Конечно, манипулирование, но тем не менее лестное. Ясмин подо мной… Ночные эпизоды…
Я выключил телевизор. Позыв мастурбировать был сильным и пугающим.
Мой режим «рано ложиться и рано вставать» тревожил Рейчел. Она полагала, что я ее избегаю, что она чем-то меня обидела.
— Доброе утро! — приветствовала меня Рейчел, появляясь на кухне в своем кремовом шелковом халате. Он предназначался для женщины значительно моложе, но она носила его с изяществом: непокорные волосы и прозрачная бледность — творение кого-нибудь из прерафаэлитов.
Я направился к черному ходу и натянул сапоги.
— Куда это ты?
— Хочу немножко побродить по лесу, — сказал я.
— А ты завтракал?
— Немножко хлопьев.
— А! — сказала она тихим голоском. — Ну, хорошо. — Она нашла улыбку и тут же ее потеряла. — Ну, приятной прогулки.
Гораздо чаще Рейчел, спустившись в кухню, обнаруживала, что я уже ушел. В предрассветный час всеобщая росистая свежесть опьяняла, точно воздушная текила для легких.
Поблизости был лесок, через который по дну широкой канавы вела дорога, и рощица, где прежде стреляли фазанов, исчерченная головокружительным лабиринтом тропок. Рейчел одолжила мне свой горный велосипед — по-моему, она никогда на нем не ездила, — и я часами развлекался, падая с этой машины. Как-то раз, когда сильный ветер сшиб с веток все дикие яблоки в графстве, я попытался прокатиться по дороге-канаве. Яблоки у меня под колесами были такими же твердыми, гладкими, скользкими, словно шарики в подшипниках. Я все утро разбивался в кровь и вернулся домой, ухмыляясь, как ненормальный.
Но наступил ноябрь, дождь превратил тропки в такую слякоть, что даже мой детский аппетит к грязи был утолен, и я начал искать не такие крутые развлечения.
К востоку находился старый аэродром времен второй мировой войны. За высоким, по плечо, бурьяном прятались длинные полосы разбитого бетона. При дневном свете — ничего сколько-нибудь интересного, но в голубой предрассветный час его однообразие и масштабы намекали на древнее погребальное сооружение.
— Ты не хочешь побывать там со мной? — как-то спросил я Рейчел, надевая сапоги.
— Может быть, в другой раз… Я совсем вымоталась.
— Не могу поверить, что ты никогда там не бывала. Она пожала плечами.
После этого я не знал, что еще сказать.
— Мне лучше заняться Вечерней Трапезой, — вздохнула она и поднялась с дивана.
— Я тебе помогу, — сказал я. Если это все, что я мог получить от нее, то получу хотя бы это. Я ведь не гордый. — Но ты же просто надрываешься, — добавил я, когда она близоруко наклонилась над сервантом и начала листать свою истрепанную поваренную книгу. — Ты совсем сгорбилась.
— Я в норме, — сказала она.
— Скажи, какие продукты у нас есть, и я приступлю. А ты успеешь принять ванну, расслабиться.
Она чему-то улыбнулась.
— Что?
— Я думала, ты предложишь помассировать мне спину. Это заставило меня задуматься.
Она закрыла книгу и положила ее на подоконник.
— Массаж я тебе сделать могу, — сказал я.. — Хочешь?
— Мне некогда, — отозвалась она.
Я стоял там, бесполезный, все больше злясь.
— Ты не достанешь мне форель из холодильника?
Некоторое время я помогал Рейчел, а потом поднялся наверх, решив почитать.
Я даже не сумел отыскать в книге нужное место.
Я думал об утренних волосах Рейчел, рассыпавшихся бурными прядями по ее плечам и по кремовому шелковому халату. Я вспоминал ощущение от ее волос, когда закладывал прядку ей за ухо. Я думал о ее халате. Я вспоминал, как увидел его висящим в ванной, Я не заметил, как книга закрылась. Меня пробрала дрожь. Ужасаясь себе, я уронил книгу на пол, встал и прошел в ванную.
Он висел там. Я стал липким от пота. Я потрогал его. Шелк под моими пальцами был холодным, словно мороженое. Я поднес его к лицу. Он пах миндалем. Не знаю, как долго я стоял там.
Я вернулся к себе в комнату, сел на кровать с книгой и на этот раз нашел нужное место. Я прочел страницу, потом прочел еще раз, затем прочел в третий раз.
Мое левое веко снова задергалось. Если бы я зевнул, то вывихнул бы нижнюю челюсть.
Задняя дверь со скрипом отворилась. Я прислушался, не раздадутся ли голоса. Ничего конкретного я не услышал.
Я вошел в ванную, сообразил, что делаю, повернулся на каблуках и тут же вышел, бешено захлопнув дверь позади себя.
Из кухни донесся веселый голос:
— Это ты?
Я глубоко вздохнул.
— Пора обедать, — крикнул Фрэнк.
После многих лет студийных интриг Рейчел умела прятать свои карты; это разумелось само собой. Но поведение Фрэнка было настолько не в его характере, что я ничего не мог понять.
Он начал нас сталкивать, почти добиваясь, чтобы что-то произошло. Будто физик-ядерщик, который сшибает атомы, пытаясь узнать, из чего они состоят.
Например, в будние дни он завел обыкновение зазывать нас в местный паб на ланч. Приносил на подносе напитки, угнездившиеся среди груды хрустящих пакетиков. Поджаренная на Меду Ветчина и Горчица, Жаркое По-Деревенски с Овощами и Рыба. И так далее. Затем как-то раз он вообще не явился. В результате мы с Рейчел прихлебывали настоящий дрожжевой эль в идиотском кабачке для некурящих, который не нравился ни мне, ни ей.
Правда, там подавали отличные сосиски с пюре, но даже тут хозяева умели создать впечатление, будто вы в гостях у ехидного пожилого родственника.
Рейчел смущалась, когда пила наедине со мной. Понимала ли она, чего добивается Фрэнк?
Я попытался заговорить с ней, но она сказала только:
— Давай уйдем отсюда.
Стоянка находилась недалеко, но зарядил дождь, и было очень зябко.
Когда мы пришли на стоянку, Рейчел взяла меня под руку. Она дрожала, промерзнув до костей. На ней было ее длинное коричневое пальто с воротником из искусственного меха, настолько натуралистичного, что возмущенные первокурсники иногда метали в него окурки. Я обнял ее, она пристроилась у меня под подбородком. Ее волосы щекотали мне нос. Я нагнул голову и рискнул поцеловать ее в темя. Она настолько замерзла, что, вероятно, даже не заметила этого. Я погладил ее по спине. Ее лопатки были такимичеткими, такими острыми, что я почувствовал, как они движутся у нее под пальто — будто птицы, накрытые сетью.
Я скрипнул зубами, чуть не вывихнув челюсть. Было очень больно. Я осторожно отодвинулся от Рейчел и потер больное место. Мы пошли к машине.
Пока Рейчел бережно расправляла складки пальто, я изучал свое лицо в зеркале заднего вида, осторожно разминая кожу под подбородком. Говоря откровенно, я был не в лучшей форме. Но все равно рискнул:
— Я купил тебе подарок, — сказал я хрипло, когда она пристегнулась. Но Рейчел, заговорившая в ту же самую секунду, меня не расслышала.
— Я завезу тебя домой, а сама проскочу в «Саффрон-Вальден». У нас кончилось молоко, и заодно куплю на вечер чего-нибудь вкусненького.
— Я поеду с тобой, — сказал я.
— Ты простудишься.
— Дождь сейчас перестанет (иногда она бывает чуть ли не хуже Фрэнка).
Она включила обогреватель на максимум.
— Чтобы ты согрелся, — пояснила она.
— Бога ради!
Некоторое время мы ехали в молчании.
— Не включить ли музыку? — спросила она.
Теперь я уже не знал, нужно ли мне все это. Но колеблющийся проигрывает.
— Разреши, я выберу, — предложил я. Я поиграл с кнопками стерео, делая вид, будто сверяюсь со списком Фрэнка Нэпстера. Я знал, что список составлен Фрэнком. Тут ошибки быть не могло. «Все кроме девушки». «Прекрасный юг». Алайнис Моррисетт. «Техас». Тут я достал мой подарок и вставил его в щель.
— О Господи! — Она посмотрела на меня. Перевела взгляд назад на дорогу. — Где ты это нашел?
Элла Фитцджеральд поет Коуда Портера. Оркестр Балд и Брегма-на. «Всю ночь напролет», «Люблю ли я тебя?», «Каждый раз, когда мы говорим: «Прощай».
— Я уже сто лет этого не слышала!
— Поставить что-нибудь другое?
— Господи, нет!
Я не удержался от того, чтобы не поддразнить ее:
— Если предпочитаешь, то у Фрэнка есть Шерил Кроу. Я еще не слышал…
— Да нет же! Ну, пожалуйста!
«Я люблю Париж». «Мисс Отис сожалеет».
— Это так… так чудесно!
— Я подумал, что тебе понравится, — сказал я.
— Теперь я никогда не слушаю ничего стоящего.
Диск прокрутился до конца. Было невыносимо душно. Рейчел включила отопление на слишком большую мощность, и я опустил стекло с моей стороны. Воздух казался густой отравой.
— Проиграй еще раз! «Проиграй еще раз, Сэм».
— Ну, давай же! Это пробуждает воспоминания.
Еще бы! Работая допоздна в студии, вписывая тот или иной выверт в изменчивый характер Старины Блескоглазого, мы никогда ничего другого не слушали.
«Слишком жарко».
— Ну, давай же! Это пробуждает воспоминания.
Еще бы! Работая допоздна в студии, вписывая тот или иной выверт в изменчивый характер Старины Блескоглазого, мы никогда ничего другого не слушали.
«Слишком жарко».
Парковка была бесплатной. Рейчел нащупала кнопку громкости и нажала до предела. Мы опустили стекла и высунулись наружу, глуповато улыбаясь всем и каждому, пока мужчина в кепке с трудом не вывел свою «хонду» задним ходом и не освободил нам место.
— Подожди здесь, — сказала она.
— Я иду с тобой.
— Нет-нет, ты ведь только-только согрелся! — Она открыла дверцу. Когда она вылезала, ее юбка всколыхнулась. Она запахнула пальто и побежала в магазин. Я смотрел на ее ноги.
Я ждал. Я проверил Шерил Кроу. Я снова включил Эллу Фитцджеральд. Внутри меня была пустота. Я купил Эллу не ради общих воспоминаний. Я купил ее не потому, что хотел сделать приятное Рейчел. Я купил ее как оружие. Я купил ее ради определенной цели, и теперь, когда цель была достигнута, я был таким же распорядителем чужих жизней, как Фрэнк, но только хуже, так как отдавал себе отчет в своих действиях. В кармане на дверце была початая пачка «Уэтерз Ориджиналс». Я достал одну лепешку и начал сосать. Моя челюсть дернулась и заскрипела. Я погладил ее ладонью.
В стекло постучали. Рейчел широко улыбалась. В обеих руках она держала по пакету. Я открыл дверцу. И будто в кошмаре увидел, как она забирается внутрь и говорит: «Посмотри-ка на вкуснятинку к ужину».
Однако она сказала:
— Почему бы нам сегодня вечером не послушать всякую старину?
Прежде эта комната служила ей студией, и там накопилась масса всякой всячины, когда Рейчел обзавелась офисом в городе. Какого там только не было хлама — старая мебель, одежда, занавески.
И сохранилась ее старая радиола — та, которую она держала в студии, чтобы не свихнуться во время частых ночных бдений. Одному Богу известно, что происходило внутри этой штуки, но стоило всего лишь встать, как проигрыватель отключался, сменяясь Четвертым радиоканалом.
— Подставь стакан, — сказала она. Ну хотя бы в винах Фрэнк знал толк.
Мы начали благоразумно. Элла. Билли, Дюк. Еще бутылка.
— Хочешь есть?
— …множко.
— Я принесу чего-нибудь из холодильника, — сказала она и вышла.
У окна стояла настольная лампа с оранжевым абажуром. Я включил ее, прошел к двери и погасил плафон. Внезапно возникло ощущение борделя. Вот вам и создание атмосферы! Я включил плафон. Вошла Рейчел с подносом, нагруженным овсяными лепешками, полистироловыми коробочками из кулинарии и приличным сыром. Она поставила поднос на пол у радиолы.
Включилось Радио-4 и забормотало что-то о «…проблемах стеллажей, угрожающих не одной интеллектуальной семье…»
— Мать твою, — буркнула она.
Я снова наладил проигрыватель, а Рейчел тем временем разложила угощение. Она включила настольную лампу, потом пошла к двери и выключила плафон.
— Так-то лучше, — сказала она. Мы словно оказались внутри порнофильма семидесятых. Она улеглась рядом со мной. Оранжевый свет озарил ее ноги.
Мы ели. Мы разговаривали, и вспоминали, и расслаблялись. На половине «После ужина в маленьком клубе» с Куртом Майером, я застыл — с ладонью на ноге Рейчел, до того я забылся. Рейчел приподнялась, опираясь на локти. Оранжевый настольный свет придавал ее худому лицу почти свирепый вид. Я начал осторожно поглаживать ее колено. Она закрыла глаза. Адаптер поднялся, и проигрыватель перестал вращаться. Я сел на пол.
— Это было хорошо, — сказала она.
Окончательно добил нас альбом Кита Джарретта «Стандарты».
— О Го-осподи, ты только его послушай! Рейчел захихикала.
Джарретт так ревниво относится к своей музыке, что губит даже студийные записи, подвывая мелодии. Некоторое время мы мяукали вместе с ним, как когда-то, потом Рейчел решила, что надо прокрутить и поискать особенно жуткие места.
— О черт!
— Он, словно кошка на раскаленной сковороде.
Потом все пошло еще глупее. Рейчел и сценаристы «Зеленых дорог» примерно на втором году передачи пережили долгую стадию китча, и Рейчел умудрилась сберечь чуть ли не все альбомы. «Чаксфилд играет Саймона и Гарфункеля», «Хай-фай, товарищ Рея Кониффа».
— О черт! Только послушай! «Импровизация на «Танец феи Драже», а?
— Ну так как?
— Да поставь ее, поставь!
Нина и Фредерик: датско-голландская пара, поющая калипсо очень скверно и очень-очень искренне. Даже акцент изображают. На обороте конверта большими жирными буквами приглашение: «Вы отлично проведете время в обществе НИНЫ и ФРЕДЕРИКА».
И мы провели.
— Рейчел! — Да?
— Какие у тебя планы на завтра?
— Никаких, — сказала она. — А что?
— Почему бы нам не провести денек на природе?
— И где?
— О, — сказал я, — не знаю. На пляже. В Дорсете. Или Корнуолле. Она смотрела на меня очень долго.
— Далековато, — сказала она.
— Мы могли бы поехать сейчас же, — предложил я. — Я сяду за руль, и ты сможешь поспать в машине.
Она засмеялась.
— Я серьезно.
— Дело не в том.
— Так в чем же?
— Ты же никогда не бывал в Корнуолле.
Она неверно истолковала мое выражение: решила, что я не понял.
— Ты бывал только в том Корнуолле, который создали мы, — сказала она. — Только в «Зеле…» — Она прикусила язык. — Извини.
Во всяком случае, у нее достало порядочности покраснеть.
— Мне хотелось бы увидеть настоящий Корнуолл, — сказал я слабым голосом.
Но она поняла, что теперь я напрашиваюсь на жалость, и не собиралась идти мне навстречу.
— Ну а Фрэнк?
— Что — Фрэнк?
Она засмеялась и погладила мою щеку.
— Нам же придется взять его с собой.
— Почему?
— Ну как же иначе?
И разумеется, она была права.
Не в первый раз я вернулся к вопросу, почему Фрэнк согласился на операцию. Не было ли тут — если оставить в стороне все его самопожертвование — элемента жестокости?
Рейчел сделала движение, чтобы встать. Но я все еще держал ее руку.
— Что?
— Рейчел! — Я попытался ее поцеловать. Она отодвинулась.
Я не мог ее понять.
— Ведь ты хотела?
— Конечно, я тебя хочу, — шепнула она.
От восторга я не мог найти слов. А когда нашел, она прижала палец к моим губам.
— Спешить незачем, — сказала она, — ведь так? Я открыл рот, обволок губами ее палец.
Но она его отняла.
— Что…
— Это не игра, — сказала она. Я поднял голову. Желание исчезло из ее глаз.
Я не мог понять, каким образом разрушил недавнее ее настроение.
— Разве?
— Я хочу, чтобы это что-то значило. В раздражении я закусил губы.
— Конечно, это что-то значит, — сказал я. Секунда за секундой настроение улетучивалось. — Ты и я — мы предназначены друг для Друга.
— Ты умеешь уговаривать, Джерри.
Желание угасло, а теперь даже ее симпатия исчезла.
— Так как же?
Она пожала плечами.
Мой гнев нарастал. Я сказал:
— Ну, если ты и к этому времени меня не узнала… Она засмеялась. Ледяным смехом.
— Ах, Джерри, — сказала она. — Я тебя знаю. Насквозь и до самого донышка. В том-то и суть.
Я понял, что надо мной издеваются, почувствовал себя по-детски обиженным.
— Ты хочешь, чтобы это что-то значило? Ты говоришь, как школьница!
— Разумеется, кому и знать, как не тебе, — парировала она.
— Если бы я теперь выглядел, как в «Зеленых дорогах»… Она испустила торжествующий вопль, будто я себя выдал.
— Это не имеет никакого отношения к тому, как ты выглядишь.
— Я ненавижу его лицо, — сказал я. — Это такая боль! Она отодвинулась от меня.
— Не понимаю, как ты терпишь его запах, — сказал я. Ничего не мог с собой поделать.
— Вернись, — позвал я.
Но она уже отошла настолько, что я не мог до нее дотянуться.
— Прости, — попросил я. Но только, чтобы она вернулась. Обмануть ее не удалось.
— Нам нужно почистить ковер, — сказала она, открывая дверь. — Пока винные пятна не засохли.
Я проснулся с такой гудящей головой, что пропустил утреннюю прогулку. Головная боль была какой-то странной: за ней крылась не просто дегидратация. Давление. Пронзительный писк во внутреннем ухе. Ритмичный стук. Головная боль, которая гонит коров в укрытие, под деревья. Головная боль, от которой бесятся собаки и скисает молоко. Которая предсказывает ураган.
Я посмотрел в окно.
Ну, подумалось мне, в народных приметах я явно не силен.
По всему горизонту полоса влажного бледно-желтого света отделяла небо от земли, суля свежее утро и ясный день. Ни единого облачка. Кабриолет Фрэнка сверкал, будто карета из волшебной сказки.
Я прошел в ванную, отыскал флакон кодеина и проглотил пару таблеток.
К завтраку я спустился вовремя: бекон, яйца, хлеб, тридцать семь сортов джема.