- Так, одна за молоком, две в семерку, - проговорил он, обращаясь к Чулкову. - Неважно. Чья рота?
- Старшего лейтенанта Кобцева, товарищ комдив, - ответил Чулков, думая между тем, что когда уж человеку не повезет, так не повезет. И все же счел необходимым добавить: - Лучшая в полку по стрельбам рота.
- Тем хуже. И стреляет не безликая рота, стреляет конкретный боец, назидательно проговорил Зыбин, - а командует этой ротой старший лейтенант Кобцев, фамилия которого у меня уже отмечена. - Приказал: - Встать, боец! Доложите.
- Рядовой первого года службы Путинцев, товарищ командир дивизии, поднимаясь и по-уставному вытягиваясь, отрапортовал Андрей. - На стрельбище третий раз. Попадания в мишень были лучше.
- "Первого года..." - проворчал Зыбин. - "Попадания были лучше..." А вы знаете, Путинцев, что белофинны начали войну против Советского Союза?
- Никак нет, товарищ командир дивизии. - Андрея ошеломило слово "война".
- Это не ставлю в вину. - К Чулкову: - Объявите всему личному составу полка по возвращении в казармы. - И снова к Андрею: - А стреляете плохо. Что, если завтра придется вам выступить на защиту наших священных границ? Наше Забайкалье недалеко отстоит от Ленинграда. Страна Советская едина. Думаете о себе, Путинцев: "Я не выспался, закоченел в снегу и на морозе, меня тошнит от голода, где уж тут метко стрелять?" А на войне все это часто случается. Куда труднее бывает. И пули летят не только от тебя, не в одну сторону, в бумажную мишень, а и в твою сторону, в тебя живого летят. И стреляет настоящий, живой враг, целясь точно. Кто кого. Понятно, боец Путинцев?
- Понятно, товарищ командир дивизии.
- Вольно, - проговорил Зыбин. И тут же вскрикнул: - Смирно! - Показал пальцем: - А пряжка на ремне, боец Путинцев, у вас куда уползла? Чуть не на спину. Когда докладывают командиру, даже на стрельбище, надо смотреть за собой. Доложите старшине, что комдив дал вам два наряда вне очереди.
Он пошел вдоль линии окопчиков, из которых велась стрельба по мишеням, плотный, прямой, в туго перетянутой ремнями голубоватой шинели, в серой мерлушковой папахе. Снег на полигоне лежал неглубокий, перемешанный с песком низко летящими над землей забайкальскими степными ветрами. Сопровождающие Зыбина командиры старались ступать как-то так, чтобы грязный снег по возможности меньше забрасывался им на сапоги. Сам комдив умел ставить ногу. Похоже было, что он идет не по взвихренной снежным бураном степи, а по чисто выметенной ровной дороге.
Андрей проводил его немного завистливым взглядом. Завидуя не тому, что комдив и тепло одет, и, наверно, не испытывает сосущего чувства голода, что он имеет право отдавать любые приказы и все будут беспрекословно их выполнять; он завидовал крепко сбитой фигуре Зыбина, его твердому шагу, непреклонному голосу и, наверно, необыкновенной смелости, если ему грудь в грудь пришлось бы столкнуться на поле боя с врагом.
Настроение у Зыбина портилось. Чулков кусал губы. Как назло, когда комдив останавливался у окопа и подносил бинокль к глазам, разглядывая мишени, стрелки начинали посылать пули "за молоком". У одного из красноармейцев Зыбин обнаружил в подсумке лишнюю обойму патронов, и боец, путаясь и замирая от страха, никак не мог объяснить, откуда эта обойма у него появилась.
- Хвалю инициативу и солдатскую сметку, - сказал комдив, - хорошо, когда у бойца есть запас. Но не украденный у своего товарища либо со склада. Десять суток ареста!
Горнист протрубил отбой. Зыбин скомандовал: "Обедать здесь".
Красноармейцы с котелками потянулись к походным кухням, от которых вкусно попахивало горьким дымком и крепким мясным наваром. Повара, хотя и захваченные сигналом тревоги врасплох - все у них было подготовлено к раздаче в столовой, - сумели быстро приспособиться к полевым условиям, благо стрельбы изрядно затянулись. Комдив подставил котелок. Отведал. Жирная, хорошо упаренная гречневая каша оказалась пересоленной...
- Следовало бы заставить тех, кто варил эту кашу, съесть по три порции, - медленно проговорил Зыбин, - но это похоже на средневековую пытку. Полковник, вам бойцы часто жалуются на плохое приготовление пищи? Уже предвижу ответ: жалоб не было.
- Не было, товарищ комдив, - подтвердил Чулков. - Это досадная оплошность. Хочу вас заверить: случайная.
- Так вот, жалуется вам командир дивизии Зыбин. А как вы отнесетесь к этой жалобе, дело ваше. Контролировать вас не буду. Вечером поужинаю не в комсоставской, а в красноармейской столовой. Из общего котла. Но предупреждаю: раскладка продуктов должна быть обычной. Это проконтролирую.
Вечером Зыбин появился на кухне за полчаса до начала раздачи. Придирчиво осмотрел всю посуду, заглянул в котлы, где теперь варилась перловка, попробовал на вкус заварку чая - не пахнет ли березовым веником. Веником чай не пах, но и чаем тоже - еле желтенькая водичка. Комдив поморщился, но никаких замечаний не сделал. Повара здесь ни при чем. Такая норма и такой сорт чая.
Перловка, "шрапнель", хотя и достаточно уваренная, по самой природе своей была резиново туга, а у Зыбина с утра поднывали зубы, и, немного пожевав, он молча отодвинул миску с кашей в сторону. Командир полка Чулков, сидевший напротив Зыбина за столом, не разгадав, что означает жест комдива, тоже отодвинул свою миску. Этому примеру последовали и все остальные.
- У вас, товарищи, есть собственное мнение? И собственный аппетит? внутренне взрываясь, но тихим голосом спросил Зыбин. - Или у вас у всех, как и у меня, болят зубы?
Наступило общее замешательство. Ответить было невозможно, а промолчать еще хуже. Чулков, уже весь день натыкавшийся на бесконечные замечания комдива и отодвинувший свою миску скорее механически, чем сознательно, готов был принять весь огонь на себя.
- Мое мнение, товарищ комдив, таково, - сказал он, придвигая миску обратно, - каша удалась, хотя перловка никогда не отличалась популярностью у рядового и тем более командного состава. А командир полка Чулков сегодня настойчиво добивается от вас взыскания.
Зыбин легко хлопнул ладонью по столу. Первый раз за весь день рассмеялся. Невесело, тут же гася свой смех.
- Ну как откажешь командиру полка в такой просьбе? - спросил он, ни к кому из сидящих за столом впрямую не обращаясь. Помолчал, искоса наблюдая, как другие тоже потянулись за своими мисками с кашей. - Нельзя отказать. Но отказываю. Поскольку Чулков сам себе уже объявил достаточно строгое взыскание. А за одну вину два раза не наказывают. Настроение у меня, товарищи командиры, не скрою, сегодня особенно скверное. Думаю, не надо в подробностях объяснять почему. Война с белофиннами - это провокация, сработанная реакционными кругами с далекими целями: разрушить давнюю добрую дружбу Советского Союза с этой страной. Наша дивизия вряд ли будет направлена отсюда, из Забайкалья, в район боевых действий, но все же мы на войне. Должны ли мы стать с сегодняшнего дня к себе еще более требовательными, чем были до сих пор? Или будем считать, что, поскольку до нас не доносятся раскаты артиллерийских залпов и мобилизация в нашем военном округе не объявлена, можно нам пребывать в счастливой убежденности, что никакие тревоги после Хасана и Халхин-Гола нас и не коснутся? - Он встал. Заканчивайте ужин, товарищи командиры, в надежде, что дома вас жены накормят повкуснее. А инспекционная проверка продолжается. Хочу осмотреть клуб и ленинские комнаты в казармах.
В клубе крутили фильм. Приоткрыв дверь, Зыбин заглянул в полутьму. Ударило теплотой потных тел, зал был набит до отказа, красноармейцы стояли у стен, сидели на полу. Дружно прокатывался молодой сочный хохот.
- Игорь Ильинский, - поощрительно проговорил комдив, - это правильно. А часто ли вам дают хорошие фильмы?
Начальник клуба подтвердил, что в общем к кинопрокату претензий нет. Только вот присылают очень изношенные, рваные ленты...
- Именно это называется "претензий нет"? - уже раздражаясь, перебил его Зыбин. - Тогда к вам претензия: бесхарактерность не лучшее качество для начальника клуба.
Ленинская комната в ближайшей к клубу казарме произвела на Зыбина хорошее впечатление. Было очень чисто, уютно, торжественно. С большим умением и вкусом оформлен уголок боевой славы полка. Политрук роты Ярославцев, ответственный за оборудование ленинской комнаты, толково давал необходимые объяснения.
- А вот наша стенная газета, товарищ командир дивизии, - сказал Ярославцев. - Всегда довольно острая по содер...
Он не договорил. Зыбин повернулся, куда ему показал политрук, и отшатнулся: наискосок через одну из заметок, поводя тонкими усиками, навстречу друг другу ползли два жирных черных таракана. Он до содрогания с детства не мог терпеть тараканов и пауков.
- Чулков! - Зыбин искал глазами командира полка. - Это же черт знает что такое! За это... За это... - Он не находил слов. - Развести в казармах такую антисанитарию...
- Простите, товарищ комдив, но ведь это...
- Что "это"? - сдавленным от гнева голосом спросил Зыбин. И ромбики в его петлицах, казалось, вспыхнули недобрыми огоньками.
- Они же, тараканы эти, нарисованы. - Чулков в недоумении развел руками. Шутит, что ли, комдив? Да уж такое на шутку вовсе не похоже. Подвело зрение? Впрочем, кажется, комдив не первый...
Зыбин застыл с перекошенным лицом. Как нарисованы? До него постепенно начало доходить убийственное значение этих слов. Нарисованы... В каких же дураках тогда он оказался, вспылив так яростно и грубо! По всей дивизии долго будут теперь ходить ядовитые анекдоты. Но ведь тараканы явно шевелили усами и явно ползли по листу бумаги. Он стоял спиной к стенгазете и боялся вновь взглянуть на нее. Ах, если бы там, на листе бумаги, сейчас бегали настоящие, живые тараканы!
- Кто нарисовал? - холодно спросил Зыбин, насильно заставляя себя все же повернуться лицом к стенгазете.
- Разрешите доложить. Рядовой второй роты Путинцев, товарищ командир дивизии, - отрапортовал политрук, приметив, что Чулков замялся.
Зыбин с отвращением сдернул газету со стены, скрутил ее в трубку.
- Путинцев? - переспросил он, припоминая, что какому-то Путинцеву на стрельбище он уже объявлял взыскание. - Пришлите его ко мне завтра в штаб дивизии к четырнадцати ноль-ноль.
10
Ночь Андрей провел беспокойно. Уснуть-то он сразу уснул, словно в теплой комнате растворился. Но потом на него навалились тяжелые, запутанные сновидения. Он крутился с боку на бок, то натягивал одеяло на голову, то сбрасывал почти совсем.
Иногда приподнимался, минуту сидел в оцепенении, открыв глаза, и вновь падал на подушку.
А виделись ему изрытые окопами широкие заснеженные поля, и среди них он все ходит и ходит один, отыскивая своих товарищей. Но повсюду лежат только мертвые, наполовину засыпанные песком и снегом. А пули свистят, вспарывают землю у самых ног. Укрыться от них негде и почему-то нельзя. Страшно. И не потому, что вот-вот и его срежет какая-нибудь из этих невидимых пуль, ему страшно, что никто из лежащих и полузасыпанных песком, перемешанным со снегом, уже никогда не поднимется и не заговорит.
Утром, когда на всю казарму прогремела команда: "По-одъем!", Андрей вскочил под впечатлениями ночных сновидений и в предощущении того, что снова придется бежать на плац по тревоге, хватая винтовку и шанцевый инструмент с пирамиды, потом шагать по скользкой дороге на стрельбище и там ежиться под леденящей поземкой, негнущимися пальцами нажимать на спусковой крючок. А пули снова полетят "за молоком", и командир дивизии Зыбин своим твердым, непреклонным голосом будет делать ему новый выговор.
Но все оказалось совершенно привычным. Вскочили, заправили койки, умылись и выстроились на утреннюю перекличку. Старшина оглядывал роту весело, накладок не было. А перед тем как распустить ее, он приказал:
- Путинцев, выйти из строя!
Тихонько переминаясь с ноги на ногу и наливаясь краской стыда, Андрей стоял в ожидании сердитых наставлений старшины.
Но тот, повернувшись к Андрею, сказал вполголоса и с сочувствием:
- Боец Путинцев, а дело-то получается кислое. Тебя с политруком в штаб дивизии вызывают.
Он говорил доверительно и на "ты", явно жалея молодого парнишку. Старшина уже знал, что Зыбин раздраженно сорвал стенгазету - подумать: сорвал стенную газету! - где Путинцев нарисовал каких-то тараканов, которых принял комдив за живых. В чем тут вина Путинцева? И зачем вызывают политрука? Стало быть, по стенгазете вообще разгон большой предстоит.
- Товарищ старшина, мне здорово попадет? - тронутый его доверительным тоном, спросил Андрей.
- Откуда я знаю? Время нынче военное. - Старшина многозначительно нажал на последнее слово.
На политзанятиях командир роты Кобцев тоже говорил о войне. А после него политрук Ярославцев подробно рассказывал о тех обстоятельствах, которые вынужденно привели Советский Союз к вооруженному отпору.
Андрей слушал и думал, что, конечно, если война началась, в сердце своем каждый боец должен считать себя фронтовиком. И ему вспоминались рассказы отца, прораба Федора Ильича о германской, империалистической войне и о войне гражданской. Отец счастливо избежал ранений, а Федор Ильич и порубленный и простреленный. Но о войне и тот и другой говорили, что, если защищаешь Родину, свое правое дело, о смерти не думаешь. То есть думаешь, но не о том, как и где укрыться от нее, а как ее победить. Потому что смерть на войне одолеть можно только смелостью. А того, кто от смерти прячется, она непременно сама найдет.
Он весь ушел в свои мысли. "Надо чувствовать себя и здесь как в бою", говорил политрук. Но ведь как это чувство себе ни внушай, а спать ты будешь все-таки на чистой постели, в теплой казарме, строго по часам заниматься боевой и политической подготовкой, ходить в столовую, в клубе смотреть кинофильмы, а на стрельбище посылать свои пули в деревянные щиты. И оттого что здесь ты попадешь даже в десятки, в самое яблочко, там, на Карельском перешейке, от этого ничего не изменится, не рухнет бетонно-стальная "линия Маннергейма", и своим метким выстрелом здесь, на учебном полигоне, там, в кровавом бою, ни одному советскому бойцу жизнь не сбережешь. Надо, конечно, надо чувствовать себя фронтовиком, но этого мало...
- Красноармеец Путинцев, почему вы не слушаете? - недовольно спросил политрук. - Что вы уперлись взглядом в окно? Кроме снега, там нет ничего.
За окном действительно кружилась легкая метелица, смутными силуэтами выделялись поодаль стоящие несколько безлистых тополей. Но Андрей и этого не видел.
- Виноват, товарищ политрук. - поднимаясь, сказал он. - Прошу прощения, задумался.
Ярославцев жестом приказал сесть. Но лицо у него осталось хмурым.
С таким же хмурым лицом он ехал потом в машине вместе с Андреем к штабу дивизии. Зеленый "козел" подпрыгивал на неровностях дороги, местами юзом полз по гололеду. Андрей сидел на заднем сиденье, политрук - рядом с шофером. Путь до штаба дивизии был неблизким, метелица забивала ветровое стекло, и шофер вел машину с большой осторожностью. Политрук то и дело поглядывал на часы - не опоздать бы, ведь к Зыбину вызваны, - иногда поторапливал водителя.
И все же к штабу они подъехали с опозданием на шесть минут.
Зыбин в своем большом кабинете сидел один, склонившись над "Кратким курсом истории партии" и делал выписки. На длинном столе для заседаний, стоявшем сбоку, Андрей сразу увидел злополучную стенгазету.
Комдив принял рапорт политрука, перешел к длинному столу и, постукивая карандашом по газете, проговорил:
- Объяснений ваших относительно причины опоздания, товарищ Ярославцев, не принимаю. И делаю вам замечание. - Пальцем показал на стулья: - Садитесь.
Сам он остался стоять. Тонкой шерсти гимнастерка комдива не имела ни единой морщинки, однако он и еще разгладил ее, запуская ладони под широкий, красиво простроченный толстой шелковой нитью кожаный пояс.
- Путинцев, это вы нарисовали такую мерзость? - Андрей вскочил. Сидите. Вы можете нарисовать что-нибудь другое? Здесь, прямо при мне?
- Попробую, товарищ командир дивизии, - растерянно проговорил Андрей. Ничего доброго тяжелый взгляд комдива не предвещал. - А что нарисовать?
- Что хотите. - Зыбин придвинул к нему заранее приготовленный флакончик с тушью, перья и несколько листов хорошей рисовой бумаги. - Сколько для этого вам нужно времени?
- Полчаса, товарищ командир дивизии, - несмело выговорил Андрей, даже не представляя себе, что же будет он рисовать. Комдив назвал тараканов мерзостью, цветочки с этим строгим кабинетом и еще более строгим хозяином совершенно не вяжутся, а люди у него самого, Андрея, получаются плохо. Словом, куда ни кинь, все клин. И вдруг Андрею с какой-то отчаянностью подумалось: а почему он должен приспосабливаться? Тем более если комдив сказал: рисуйте что хотите. Вот он и нарисует... стрекозу. Ее уж мерзостью никак не назовешь!
- Полчаса... Многовато. - Зыбин качнул головой. - Ну хорошо. А вы, товарищ Ярославцев, пока прочтите то, что здесь вот у меня заложено.
Мельком Андрей заметил на корешке книги, поданной комдивом политруку, фамилию автора - Ан.Луначарский.
Зыбин вернутся к своему столу. Наступила мертвая тишина. Андрею казалось, что ее нарушает даже прикосновение тонкого перышка к бумаге, он не решался даже подвинуть стул, хотя сидеть ему было неудобно. И не заметил, как увлекся. Если перо его слушалось, он забывал обо всем.
А стрекоза получилась на славу. Сидела на тонком стебельке пырея, слегка согнувшегося под ее тяжестью, и одна передняя ножка у нее была немного приподнята, точно бы модница-стрекоза собиралась ею смахнуть какую-то соринку со своей изящной головки. Еще, еще движение пера, и стебелек пырея закачался от налетевшего порыва теплого ветра, а на самый конец пырейного колоска прилепился комар, принесенный этим же ветром...