Оказавшись внутри ограды, мародёры немедленно рассыпались и загалдели. Сколь мог слышать затаившийся за дверьми профессор, спор шёл о том, как быть дальше: нести добычу наверх либо, наоборот, спустить ранее награбленное вниз, погрузить на повозки и поискать другое, менее заметное пристанище. Возобладало второе мнение. Оставив повозки без присмотра, орава направилась к дому.
Сначала Самсон намеревался укрыться где-нибудь в дальних комнатах, но, видя, что во дворе никого не остаётся, передумал. К чему зря тратить время? Погрузка может затянуться.
Он спрятался в нише, за спиной у мраморного Аполлона. На лестнице было сумеречно, разбойники всё ещё бранились и протопали мимо, не заметив профессора. Очень довольный своей смелостью и ловкостью, он вылез из укрытия и выбежал наружу.
Там уже начинались сумерки – то время, что у французов называется entre loup et chien.[39]
Фондорин споткнулся на бегу, присел на корточки и прижался к колонне.
В воротах маячили две фигуры в широких шальварах, узких безрукавках, с красными шапочками на головах.
Атон и Хонс!
Один разглядывал что-то блестящее, держа руку у самого носа. Второй, задрав лицо, беспрестанно поматывал шеей, словно прислушивался.
Это уж была чертовщина! Откуда они тут взялись?
Профессор оказался между волком и собакой уже не в природоописательном, а в более зловещем смысле. А коль выбирать меж двумя опасностям, собачья стая менее опасна, нежели волчья.
Он попятился назад. Всё-таки придётся прятаться во дворце, там довольно пустых комнат и укромных мест.
В панике Самсон взбежал по ступеням, собираясь достичь бельэтажа, но наверху раздался бешеный рёв.
То кричал Капитан:
– Моя бедняжка! Он напал на неё! У неё кровь! Он оглушил её! Проклятье! Мерзавец забрал ларец! И это мой кузен!!!
Последовала ругань на итальянском, в которой поминалось имя «Джузеппе» в сопровождении разных эпитетов.
– Ищите его! Догоните эту свинью! Он не мог далеко уйти! Я вырву ему сердце! – бушевал предводитель.
Догадаться о причине его ярости было нетрудно. Вероятно, заслышав шум во дворе, кузен Джузеппе решил, что ларец с сокровищем весомее родственных чувств, и, прихватив добычу, дал стрекача, а полупокойница, Ля-Персьенн и не пыталась его удержать, ибо не имела на сей счёт никаких приказов от своего повелителя.
Что делать? Куда деваться? Достичь бельэтажа Самсон не успевал – сверху на лестнице уже грохотали каблуки. В растерянности он завертелся на месте, прижимая к себе сак. Снова побежал вниз.
Замер. В дверях плечо к плечу стояли копты, загораживая выход.
– Капитан, это не Джузеппе! Чужой! – закричали сзади. – С ним двое мамелюков!
Это был капкан, выход из которого не нашёл бы и самый изобретательный ум на свете. Впереди, в пяти шагах, профессора поджидали темнокожие слуга Анкра; они уж и руки протянули, чтобы схватить его. Сзади, с лестничной площадки, в беглеца из ружей и пистолетов целился десяток головорезов.
– Чего вы ждёте – заорал Лодовико. – Плевать на мамелюков! Огонь! Огонь!
В кармане у Фондорина лежала бутылочка с берсеркитом. Один глоток – и от пуль можно было увернуться. Но времени уже не оставалось.
Профессор вжал голову в плечи, зажмурился, приготовился к смерти.
Грянул залп.
CODE-4
I.
В самый миг, когда грянул залп, Фондорин услышал по обе стороны какой-то шорох; что-то, помнилось, задело его плечи справа и слева. Однако предсмертный ужас поглотил все чувства и мысли. Самсон ждал лишь одного – гибели. Если повезёт, то мгновенной. Если не повезёт, то после тяжких мук.
И вот прогремели выстрелы.
Мгновенной гибели судьба профессору посылать не пожелала. Боль пронзила его левый бок и правую руку. Он покачнулся, но не упал.
Почему ран было только две? С расстояния в пять саженей по недвижной мишени промахнуться невозможно!
Он открыл глаза и сначала не разглядел ничего кроме густого дыма. Потом увидел у своих ног, ступенькой выше, два окровавленных тела. То были копты. Один из них лежал бездыханный. Второй закатил незрячие глаза и сипло сказал:
– Cours! Cours![40]
Атон и Хонс заслонили меня от пуль, потрясённо подумал Самсон Данилович. Но почему?!
– Cours, – слабее повторил Хонс и уронил простреленную голову.
Опаляемый болью, полуоглушённый, мало что соображающий, профессор бросился к дверям. Его швыряло из стороны в сторону, он ударился головой о косяк, но всё-таки сумел выбежать на крыльцо.
– Держи его! Держи! – неслось сзади.
За воротами переливалась чёрным лаком карета с императорским гербом. Дверца была распахнута. На приступке, одной ногой касаясь земли, стоял Анкр в своём расшитом позументами мундире.
– Что случилось, друг мой? – крикнул он. – Кто стрелял? Где мои помощники?
Шатаясь, Самсон бежал к барону – будто в кошмарном сне, когда каждый шаг вязнет в песке или в болоте.
– Убиты…
Он знал, ему не спастись.
Погоня уж высыпала во двор. Впереди всех огромными прыжками скакал Капитан, выдёргивая из-за пояса пистолет.
– Скорее сюда! – воскликнул Анкр. – Кто это такие? Опомнитесь, канальи! Вы что, не видите герб…
Выстрела Фондорин не услышал. Вместо этого в ушах у него раздался гулкий звон, а прямо перед глазами ни с того ни с сего оказались булыжная мостовая и каретное колесо.
Пуля попала профессору в спину. Он упал, всего чуть-чуть не добежав до экипажа.
– Негодяй! Тебя повесят! – послышалось издалека.
Кто-то лепетал:
– Я не заметил, я не разглядел… Я думал…
Взволнованный голос простонал:
– Господи, у него пробито лёгкое! Он умирает! Да помогите же, идиоты!
Самсона подняли, положили на сиденье. Боли он теперь не чувствовал, всё тело онемело.
– Гони! В Кремль! Скорее! – надрывался Анкр.
Еле ворочая языком, профессор сказал ему:
– Мне конец… Вы победили… Но…
«Повремените радоваться, ещё остаётся Кира», чуть было не вырвалось у него. Умолк он даже не из осторожности – просто не хватило сил.
Жизнь быстро вытекала из погубленного тела, но сознание пока ещё цеплялось за действительность и не угасало.
Каждый вздох давался всё трудней, толчки крови в ушах были часты, но неритмичны.
Это переход преагонии в агонию, сейчас наступит гипоксия, констатировал дисциплинированный разум перед тем, как померкнуть.
Ах, Кира!
Я сделал всё, что мог. Прости…
II.
Та же комната. Тот же потолок с лепными украшениями. Те же багровые сполохи, бегущие по стенам.
Фондорин вспомнил: «Меня преследовал слепой копт. Взорвалась лавка химических товаров. Загорелся весь город».
Но ведь было что-то и после этого…
Память понемногу возвращалась.
А лаборатория графини Разумовской? Мародёры, выстрелы? Неужто всё это примерещилось?
Самсон хотел приподняться – и не смог. Сознание его понемногу прояснялось.
Он лежал на кровати совершенно раздетый. Комната действительно была та же самая. Но красные тени на потолок отбрасывал не пожар – это догорали последние отсветы заката.
Рядом с постелью стоял Анкр и, склонившись над столиком, чем-то позвякивал.
– Вы очнулись? Это я вернул вас в чувство, – сказал лейб-фармацевт, не оборачиваясь. – Мне понадобится ваша помощь во время операции. Обычно мне ассистировал Атон, но его больше нет… Ах, мои верные помощники. Какая утрата! Но зато они сберегли мне вас. Это самое главное.
Удивительно, что при полном упадке физических сил голова профессора была совершенно ясной.
– Долго я пробыл в обмороке? – спросил он, не зная, как понять странную фразу о «самом главном».
– Около получаса. Лошади скакали во весь опор. Вас только что внесли сюда, раздели. Я ввёл вам укрепляющий раствор, иначе сердце могло остановиться. Но времени терять нельзя. – Барон встал над кроватью. Его лицо было сосредоточенно. В руке с засученным рукавом посверкивал невиданный инструмент: стеклянная трубка, заканчивающаяся иглой. – Итак, коллега, вам предстоит обработать три огнестрельных раны. Одна пуля прошла через бок неглубоко, сломав ребро, но не задев важных органов. Вторая раздробила одну из костей antebrachium.[41] Серьёзную опасность представляет пуля, пробившая лёгкое и артерию.
– Лёгочную? Но тогда непонятно, почему я до сих пор жив, – рассудительно заметил Фондорин.
– Потому что я ввёл через пулевой канал состав, который герметизировал повреждённый кровеносный сосуд. Остаётся главное: впрыснуть регенератор. Тут-то мне и понадобится ваше участие. Я буду говорить вам, когда задерживать дыхание. В некоторые моменты грудная клетка и лёгкие должны быть неподвижны.
– Лёгочную? Но тогда непонятно, почему я до сих пор жив, – рассудительно заметил Фондорин.
– Потому что я ввёл через пулевой канал состав, который герметизировал повреждённый кровеносный сосуд. Остаётся главное: впрыснуть регенератор. Тут-то мне и понадобится ваше участие. Я буду говорить вам, когда задерживать дыхание. В некоторые моменты грудная клетка и лёгкие должны быть неподвижны.
– А что такое «регенератор»?
– Лекарство, позволяющее восстанавливать разрушенные ткани до первоначального их состояния. Когда-нибудь после я расскажу вам подробнее. А теперь, пожалуйста, сколько возможно расслабьте мышцы. Я переверну вас на живот. Вот так…
– Мне совсем не больно, – поразился Фондорин. – Жаль только, рана на спине. Я не увижу, как вы с нею работаете.
– Вам не больно, потому что я смазал травмированные участки мазью, вызывающей онемение нервов. А о своих действиях я буду вам рассказывать… Ввожу иглу в пулевой канал… Не беспокоит?
– Нимало. На какую глубину?
– До соприкосновения с пулей.
– Но ведь пулю надобно вырезать?
– Нет нужды. Срастаясь, ткани вытолкнут её тем же путём, как она вошла. Этот процесс займёт некоторое время.
– И я буду ощущать, как выходит пуля? Очень интересно!
– Нет, мой юный друг. По окончании операции я усыплю вас. Вашему организму понадобится полный покой… Не дышите, пожалуйста! Вот так, отлично…
Фондорин совсем ничего не чувствовал. Будто операцию производят над кем-то другим, а он лишь присутствует в качестве свидетеля сего хирургического чуда.
– Теперь медленно вдыхайте… Достаточно… Так же плавно выдохните… Ну вот и всё. Займёмся боком и рукой.
– А кто же оперировал вас после той ужасной раны в живот? – спросил профессор, когда Анкр перевернул его обратно на спину.
– Сам. О, это было очень неудобно. Пришлось воспользоваться зеркалом. По степени тяжести рана была сродни вашей. Но мне много раз доводилось прибегать к помощи регенератора. Им буквально пропитан весь мой организм, поэтому заживление происходит очень быстро. Вам же, увы, необходимо провести в неподвижности довольно долгое время. Зато через несколько недель от ранений не останется следа.
– Поразительно! Но это означает, что изобретённое вами лекарство решает проблему бессмертия! – вскричал профессор в благоговейном волнении.
– Не совсем. Регенератор может исцелить любые повреждения кроме разрушения мозговой массы. Мозг восстановлению, увы, не поддаётся, так что мой вам совет: всегда берегите голову. А ещё существует естественное старение. Регенератор, если принимать его регулярно, замедляет этот процесс, но не останавливает его. Тело, хоть и медленно, но всё-таки изнашивается. Так что проблема бессмертия остаётся нерешённой.
За время увлекательного разговора барон успел склеить раздробленное ребро и закрепить грудную клетку корсетом, после чего принялся за раненую руку: соединил перебитую кость, сшил нервы, сухожилия и мышцы. Пальцы хирурга работали ловко и быстро.
– Готово. Вы совсем обессилели. Сейчас я усыплю вас – как давеча, после сражения. Только теперь доза будет сильнее. До встречи через неделю.
Фондорин, действительно, почувствовал цепенящее изнеможение. У него не было сил даже поблагодарить волшебного врачевателя. Тот поднёс к носу больного платок, смоченный чем-то пахучим; Самсон вдохнул и сразу погрузился в сон – столь глубокий и абсолютный, что в памяти от него совсем ничего не осталось.
Профессору показалось, что он открыл глаза, едва их сомкнув. Только Анкр когда-то успел переодеться в домашний сюртук, а за окном вместо гаснущего заката золотисто мерцало осеннее небо.
– Всё идёт хорошо, – молвил барон, сидевший у кровати. – Я пробудил вас, потому что мозгу вредно оставаться без работы долее одной недели. Мы поговорим несколько минут и снова расстанемся на неделю. Ну-ка, скажите что-нибудь. Только сначала выпейте этого отвара, он смягчит вам горло.
– Мне гораздо лучше. – Фондорин прислушался к себе, осторожно подвигался. – Но тело будто не моё. Или же моё, но наполовину парализовано.
– В следующий раз вы сможете сесть. По истечении трёх недель пройдётесь по комнате. Ну а весь курс состоит из четырёх сеансов оздоровительного сна.
– Расскажите мне о вашем изобретении подробнее! – нетерпеливо попросил профессор. Именно это интересовало его больше всего. – Сколько жизней можно спасти при помощи вашего спасительного регенератора!
– Боюсь, очень немного. Запас лекарства невелик и пополняется медленно. А изобретение это не моё. Оно досталось мне по наследству. Но это слишком долгий разговор. Мы оставим его на после.
– Хорошо. Тогда расскажите, как идёт война.
– Никак не идёт. Перемирие не объявлено, но боевые действия прекратились. Ваш Кутузов стоит с армией в местечке Тарутино, в ста километрах от Москвы. Мы на русских не нападаем, они на нас тоже. Император надеется заключить мир и послал к вашему государю парламентёров… Ну всё, довольно. Покойного сна…
– Очнулись? Попробуйте сесть, – сказал барон почти тотчас же (как показалось Фондорину).
Однако за окном монотонно шелестел затяжной дождь, а к стеклу прилип кленовый листок того красного с жёлтым цвета, какой бывает в октябре.
– Браво! Согните локоть. Поверните корпус. Наклонитесь вперёд.
– И что государь? – продолжил разговор Самсон.
Но барон не сразу понял – для него-то перерыв в беседе длился целую неделю.
– Мир заключён?
– Ответа всё нет. Нет и боёв. На наших фуражиров в окрестностях Москвы каждый день нападают мужики и казаки, однако князь Кутузов заверяет, что они действуют самочинно. Можете ли вы встать? Превосходно! Нет-нет, ходить мы будем в следующий раз, а теперь ложитесь.
Фондорин мечтательно произнёс:
– Как хорошо было бы, если б война закончилась. Тогда я просился бы к вам в ученики. Анкр уже подносил к его лицу платок, пропитанный усыпляющим раствором, но при этих словах улыбнулся.
– Возьмёте?
– В ученики? Почту за честь и счастье. Впрочем, нам обоим найдётся, чему поучиться друг у друга.
Барон сидел на том же месте, но теперь был в шлафроке, а снаружи завывал ветер.
– Неделя тянулась так долго! – пожаловался Анкр. – Мне не терпелось продолжить разговор о нашем будущем сотрудничестве. Эти короткие обмены репликами с длинными перерывами невыносимы! Вам-то что, вы спите себе и спите, а я мысленно продолжаю с вами беседовать… Сегодня мы будем ходить. Вы должны встать без моей помощи.
Фондорин поднялся. Сначала очень осторожно, однако не было ни боли, ни скованности.
– Обопритесь на меня.
Обняв Анкра за плечо, профессор довольно легко сделал несколько шагов. Пощупал бок – перелома будто и не было. На спине в месте ранения чувствовался лёгкий зуд. Правда, рука пока слушалась неважно.
Когда он сообщил о своих ощущениях, барон вздохнул:
– Славно быть молодым. Заживление идёт быстрее, чем я надеялся. Ещё одна неделя полного покоя, и вы будете совершенно здоровы. Тогда-то мы обстоятельно и поговорим – обо всём.
– Заключено ли перемирие?
– Увы. Кажется, Кутузов морочит нам голову. Ответа из Петербурга всё нет, нападения на наши обозы и коммуникации не прекращаются. Император очень сердит. Он хочет идти на Петербург, но время упущено. Началась распутица, пушки увязнут в грязи. Ваши русские дороги – лучшая защита от иноземных нашествий…
– Они стояли у окна. С деревьев в кремлёвских садах облетела почти вся листва. Часовые вокруг дворца были в шинелях и перчатках.
– Значит, война не окончена…
На сердце у Фондорина сделалось скверно. Если так, Анкр по-прежнему остаётся врагом, губительнейшим из всех врагов отечества. Раз продолжается война между армиями, должна будет продолжиться и война между учёными.
– Где моя сумка? – вскинулся профессор. – У меня был сак! Я его не выронил, когда меня ранили?
– Нет, вы вцепились мёртвой хваткой, я еле сумел разжать ваши пальцы. Ваш сак под кроватью, я к нему не прикасался. Вам нужно оттуда что-то достать? Я помогу вам.
Боже, как же трудно совершить вероломный поступок по отношению к человеку, который спас твою жизнь и вообще очень тебе нравится! Невыносимо, когда нравственное чувство вступает в противоречие с долгом гражданина!
– Не сейчас… После. Я устал. Усыпите меня, – упавшим голосом промолвил молодой человек.
Да-да, не сейчас. Самсон был рад отсрочке. Вот и правая рука ещё плоховата – без неё с модестином всё равно не управиться, малодушно сказал он себе. Пускай всё решится через неделю. Он вдохнул сонный аромат прямо-таки с облегчением.
Однако то был самообман. Никакой отсрочки не вышло. Хоть и миновала неделя, но Фондорин течения времени не ощутил и проснулся в том же смятенном настроении – словно спустя одно мгновенье.