– Забудь про это.
– У нее славные ножки.
– Забудь.
– У тебя предубеждение против старости?
– Да, старость – у всех, кроме меня.
– Ты ведешь себя, как кинозвезда. У тебя всегда были женщины на 20 или 30 лет моложе?
– Когда мне было двадцать – нет.
– Тогда ладно. У тебя когда-нибудь была женщина старше – я имею в виду, ты жил с ней?
– Да, когда мне было 25, я жил с 35-летней.
– И как?
– Ужасно. Я влюбился.
– А что ужасного?
– Она заставляла меня ходить в колледж.
– И это ужасно?
– Это не тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я – студенчеством.
– Что с нею стало?
– Я ее похоронил.
– С почестями? Ты ее сам убил?
– Ее кир убил.
– Веселого Рождества.
– Еще бы. Расскажи мне о своих.
– Я пас.
– Слишком много?
– Слишком много, однако, слишком мало.
Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Внутрь вошел символ секса. В самый что ни на есть канун Рождества.
Понятия не имел, кто она такая. В обтягивающем черном прикиде, а огромные груди ее, казалось, вот-вот вырвутся из лифа платья на волю. Величественное зрелище. Я никогда не видел таких грудей, вот так вот оформленных, – разве что в кино.
– Привет, Хэнк!
Она меня знала.
– Я Эди. Ты встречался со мной у Бобби как-то ночью.
– О?
– Ты что, слишком пьян был и не помнишь?
– Здорово, Эди. Это Сара.
– Я Бобби искала. Подумала, может, он у тебя.
– Сядь выпей с нами.
Эди села в кресло справа от меня, очень близко. Ей было лет 25.
Она зажгла сигарету и отхлебнула из стакана. Каждый раз, когда она перегибалась над кофейным столиком, я был уверен, что это произойдет, я был уверен, что эти груди выскочат. И боялся того, что могу сделать, если они выскочат. Я этого просто не знал. Я никогда не был человеком грудей, я всегда был человеком ног. Но Эди действительно знала, как это делать. Я боялся и искоса поглядывал на ее груди, толком не понимая, чего мне хочется – чтобы они выпрыгнули, или чтобы остались.
– Ты встречался с Мэнни, – сказала она мне, – ну, у Бобби?
– Ага.
– Мне пришлось дать ему под зад коленом. Слишком, блядь, ревнивый был. Даже нанял частного мудака за мной шпионить! Нет, ты представь!
Просто мешок с говном!
– Ага.
– Ненавижу мужиков-попрошаек! Ненавижу лизоблюдов!
– Хорошего человека в наше время трудно найти, – заметил я. – Песня такая есть. Со Второй Мировой войны. А еще другая была: «Ни с кем не сри под яблоней – ни с кем, кроме меня».
– Хэнк, ты лепечешь… – сказала Сара.
– Выпей еще, Эди, – сказал я и налил ей еще.
– Мужики – такие дрыщи! – продолжала та. – Захожу как-то на днях в бар. С четырьмя парнями – близкие друзья мои. Сидим там, хлещем пиво кувшинами, ржем, понимаешь, просто оттягиваемся, никого не трогаем. Тут у меня мысль возникла – не хило бы пулечку расписать. Мне нравится пулька. Я думаю, когда дама запуливает, может, это только ее класс показывает.
– Я не умею в пульку, – сказал я. – Я вечно сукно рву. И я даже не дама.
– Ну, как бы то ни было, подхожу я к столу, а там этот парень сам с собой режется. Я подхожу к нему и говорю: «Слушайте, вы за этим столом уже долго. Мы с моими друзьями хотим слегка пульку расписать. Вы не возражаете, если мы стол ненадолго займем?» Он оборачивается и смотрит на меня. Выжидает. А потом ухмыляется так и говорит: «Ну, ладно».
Эди разгорячилась и заскакала вокруг стола, рассказывая свою историю, а я тем временем давил косяка на ее ляжки.
– Я возвращаюсь и говорю ребятам: «Стол – наш». Наконец, этот тип за столом до последнего шара доходит, а тут подваливает его корефан и говорит: «Эй, Эрни, я слышал, ты стол уступаешь?» И знаешь, что он отвечает этому парню? Он говорит: «Да-а, отдаю вон той суке!» Я это услышала, и у меня аж ПОБАГРОВЕЛО в глазах всё! Этот тип нагнулся над столом последний шар послать, я беру кий и, пока он там изгибается – хрясь по башке изо всей силы. Парень плюхнулся на стол как мертвый. А в баре его знали, поэтому его кореша понабежали, а пока суд да дело, мои друзья меня утащили. Господи, что за махаловка была! Бутылки летят, зеркала бьются… Уж и не знаю, как мы оттуда выбрались, но выбрались. У тебя говна не найдется?
– Найдется, только я скручиваю не очень хорошо.
– Ладно, я сама этим займусь.
Эди забила тугой тонкий штакет – как профессионалка. Соснула его, вдыхая со свистом, потом передала мне.
– И вот, значит, возвращаюсь я туда на следующий вечер, уже одна. Хозяин, он же – бармен, меня узнал. Его зовут Клод. «Клод», – говорю я ему, – «ты извини за вчерашнее, но тот тип возле стола – полная сволочь. Он меня сукой обозвал».
Я разлил всем снова. Еще минута – и ее груди окажутся снаружи.
– Хозяин говорит: «Ладно, всё нормально, забудем». Гляжу – парень, вроде, ничего. «Что пьешь?» – спрашивает. Я тусуюсь немного по бару, пропускаю на шару два-три стаканчика, тут-то он и говорит: «Знаешь, мне бы еще одна официантка не помешала». – Эди дернула еще разок и продолжила: – Он мне о первой своей официантке рассказал: «Она мужиков-то завлекала, да с ней хлопот много было. Одних парней с другими стравливала. Постоянно на сцене была. Потом я обнаружил, что она на стороне подзарабатывает. Пользуется моим баром, чтоб пизденку свою пристраивать!»
– В самом деле? – спросила Сара.
– Он так сказал. Ладно, и вот он предлагает мне место официантки. И говорит: «Никакого жульничества на работе!» Я ему посоветовала поменьше пиздеть, я не из таких. И подумала, что, может, теперь получится скопить хоть немного и поступить в Калифорнийский Университет, и стать химиком, и французский выучить – мне этого всю жизнь хотелось. Потом он говорит: «Зайди-ка сюда, я хочу тебе показать, где мы храним излишки товара, и к тому же у меня там есть форма, я хочу, чтобы ты ее померяла. Ее ни разу еще не надевали, я думаю, она как раз твоего размера». И вот я захожу в этот темный чуланчик с ним, и он там пытается меня облапать. Я его отталкиваю. Тут он говорит: «Ну, поцелуй меня только – слегка». «Отъебись», – говорю. Он лысый и толстый, и коротышка, и зубы вставные, и черные бородавки на щеках, а из них волосы растут. Он втащил меня туда – цап за жопу, а другой рукой – за сиськи, и обмусолить пытается. Я его опять отпихиваю. «У меня жена есть, – говорит он, – и я ее люблю, не беспокойся!» И снова на меня прыгает, а я ему коленом сами-знаете-куда. А у него там, наверное, вообще ничего не было, он даже не пикнул. «Я тебе денег дам, – говорит, – я с тобой хорошо обращаться буду!» Я ему говорю: сам жуй свое говно и хоть сдохни. Так я еще одну работу потеряла.
– Грустная история, – сказал я.
– Слушайте, – сказала Эди, – мне надо идти. Веселого Рождества.
Спасибо за выпивку.
Она поднялась, и я проводил ее до двери, открыл. Она ушла по двору прочь. Я вернулся и сел на место.
– Ах ты сукин сын, – сказала Сара.
– Чего ради?
– Если б меня тут не было, ты бы ее выеб.
– Да я эту дамочку едва знаю.
– Такое вымя! Да ты просто в ужасе был! Ты даже взглянуть на нее боялся!
– Что ей, заняться больше нечем – шарахается повсюду перед самым Рождеством?
– А чего у нее самой не спросил?
– Она же сказала, что ищет Бобби.
– Если бы меня здесь не было, ты бы ее выеб.
– Не знаю. И не могу об этом знать…
Тут Сара встала и завопила. Разразилась рыданьями и выскочила в соседнюю комнату. Я налил себе выпить. Цветные огоньки на стенах вспыхивали и гасли.
99
Сара готовила гарнир к индюшке, а я сидел на кухне и разговаривал с ней. Мы оба потягивали белое вино.
Зазвонил телефон. Я сходил и ответил. Дебра.
– Я просто хотела пожелать тебе Веселого Рождества, мокрая лапша.
– Спасибо, Дебра. И тебе тоже счастливого Санта-Клауса.
Мы немного поболтали, затем я вернулся и снова сел.
– Кто звонил?
– Дебра.
– Как она?
– Ничего, наверное.
– Чего ей надо было?
– Передает новогодние поздравления.
– Тебе эта органическая индюшка понравится, и фарш тоже хороший получился. Люди яд лопают, чистый яд. Америка – одна из немногих стран, где превалирует рак толстой кишки.
– Да, у меня в жопе часто чешется, но это просто геморрой. У меня его однажды уже вырезали. Перед операцией они в кишки такую змею с лампочкой вгоняют и смотрят, рак ищут. А змея довольно длинная. И тебе ее в самое нутро всаживают!
Телефон зазвонил опять. Я сходил и взял. Кэсси.
– Как дела?
– Мы с Сарой индюшку готовим.
– Я по тебе соскучилась.
– И тебе Веселого Рождества. Как на работе?
– Нормально. Гуляем до 2-го.
– С Новым Годом тебя, Кэсси!
– Да что это с тобой такое, к чертовой матери?
– В голове немного шумит. Не привык я в такую рань белое вино пить.
– Да что это с тобой такое, к чертовой матери?
– В голове немного шумит. Не привык я в такую рань белое вино пить.
– Позвони мне как-нибудь.
– Конечно.
Я вернулся в кухню.
– Это была Кэсси. Народ всегда на Рождество звонит. Может, и Драйер Баба звякнет.
– Не звякнет.
– Почему?
– Он никогда вслух не разговаривал. Никогда не говорил и никогда к деньгам не прикасался.
– Это неплохо. Дай попробовать гарнира.
– Валяй.
– Слушай – а здорово!
Потом телефон зазвонил снова. Так всегда. Стоит начать, и будет звонить и звонить. Я зашел в спальню и ответил.
– Алло, – сказал я. – Кто это?
– Ты сукин сын. Не узнаешь?
– Да нет, не совсем. – Какая-то пьяная тетка.
– Угадай.
– Постой. Я знаю! Это Айрис!
– Да, Айрис! И я беременна!
– Ты знаешь, кто отец?
– Какая разница?
– Наверное, ты права. Как там у вас, в Ванкувере?
– Нормально. До свидания.
Я снова зашел на кухню.
– Это была канадская танцовщица живота, – сообщил я Саре.
– Как у нее дела?
– Она полна предновогоднего веселья.
Сара поставила индюшку в духовку, и мы вышли в переднюю комнату.
Немного потрепались. Затем телефон зазвонил снова.
– Алло, – сказал я.
– Вы Генри Чинаски? – Молодой мужской голос.
– Да.
– Вы – Генри Чинаски, писатель?
– Ага.
– В самом деле?
– Ага.
– Ну, а мы – компания парней из Бель-Эра, и мы в натуре врубаемся в ваши дела, чувак! Мы так в них врубаемся, что хотим вас вознаградить, чувак!
– О?
– Ага, мы щас приедем и пива с собой привезем.
– Засуньте это пиво себе в задницу.
– Что?
– Я сказал, засуньте его себе в жопу!
Я повесил трубку.
– Кто там был? – спросила Сара.
– Я только что потерял 3 или 4 читателей из Бель-Эр. Но оно того стоило.
Индюшка была готова, и я вытащил ее из духовки, выложил на блюдо, убрал машинку и все свои бумаги с кухонного стола и поставил на него индюшку. Начал ее разрезать, а Сара внесла овощи. Сели за стол. Я положил себе на тарелку, Сара – себе. Смотрелось здорово.
– Надеюсь, эта, с сиськами, больше не придет, – сказала Сара.
Мысль о ней ее, похоже, очень расстраивала.
– Если придет, я положу ей кусочек.
– Что?
Я показал на индюшку.
– Я сказал, дам ей кусочек. Сама увидишь.
Сара закричала. Вскочила из-за стола. Она вся дрожала. Потом убежала в спальню. Я посмотрел на свою индюшку. Не елось. Снова нажал не на ту кнопку. Я вышел в переднюю комнату со стаканом и сел. Подождал минут 15, а потом засунул индюшку и овощи в холодильник.
Сара вернулась к себе на следующий день, а я съел бутерброд с холодной индюшкой часа в 3. Около 5 в дверь ужасно затарабанили. Я открыл. Там стояли Тэмми с Арлиной. Они крейсировали на спиде. Они вошли и заскакали по комнате, разговаривая одновременно.
– Есть чего-нибудь выпить?
– Блядь, Хэнк, у тебя есть хоть чего-нибудь выпить?
– Как твое Рождество ебаное?
– Ага, как твое ебаное Рождество, чувак?
– В леднике есть пиво и вино, – сказал я им.
(Всегда можно определить старомодного парня: он холодильник называет ледником.)
Они протанцевали на кухню и открыли ледник.
– Эй, да тут индюшка!
– Мы есть хотим, Хэнк! Можно немного индюшки?
– Конечно.
Тэмми вышла с ножкой и вгрызлась в нее.
– Эй, ужасная индюшка! Ей нужны специи!
Арлина вышла с ломтиками мяса в руках.
– Ага, ей специй не хватает. Слишком пресная! У тебя специи есть?
– В буфете, – ответил я им.
Они запрыгнули обратно в кухню и начали орошать индюшку специями.
– Вот так! Так лучше!
– Ага, теперь хоть какой-то вкус появился!
– Органическая индюшка, говно!
– Да, это говно!
– Я еще хочу!
– Я тоже. Но специи нужны.
Тэмми вышла и села в кресло. Она уже почти прикончила индюшачью ногу. Потом взяла косточку, надкусила и разломила пополам, начала жевать. Я был поражен. Она ела косточку от ноги, выплевывая осколки на ковер.
– Эй, ты же кость ешь!
– Ага, клево!
Тэмми убежала на кухню за добавкой.
Вскоре они обе оттуда вынырнули, каждая – с бутылкой пива.
– Спасибо, Хэнк.
– Ага, спасибо, чувак.
Они сели, посасывая пиво.
– Ну ладно, – сказала Тэмми, – нам пора.
– Ага, мы поехали насиловать каких-нибудь молоденьких абитуриентов!
– Ага!
Обе подскочили и исчезли за дверью. Я вошел в кухню и заглянул в холодильник. Индюшка выглядела так, будто ее изувечил тигр: тушка попросту разорвана на куски. Непристойное зрелище.
Сара подъехала ко мне на следующий вечер.
– Ну, как индюшка? – спросила она.
– Ничего.
Она вошла и открыла холодильник. И закричала. И выбежала оттуда.
– Боже, мой, что случилось?
– Тэмми с Арлиной заходили. Мне кажется, они неделю ничего не ели.
– Ох, меня тошнит. Сердце разрывается!
– Извини. Я все равно не смог бы их остановить. Они на амфетаминах сидели.
– Ладно, тут я только одно могу сделать.
– Что именно?
– Сварить тебе хороший индюшачий суп. Схожу куплю овощей.
– Ладно. – Я дал ей двадцатку.
В тот вечер Сара приготовила суп. Он был вкусен. Уходя наутро, она проинструктировала меня, как его разогревать.
Тэмми постучалась ко мне около 4. Я впустил ее, и она прошла прямиком на кухню. Открылась дверца холодильника.
– Эй, суп, а?
– Ага.
– Хороший вообще?
– Ага.
– Не против, если я попробую?
– Валяй.
Я услышал, как она ставит его на плиту. Потом услышал, как она лезет туда ложкой.
– Боже! Да он пресный! Ему нужны специи!
Я слышал, как она ложкой сыплет в кастрюлю приправы. Затем пробует.
– Так лучше! Но еще нужно! Я же итальянка, знаешь? Так… вот… так лучше! Теперь пускай греется. Можно пива?
– Давай.
Она вышла с бутылкой и села.
– Ты по мне скучаешь? – спросила она.
– Этого ты никогда не узнаешь.
– Я, наверное, снова получу свою старую работу в «Игривом Манеже».
– Здорово.
– Там чаевые клевые дают. Один парень каждый вечер давал мне на чай по 5 долларов. Он был в меня влюблен. Но ни разу на свидание не пригласил.
Просто лыбился и всё. Странный такой. Ректальным хирургом был, и иногда спускал под столом, когда я мимо проходила. Я по запаху эту дрянь на нем определяла, понимаешь.
– Ну, ты же его заводила…
– По-моему, суп готов. Хочешь?
– Нет, спасибо.
Тэмми зашла в кухню, и я услышал, как она ложкой выскребает кастрюлю. Ее не было долго. Потом вышла.
– Можешь занять мне пятерку до пятницы?
– Нет.
– Ну, хоть пару баксов.
– Нет.
– Тогда дай доллар.
Я выгреб Тэмми мелочь из кармана. Получилось доллар и тридцать семь центов.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что.
И она исчезла за дверью.
Сара зашла на следующий вечер. Она редко заходила так часто: тут всё дело в праздниках – все потеряны, полубезумны, испуганы. У меня было наготове белое вино, и я сразу налил нам обоим по стаканчику.
– Как в «Таверне» дела? – спросил я у нее.
– Дерьмовый бизнес. Едва хватает, чтобы не закрыться.
– Где же все твои клиенты?
– Они навалили из города; все куда-то подевались.
– Во всех наших планах дырки бывают.
– Не во всех. У некоторых постоянно всё получается и получается.
– Это правда.
– Как суп?
– Почти кончился.
– Понравился?
– Мне много не досталось.
Сара зашла на кухню и открыла холодильник.
– Что произошло с супом? Он странно выглядит.
Я услышал, как она его пробует. После чего подбегает к раковине и выплевывает.
– Господи, да он отравлен. Что случилось? Что, Тэмми с Арлиной вернулись и суп тоже съели?
– Одна Тэмми.
Сара не стала кричать. Она просто вылила остатки супа в раковину и включила дробилку для мусора. Я слышал, как она всхлипывает, стараясь не издавать ни звука. Крутое Рождество было у бедной органической индюшки.
100
Новогодняя ночь – еще одна погань, которую надо пережить. Мои родители, бывало, всегда наслаждались ею, слушая, как Новый Год приближается по радио, город за городом, пока не приходит в Лос-Анжелес. Взрывались петарды, ревели свистки и дудки, блевали пьяницы-любители, мужья заигрывали с чужими женами, а жены заигрывали с кем ни попадя. Все целовались, хватали друг друга за задницы в ванных и чуланах, а иногда и на виду у всех, особенно в полночь, и на следующий день происходили кошмарные семейные разборки, не говоря уже о Параде Турнира Роз и играх на Кубок Розы.
В канун Нового Года Сара приехала пораньше. Ее возбуждали такие вещи, как Волшебная Гора, кино про открытый космос, «Звездный Путь» и определенные рок-группы, шпинат со сметаной и чистая пища вообще, но, вместе с тем, в ней было больше основного здравого смысла, чем в любой другой женщине из всех, что я встречал. Может быть, только единственная – Джоанна Довер – могла сравниться с нею здравомыслием и добродушием. Сара же была симпатичнее и гораздо преданнее, чем все остальные мои тетки, поэтому наступавший год, в конечном итоге, не обещал быть слишком паршивым.