— Вы любите женщину, похожую на меня. Я постоянно об этом твержу. Так или иначе, я вас не люблю. Вы мне не нравитесь. К сожалению.
— Да? Ей нравлюсь, а вам… нет… Понимаю. И какой же я, по-вашему? Некрасивый? Властный? Отталкивающий?
— Вы возмутитель спокойствия. Немного пугающий. Слишком настойчивый, слишком зацикленный. Быть может, даже опасный. Не мой тип. Да и я, наверное, не ваш. Не забывайте, я не та Элизабет, которую вы встретили у горного озера. Может, в противном случае я была бы счастливее, но я не она. И больше сюда не приходите. Прощайте.
11
Вперед.
Вокруг сияли башни и возвышались ажурные мосты, и город был похож на яркую фантазию. Высоко над головой Кэмерона проплывали блестящие пузыри — этот беззвучный транспорт перевозил двух-трех пассажиров, сидящих в расслабленных, полных изящности позах. Обнаженные юноши и девушки с телами цвета бронзы лежали у фонтанов, из которых била в небо бирюзово-алая пена. Гигантские орхидеи с тропическим сладострастием обвивали стены исполинских отелей. Мелкие механические птички со сладким щебетом мелькали в теплом воздухе, как золотистые пули. С крыш самых высоких зданий доносилась музыка помрачнее: остинато нарастающих басов, обрамляющих настойчивый рокот.
Этот мир был по крайней мере лет на двести старше мира Кэмерона. Здесь вряд ли удастся стать не то что проникателем, но даже туристом. Единственная доступная роль — это роль дикаря, этакого Джемми Баттона[6], оказавшегося в Лондоне. И какая же, в конце концов, постигла его участь? Отнюдь не счастливая.
«Патагония! Патагония! Этот билет больше не годится здесь.»
В небе плясали разноцветные лучи: красные, зеленые, голубые — они распускались, как цветы, и проливались на город причудливыми узорами.
Кэмерон улыбнулся. Нет, его не ошеломит это зрелище, пусть оно и похлеще, чем мир полугусеничных машин. Он беззаботно расположился в небольшом парке, который с двух сторон обтекали бесшумные потоки уличного транспорта. Это был типичный «английский парк», поросший зубчатыми оранжевыми папоротниками и колючими башнями кактусов. Тут и там, держась за руки, прогуливались парочки. Они то предлагали друг другу сделать глоток из блестящих запотевших зеленых бутылок, похожих на цилиндры из отполированного нефриту то изящно помахивали перед губами партнера гроздьями черного винограда; партнер игриво улыбался, вытягивал шею внезапно хватал приманку губами. А потом они весело смеялись, обнимались и падали в густую влажную траву, которой тут же начинала колыхаться и тихонько бренчать.
Это место ему нравилось. Он бродил по парку, думая о Элизабет, думая о молодости… И наконец вышел к извилистом) ручью. Перевернутые отражения самых высоких городских башен казались в нем иголками. Кэмерон опустился на колени, чтобы напиться. Вода была прохладной, сладкой, терпкой, почти как молодое вино. Но едва он сделал глоток, как из рыхлой земли выскочило какое-то устройство, состоящее из пяти тонких металлических колонок. На трех из них во все стороны торчали видеосенсоры, одна была оснащена решеткой, а на пятой мигали разноцветные огни. Из-за решетки послышались непонятные слова, и тон был явно угрожающим. Кэмерон догадался, что перед ним полицейский робот, требующий предъявить удостоверение личности.
— Извините, — сказал он. — Я не понимаю, что вы говорите.
Тут же прямо из деревьев, из-под дна ручья, из гущи папоротников выскочили и другие механизмы.
— Все в порядке, — успокоил их Кэмерон. — Я не замышлял ничего дурного. Просто дайте мне выучить язык, и обещаю, что стану полезным обществу.
Одна из машин выпустила в него густое лазурное облачко. Вторая уколола тонкой иголкой в руку и взяла каплю крови. Вокруг собиралась толпа. Люди показывали на него пальцем, хихикали, подмигивали. Музыка с вершин небоскребов стала громкой и зловещей; она сотрясала напоенный ароматами воздух и угрожала лично ему.
— Позвольте мне остаться, — начал упрашивать Кэмерон, но музыка подталкивала его, выдавливала сильной неодолимой рукой, непреклонно выдворяла из этого мира.
Он, Кэмерон, был слишком примитивен для них. Второй сорт, да еще напичканный всякими давно исчезнувшими у них микробами. Ладно. Если им так хочется, он уйдет — не из страха, не потому, что они так его напугали, а всего лишь из вежливости.
Он картинно попрощался — согнулся в поклоне, достойном Рэли[7], послал воздушный поцелуй металлическим колонкам и улыбнулся, пританцовывая.
Прощайте. Прощайте.
Музыка взвилась в неистовом крещендо. Он услышал небесные трубы и далекий гром.
Прощайте.
Вперед!
12
Это был какой-то восточный базар времен Средневековья, с отвратительными запахами и толкотней. Смуглые седобородые старцы в просторных плотных серых одеждах терпеливо сидели возле развязанных мешков с пряностями и зерном. Повсюду бродили прокаженные и калеки, назойливо выпрашивая милостыню. Стройные голенастые краснокожие мужчины в узких набедренных повязках, позвякивая яркими медными серьгами, обособленной группой пробирались сквозь толпу. Они ничего не покупали и ни к чему не приценивались. Их узкие красивые лица казались выточенными из камня. Они шествовали, как принцы инков. Возможно, это и в самом деле были принцы инков.
В шуме и гаме базара Кэмерон не мог уловить ни одного знакомого слова. Он видел блеск золотых монет, которыми расплачивались за покупку. Женщины несли на головах огромные тюки и ослепительно улыбались, блестя зубами. Здесь ходу были лоскутные юбки, закрывающие лодыжки, зато груда оставалась обнаженной. Некоторые бросали на Кэмерона нескромные взгляды, но он не решался отвечать на эти соблазнительные знаки внимания — сначала нужно было разобраться, что здесь дозволено, а что нет.
В дальнем конце грязной площади он увидел женщину, похожую на Элизабет. Она стояла спиной к нему, но эти выразительные плечи он бы узнал где угодно, как и прямую осанку и длинные золотистые волосы. Он направился к ней, с трудом прокладывая себе дорогу в толпе, и, преодолев полпути, увидел, что рядом с ней стоит мужчина в свободном черном халате, примерно одного с ним роста и сложения. Нижнюю часть его лица закрывал темный платок. Глаза у мужчины были мрачными, а левую щеку до самых волос рассекал ужасный шрам со следами ниток. Он что-то шепнул женщине, которую Кэмерон принял за Элизабет, и та кивнула и повернулась. Теперь Кэмерон видел ее лицо: да, похоже, это была именно Элизабет, но с таким же, как у мужчины, воспаленным уродливым шрамом на правой щеке.
У Кэмерона перехватило дыхание. Мужчина в черном вдруг показал на него и что-то крикнул. Краем глаза Кэмерон уловил какое-то движение сбоку от себя, повернул голову и увидел, что к нему несется невысокий толстяк, бешено размахивая ятаганом. Камерону вдруг представилось, что он рассматривает фотографию: у него было достаточно времени, чтобы обстоятельно изучить умащенную бороду нападающего, его крючковатый нос с торчащими из ноздрей волосками, желтые зубы, дешевые тусклые камни на рукояти сабли. Потом убийца осыпал Кэмерона какой-то бранью — возможно, арабской, — и страшное лезвие начало опускаться.
Мрачное получалось приветствие. Оно не оставляло никакой возможности продолжить знакомство с этим миром. За миг до того, как быть рассеченным надвое, Кэмерон с сожалением покинул его.
13
Вперед. В мир, где не было ничего твердого, где не было и самой Земли, так что он просто плавал в космическом пространстве, парил в пустоте. Все вокруг заливал яркий зеленый свет, он исходил отовсюду сразу, как послание от Вселенной.
Кэмерон, охваченный величайшим спокойствием, погружался в это радующее душу сияние дни напролет — если можно говорить здесь о днях, — медленно плыл, поворачивал, подправляя свой курс легкими движениями локтей и коленей. Впрочем, направление не имело значения: все здесь было одинаковым. Зеленое сияние поддерживало и питало его и служило для него развлечением. Кэмерон играл с ним. Из этой лучистой субстанции он творил образы, лица, орнаменты, создавал для себя Элизабет, лепил собственные резкие черты, наполнял небеса легионом марширующих китайцев в конусообразных соломенных шляпах, а потом вычеркивал их резкими диагоналями. По его желанию река серебра текла через все небо и низвергала свои сверкающие воды на склон горы высотой в тысячу миль.
Он кружил. Он плавал. Он скользил. Он давал волю всем своим фантазиям. В этом неземном мире царила абсолютная свобода. Но этого было недостаточно. Ему наскучила пустота. Ему наскучила безмятежность. Он выжал из этого мира все возможное — но слишком быстро! Он не знал, в нем ли тут дело или в здешнем мире, но чувствовал, что должен уйти. А потому — вперед!
14
Когда Кэмерон возник среди крестьян, те с испуганными криками бросились врассыпную. Он оказался в какой-то деревне на восточном берегу залива: вокруг зеленели ухоженные поля, от центральной площади лучами расходились ряды низких плетеных хижин, плакали голые малыши, едва научившиеся стоять на ногах, группами бродили деловитые козы, гуси и куры. Был полдень, и в оросительных канавах отражалось солнце.
Люди трудились тут в поте лица. Разбежавшись от него поначалу, они теперь осторожно, пригнув головы, возвращались, готовые дать стрекача при новых чудесах. Это был еще один из тех буколических миров, где никто и не слыхивал о Сан-Франциско.
Кэмерон не мог понять, к какому народу принадлежат эти поселенцы и каким ветром их сюда занесло. Они не были ни индейцами, ни китайцами, ни перуанцами — скорее уж, европейцами, какими-нибудь славянами… но что славянам делать в Калифорнии? Может, это русские крестьяне, пришедшие заселять здешние земли, как когда-то заселили Сибирь? Такое; предположение показалось ему вполне правдоподобным — они были крепкими и коренастыми, с темными грубыми лицами. Однако выглядели на удивление первобытно — полуголые, в меховых штанах, а то и вовсе без штанов, — словно не подданными царя они были, а, скорее, скифами или киммерийцами, перебравшимися сюда из доисторических болот у Вислы.
— Не бойтесь, — сказал он и простер к ним руки.
Казалось, они потихоньку одолели страх и робко приблизились, рассматривая его большими темными глазами.
— Я вас не обижу. Я просто пришел в гости.
По толпе прошел приглушенный шум голосов. Женщина храбро подтолкнула к нему ребенка, девчушку лет пяти, голенькую, с черными засаленными кудряшками. Кэмерон подхватил ее на руки, погладил, пощекотал и легко опустил на землю. Тотчас все племя окружило его. Они больше не боялись: трогали его за руку, опускались на колени, гладили его ноги. Мальчик принес ему кашу в деревянной миске. Старуха протянула кружку сладкой медовухи. Стройная девушка набросила ему на плечи темно-рыжую шкуру. А потом они начали петь и танцевать — страх обернулся любовью, и Кэмерон стал их почетным гостем. И даже более того — богом.
Они повели его в свободную хижину, самую большую в деревне. Почтительно поднесли дары — пахучую смолу вроде ладана и желуди. Когда стемнело, поселенцы разожгли на площади большой костер, так что Кэмерон забеспокоился: уж не им ли они намерены полакомиться, когда чествование завершится? Но дело ограничилось козами, и ему подносили лучшие куски.
Позже все они стояли у него под дверью и нестройно, но с чувством пели ему хвалу. А на ночь прислали трех девушек — несомненно, самым красивых в селении девственниц…
Утром Кэмерон обнаружил на пороге охапки свежих цветов. Потом два местных мастера — один хромой, а другой слепой — взялись за инструменты и принялись вытесывать огромную и замечательно похожую на него статую из стоящей в центре площади колоды калифорнийской секвойи.
Так он был обожествлен. На миг он представил себя Фаустом, что живет среди этих трудолюбивых людей, обучает их новейшим методам сельского хозяйства и в итоге приводит к технике, к современной медицине, ко всем преимуществам высокоразвитого общества, но без его недостатков. Ведет их к свету, лепит, создает их. В этом мире, в этом селении хорошо было бы остановить свой бег через бесконечность, если он хочет такой остановки. Бог, пророк, король в мирной стране, учитель, основатель цивилизации… Его существование обретет подлинный смысл!
Но останавливаться ему просто нельзя. Он знал это. Превращать счастливых первобытных земледельцев в многомудрых фермеров двадцатого века в конечном счете такое же бесполезное занятие, как обучать блох прыгать через обруч. Хоть и заманчиво жить как бог, но даже божественностью можно пресытиться. Да и опасно привязываться к удовольствиям иных миров, как и к чему бы то ни было. Важен сам путь, а не прибытие. Всегда.
Так что Кэмерон оставался божеством не так уж долго. Хотя такое положение было приятным и вполне его удовлетворяло. Он наслаждался своей божественностью до тех пор, пока не почувствовал, что восхваления становятся для него слишком важны. И тогда он торжественно отрекся от божественности.
А затем — вперед!
15
А это место он узнал сразу. Вот его улица, дом и сад, вот его зеленый автомобиль под навесом и желтый автомобиль Элизабет. Кэмерон не думал, что так скоро вернется в родной мир. Однако он знал, что каждое его перемещение каким-то образом подчинено его выбору. Судя по всему, некий скрытый в нем механизм, управляющий этими перемещениями, решим отправить его домой.
«Ладно, вернулся — значит, вернулся, — сказал он себе. — Нужно обдумать свои похождения, проанализировать, переварить впечатления, а для этого как раз и полезна короткая остановка. А потом можно снова уйти».
Он вставил ключ в дверной замок.
Из проигрывателя звучал квартет Моцарта. Элизабет, свернувшись калачиком на диване у окна гостиной, листала журнал. День клонился к вечеру, и небоскребы Сан-Франциску по ту сторону залива сияли в лучах заходящего солнца. На cтoлике из красного дерева стояли в хрустальной вазочке свежие цветы, и в комнате витал аромат гардений и жасмина. Она неторопливо подняла голову, взглянула на него с теплой улыбкой и сказала:
— Ну, здравствуй.
— Здравствуй, Элизабет.
Она подошла к нему:
— Я не ожидала, что ты вернешься так быстро, Крис. Собственно говоря, даже не знаю, ожидала ли, что ты вообще вернешься.
— Так быстро, говоришь? И сколько же я, по-твоему, отсутствовал?
— С утра вторника по вечер четверга. Два с половиной дня. — Она окинула взглядом его отросшую жесткую щетину и поношенную, выгоревшую рубашку. — Для тебя прошло больше времени, да?
— Несколько недель! Точно не знаю. Я побывал в восьми или девяти мирах, а в последнем немного задержался. Там живут крестьяне, земледельцы, какое-то примитивное славянское племя. У залива. Я был у них богом, но мне надоело.
— Тебе все быстро надоедает, — сказала она, и засмеялась, и взяла его за руки, и притянула к себе. Прикоснулась губами к его губам, легонько, играючи, это было у них обычным первым приветствием. Потом их поцелуй стал более страстным, они прижались друг к другу, и языки их соприкоснулись. Сердце Кэмерона учащенно забилось, он чувствовал такое знакомое волнение…
Когда их объятия разомкнулись, у Кэмерона слегка кружилась голова. Он отступил на шаг и сказал:
— Элизабет, я скучал по тебе. Даже и не подозревал, что способен на такое, пока не понял там, в других мирах, что могу тебя больше не увидеть.
— Тебя это на самом деле тревожило?
— Очень.
— А вот я и не сомневалась, что мы снова будем вместе, так или иначе. Милый, ведь бесконечность — это такая штука, где может быть все, что угодно. Ты бы нашел путь ко мне или к другой, очень на меня похожей. И кто-то похожий на тебя нашел бы путь ко мне, даже если бы ты не вернулся. Как думаешь, сколько Крисов Кэмеронов путешествуют сейчас между мирами? Тысяча? Триллион триллионов?
Она повернулась к серванту и без всякой паузы спросила:
— Хочешь вина?
И начала наливать красное вино из полупустой бутыли.
— Расскажи, где ты был.
Он подошел и положил руки ей на плечи. Потом провел вниз по спине, обтянутой шелковой блузкой. Обнял за талию. Поцеловал в затылок.
— Я был там, где разразилась атомная война, а еще там, где у Ливермора до сих пор рыщут индейцы, и там, где полным-полно фантастических роботов и невиданных вертолетов, где Джонсон был президентом перед Кеннеди, а Кеннеди до сих пор жив и теперь ходит в президентах и где… А! Поподробнее расскажу потом. Сначала надо прийти в себя.
Он убрал руки с талии Элизабет, поцеловал в ушко и взял у нее бокал. Они отсалютовали друг другу бокалами и залпом выпили вино.
— Как хорошо быть дома, — расслабленно сказал он. — И уходить в другие миры хорошо, и возвращаться…
Она снова наполнила его бокал. Знакомый домашний ритуал: красное вино было их особым напитком, дешевое красное вино в галлонных бутылях. Символ, более дорогой его сердцу, чем дым жертвоприношений его недавних поклонников.
Наполовину опорожнив второй бокал, он предложил:
— Пойдем в спальню.
Простыни на кровати были свежими и прохладными. На тумбочке лежали три толстые книги: в его отсутствие Элизабет взялась за серьезное чтение. Здесь тоже были свежие цветы, их благоухание разливалось по комнате.
Они медленно разделись. Элизабет потрогала его щетину и издала смешок: колючая! Кэмерон поцеловал ее гладкое прохладное бедро и легонько потерся о него щекой, ласково щекоча кожу. Потом она притянула его к себе, и их тела слились, и он вошел в нее.
Дальнейшее произошло быстро, слишком быстро. Он так долго не был с ней, что теперь в ее теле, ее движениях чувствовалось что-то незнакомое. И это ускорило наступление момента его высшего наслаждения. Он тут же почувствовал легкое сожаление, но не более: все это было поправимо, и они оба это знали.