мне все ухо отговорил.
– Он просто в восторге был. Ты сексуальная женщина.
– И это всё, что ты во мне видишь?
– Я вижу это во множестве. Может, по ходу дела увижу что-нибудь еще.
– Зачем тебе так много женщин?
– Это вс еще с детства, видишь ли. Без любви, без тепла. А когда мне было двадцать и тридцать, этого тоже очень мало было. Сейчас наверстываю…
– А поймешь, когда наверстаешь?
– Сейчас у меня такое чувство, что понадобится еще одна жизнь.
– Ты такое трепло сраное!