— Правильно! Целься лучше, кидай дальше!
— Плати больше!
— Будут платить, будут все проплачивать…
— А у них уж все давно пропла-а-ачено, — раздался певучий голос сзади.
— Деньги не пахнут! — выкрикнул Иван Петрович.
— Но не все продается, — кивнул бородатый и ткнул себя в грудь пальцем так, что звякнули медали. — Вот это не продается!
— Не продается! — тряхнул головой Иван Петрович и тут же поправил очки.
Дорога до Москвы заняла почти полтора часа. Сосед Ивана Петровича успел даже вздремнуть, открыв рот. Но сам Иван Петрович ехал, бодро поглядывая по сторонам. Когда автобус доехал до Профсоюзной улицы, был уже первый час.
Свернув на улицу Кедрова, автобус проехал немного и встал.
Молодой человек снова взял в руки микрофон:
— Мы на месте. До дома Ткача — пять минут хода. Подъехать туда мы не можем — все должно происходить естественно, так сказать. Вы смените группу ветеранов, которые там стоят с утра, они поедут домой. Значит, товарищи, стоим ровно два часа. Если кому-то станет плохо — за углом дежурит реанимобиль. Баннеры, то есть плакаты вам раздадут… да, чуть не забыл! Я просил вас подумать о кричалках. Подумали?
— Подумали! Я подумал… Есть одна… — раздалось в салоне автобуса.
— «Ткач — рвач»! — выкрикнул один из ветеранов.
— Уже есть, но ничего страшного, — одобрил молодой человек. — Еще?
— «На Ткаче и шапка горит!»
— Отлично! Утверждаем!
Все зааплодировали.
— А можно просто — «Ткач — палач»?! — выкрикнул Иван Петрович.
— Он не палач, — сделал серьезное лицо молодой человек. — Он фальсификатор истории Великой Отечественной войны. Мы должны быть точны в определениях.
— Правильно! Перегибать не надо, — сказал бородатый.
— А то еще в суд подаст, за клевету! — крикнул кто-то сзади, и все засмеялись.
— Еще кричалки, товарищи? — молодой человек обвел салон взглядом.
— «Руки прочь от ВОВ!»
— Ну… можно.
— «Ткач — сморкач!»
— Не очень понятно. Насморк — не преступление. Еще?
Сзади поднялся высокий старик с угрюмым, вытянутым лицом, кашлянул и продекламировал глухим низким голосом:
Я фальшивому Ткачу
Прямо в харю прокричу:
— Вот пришла тебе пора
Убираться в США!
Все зааплодировали.
— Супер! — захлопал в узкие ладоши молодой человек.
— Это Потапов, он же поэт, известный поэт, — завертел головой бородатый.
— Молодец, Потапов! В точку! — резко и громко хлопал Иван Петрович.
— В самое оно! — выкрикнул кто-то.
— Замечательно, товарищи, — поднял сжатый кулак молодой человек и сделал знак водителю.
Двери автобуса открылись.
— Пора! — скомандовал молодой человек и вышел первым.
Ветераны стали покидать автобус. Иван Петрович спустился сразу вслед за инструктором. Тот подождал, пока спустятся остальные, кивнул и, указав рукой направление, двинулся вперед.
Они пошли дворами, не торопясь. Молодой человек все время оглядывался: не отстал ли кто? Потом ему позвонили на мобильный, и он что-то напряженно-недовольно объяснял, доказывал, слегка наклоняясь вперед и тыча себя в грудь тонким пальцем.
Когда группа вошла в нужный двор, все увидели таких же пожилых людей с медалями и плакатами, стоящих возле подъезда восьмиэтажного кирпичного дома. К молодому человеку сразу подошли двое других молодых людей, что-то быстро сказали, тот кивнул. Один из молодых людей сделал знак рукой стоящим у подъезда. Они сразу оставили свои плакаты, пошли за ним и вскоре свернули за угол дома. Молодой человек, приехавший на автобусе, подвел ветеранов к подъезду.
— Товарищи, возьмите плакаты, — указал он на прислоненные к лавочке плакаты.
Ветераны разобрали их. На некоторых плакатах было то же лицо со шкиперской бородой и красными надписями «Позор фальсификатору ВОВ!», на других — просто надписи: «Арсений Ткач — фальсификатор ВОВ!», «Руки прочь от нашей истории!», «Позор фальсификаторам!»
Один из молодых людей дал ветеранам громкоговоритель. Кратко посовещавшись, они отдали его поэту-фронтовику Потапову. Тот повторил свое стихотворение. После чего все закричали наперебой, глядя в два окна на шестом этаже, где располагалась квартира Ткача. Окна были глухо занавешены.
— Позор Ткачу! Позор! — кричал Иван Петрович, потрясая кулаком.
— Убирайся в Америку! — выкрикивал бородатый.
В мегафон кричали по очереди. Два молодых человека стояли рядом и раздавали редким прохожим листовки, в которых была кратко изложена история фальсификации Курской битвы военным историком, доктором исторических наук Арсением Ткачем.
Так продолжалось больше часа.
Некоторые прохожие задерживались, заводили разговоры с ветеранами. Те растолковывали им цель своей акции. Старик в очках и в мундире майора артиллерийских войск обстоятельно объяснял двум женщинам, молодой и пожилой:
— 12 июля 1943 года состоялось величайшее танковое сражение под Прохоровкой, в результате которого наши танкисты остановили наступление немцев на южном фасе Курской дуги, что повлияло на весь исход Курской битвы, этой величайшей битвы в истории человечества, решающей битвы, так сказать, в которой немцы хотели взять реванш за поражение в Сталинграде. После этой битвы советские войска перешли в контрнаступление, разгромили 30 немецких дивизий и освободили города Орел, Белгород и Харьков. Сталинград и Курская битва сломали, как говорится, фашистам хребет раз и навсегда. А человек, живущий вон в тех окнах, — старик показал пальцем на окна шестого этажа, — утверждает, что во время сражения под Прохоровкой немцы потеряли всего пять танков, а мы — 193! То есть в 38 раз больше, чем немцы!
— Пять танков… — женщины переглянулись. — Но это как-то маловато…
— Маловато! — улыбнулся золотыми зубами старик. — И нам, ветеранам, кажется, что маловато. А вот доктору исторических наук Ткачу так не кажется. Он написал об этом не одну статью, он выступает на международных конференциях, разъезжает по миру и лжет, лжет, лжет. А как вы думаете, сколько мы потеряли убитыми в Великую Отечественную?
Женщины переглянулись.
— Миллионов двадцать? — неуверенно спросила молодая у пожилой.
— Двадцать вроде, — кивнула та.
— Нет, дорогие женщины! — покачал головой старик. — Сорок три миллиона! Не хотите?
— Сорок три? Многовато чего-то… — усмехнулась пожилая.
— А Ткачу не кажется, что многовато.
— А зачем он это делает?
— Вот мы и хотим разобраться — зачем!
Один парень с велосипедом долго не понимал сути происходящего и повторял:
— Ну, а все-таки, чё он такого сделал?
Иван Петрович резко протиснулся к нему, строго поднял свой короткий палец:
— Он обосрал Великую Отечественную! Обосрал, обсирает и будет обсирать, если его не остановить! Понял?
— Понял, — кивнул парень и поехал прочь.
Некоторые из ветеранов стали уставать и по очереди отсиживались на двух лавочках. Но Иван Петрович не устал, а наоборот — взбодрился: он кричал, энергично беседовал с ветеранами, разъяснял прохожим, прохаживался по двору с таким видом, словно вырос в нем.
Вдруг балконная дверь квартиры Ткача отворилась, и на балкон вышел сам Ткач. Ветераны оживились, закричали, заулюлюкали, затрясли плакатами.
— Не выдержал гад! — победоносно и зло рассмеялся Иван Петрович, набрал в легкие побольше воздуха и, сжав кулаки, протяжно закричал. — Позо-о-о-ор!
— Позор! — отрывисто выкрикнул стоящий рядом старик-майор.
— Позо-о-о-о-ор! — протяжно, что есть мочи, прокричал Смирнов.
— Позор!
— Позо-о-о-о-о-р!
— Позор!
— Позо-о-о-о-ор!
В руках Ткача появился плоский прямоугольный предмет. Он повернул его, и в предмете сверкнуло солнце: зеркало. Ткач навел зеркало на толпу ветеранов. Большой солнечный зайчик пополз по ветеранам. Они стали отворачиваться, закрываться руками или плакатами. Поэт-фронтовик выхватил у кого-то мегафон, заговорил в него своим глухим голосом:
— Убирайтесь из нашей страны, господин Ткач! Вам тут не место! Вы нагадили в святой колодец нашей Победы! Убирайтесь к вашим заокеанским хозяевам!
— Убирайся! Вон! Двурушник! Подлец! — закричали ветераны.
Иван Петрович выступил вперед из толпы и закричал громче всех:
— Подле-е-е-е-е-ец!
Ткач навел на него солнечный зайчик. Ослепительный свет засиял в толстых линзах очков, затопил глаза Смирнова. Но он не закрылся, не отвернулся:
— Свети! Свети, гад! Свети!
Свет солнца наполнил глаза Смирнова. Он раскрыл их сильнее, словно желая всосать в себя всю мощь солнца:
— Свети! Свети! Свети, трус! Свети, предатель!
Ткач светил ему в лицо. Несколько долгих минут продолжалась эта дуэль. Потом Ткач опустил зеркало и ушел с балкона. Его проводили криками и улюлюканьем.
Иван Петрович продолжал стоять, повторяя:
— Свети! Свети, гад! Свети!
Он ничего не видел, в глазах плыли красные сполохи. Его взяли под руки молодые люди:
— Вам плохо?
— Мне хорошо! Мне отлично!
Иван Петрович шагнул, но оступился, не видя ничего. Его ноги в старых ботинках заскребли по асфальту:
— Щас, ребята, щас…
Его подвели к лавочке, усадили. Он заворочался, крутя головой и тараща невидящие глаза, но вдруг обмяк и повалился на сидящего рядом ветерана. Тут же подъехал реанимобиль, Ивана Петровича внесли внутрь, отъехали за угол.
— Обморок от перевозбуждения, — объяснил врач молодым людям, обследовав Ивана Петровича. — Сердце в порядке. Полежит немного и оклемается.
И правда, вскоре Иван Петрович пришел в себя. Ему сделали пару уколов, отвезли к автобусу. Он сам поднялся по ступеням, сел в пустом автобусе. Водитель дремал в своем кресле.
Иван Петрович сидел, глядя в окно. Посидев так минут пятнадцать, он встал, вышел из автобуса. И пошел по улице Кедрова. Потом свернул и пошел дворами, мимо какой-то новостройки, мимо гаражей и детской площадки. Он шел, привычно помахивая своими длинными руками, поглядывая по сторонам. Остановился, увидев, как на автотранспортер затаскивают ржавую «Волгу» с разбитым лобовым стеклом и спущенными шинами.
На невысокую бетонную стенку возле мусорных контейнеров сел голубь.
— Во как! — подмигнул Иван Петрович голубю, кивнув на «Волгу».
Голубь тихонько заворковал.
Иван Петрович двинулся дальше, минуя дворы, пересек улицу и вышел на просторную площадь. На ней стоял большой новый супермаркет, справа от которого таджики укладывали асфальт.
Иван Петрович уставился на супермаркет. Вход его был убран гирляндой из синих и красных шаров, под которой желтела надпись: «МЫ ОТКРЫЛИСЬ!»
— Мы открылись! — согласно кивнул Иван Петрович.
Постоял. Двинулся к супермаркету. Стеклянные двери разъехались перед ним, он вошел в супермаркет. Внутри было просторно, светло и пахло новым. Одинокие покупатели бродили с тележками между длинных, уставленных продуктами стеллажей.
Иван Петрович взял тележку и повез ее по чистому новому полу супермаркета. Прошел овощной и фруктовый отдел, постоял возле соков, читая названия. Двинулся дальше, миновал стеллаж с крупами и макаронными изделиями, остановился возле длинного стеллажа консервов.
— «Золото Балтики» — прочитал он надпись на банках со шпротами. — Во как!
Одобрительно кивнул, двинулся дальше. Увидел витрину мясного отдела, подошел.
— Здравствуйте, — улыбнулась ему высокая продавщица.
— Здравствуйте! — тряхнул очками Иван Петрович.
— Чем могу помочь?
Иван Петрович разглядывал мясо, двигаясь вдоль витрины, читал:
— Зразы… стейк… фарш из баранины…
— Есть и говяжий, и свиной, и куриный, — продавщица двигалась параллельно, поглядывая на медали Ивана Петровича.
— Во как! — одобрительно мотнул головой Смирнов.
За мясным отделом начинался колбасный.
— Колбаса! — остановился Иван Петрович.
— Колбаса, — улыбаясь, остановилась продавщица.
— Так, — вздохнул Смирнов, поправил очки. — И сосиски.
— И сосиски. Вы какие сосиски любите?
— Молочные.
— Вот они, перед вами.
— И почем?
— 360 рублей килограмм.
— Во как! — кивнул он.
— Сколько вам завесить?
— Мне? Завесь-ка мне… — он задумался.
— Полкило?
— Нет, — мотнул он головой. — Завесь сто девяносто три сосиски.
— Сто девяносто три?
— Сто девяносто три! — кивнул он.
— Как скажете, — шире заулыбалась продавщица.
Она достала ворох сосисок и принялась считать. Иван Петрович стоял, вперившись в витрину. В ворохе сосисок не хватило, продавщица прошла в белую дверь с круглым окошком.
— Брауншвейгская, — наморщил лоб Иван Петрович. — Во как!
Продавщица вернулась с новым ворохом сосисок, стала считать дальше.
— Брауншвейгская, — покачал головой Иван Петрович и слегка присвистнул. — Мда…
— Ровно сто девяносто три сосиски, — закончила продавщица. — Это будет восемь килограмм, четыреста двадцать граммов. Вам в один пакет или лучше — в два?
— Можно… — пробормотал Иван Петрович, напряженно разглядывая витрину с колбасами.
— Я сделаю в два пакета, чтобы удобнее было.
Он не ответил.
Продавщица упаковала сосиски, передала ему два увесистых пакета. Он принял их, поставил в тележку.
— Что еще? — спросила продавщица.
— Еще… а вот этой… брауншвейгской.
— Сколько?
— Пять палок.
Она молча достала пять палок брауншвейгской колбасы, взвесила каждую в отдельности, налепила чеки, передала Смирнову. Он укладывал колбасу в коляску рядком, аккуратно.
— Что еще?
— А… ничего… — тряхнул он очками и повез тележку дальше.
Проехал молочный отдел, свернул и оказался в тупичке, где висел большой плакат: собака и кошка, едящие из одной миски. Стеллажи в тупичке были уставлены кормами для животных. Девушка в белом халате перекладывала пакеты с сухим кормом из тележки на стеллаж. Разглядывая стеллажи, Иван Петрович подъехал ближе к девушке. Она оглянулась на него и тут же отвернулась, продолжая работу, наклонилась, запихивая пакеты на нижнюю полку.
Иван Петрович взял палку брауншвейгской колбасы и со всего маха ударил девушку по шее. Девушка рухнула на пол.
— Во как… — пробормотал Иван Петрович, глядя на неподвижно лежащую девушку.
— Во как.
Сосредоточенно жуя губами, он постоял несколько секунд. Потом поправил очки, наклонился и осторожно положил колбасу девушке на спину. Взял из тележки четыре палки брауншвейгской и положил их на спину девушке рядом с первой палкой, аккуратным рядком.
Повернулся и повез тележку прочь из закутка. Довез тележку до касс. Кассирша приняла один пакет с сосисками, потом другой, посчитала:
— Три тысячи двадцать четыре рубля, сорок четыре копейки.
— Во как! — Иван Петрович поднес к лицу кассирши кукиш.
Та оторопело уставилась на кукиш, перевела взгляд на Смирнова и на его медали.
Смирнов подхватил пакеты с сосисками и двинулся к выходу. Кассирша встала, открыла рот. Два охранника на входе что-то бурно и со смехом обсуждали, один показывал другому на пальцах какую-то фигуру. Кассирша сокрушенно покачала головой, вздохнула, поднесла ладонь ко рту, наклонилась. Из ее рта на ладонь вывалилось небольшое серовато-коричневое яйцо.
— Не могу делать раскол сразу! — чуть не плача произнесла кассирша и покачала головой.
Один из охранников, рыжеволосый, с мужественно-жестоким лицом вдруг как-то засуетился, зашептал, голова его затряслась, он выхватил из кармана раскладной нож и с силой полоснул себе им по левой руке, шепча что-то. Другой охранник закрыл лицо ладонями и издал резкий, глубокий гортанный звук.
Смирнов шел к охранникам. Движение его замедлилось. Он переставлял ноги так, словно оказался в жидком стекле. Старые ботинки его с величайшим трудом отрывались от пола и плыли вперед, словно устаревшие десантные корабли на воздушной подушке.
По залу супермаркета затяжно, зависая в воздухе, запрыгали покупатели. Полная женщина в ярком платье, зависнув в долгом прыжке, разрывала ковригу пшеничного хлеба и торжественно-радостно метала куски в других покупателей. Они не уворачивались от этих кусков: лица их были преисполнены блаженством, радостные слезы текли и медленным дождем разлетались по залу.
Смирнов шел к охранникам.
Какой-то усатый, лысоватый мужчина намертво вцепился в спину десятилетнему мальчику, подпрыгнул вместе с ним и, рыча и плача, медленно, но со страшной силой протаранил мальчиком холодильник с охлажденными безалкогольными напитками. Голова мальчика, сокрушив стекло, стала давить разноцветные бутылки, содержимое которых замедленно брызнуло энергичными струями. Кровь и мозг мальчика соответственно распределялись по этим струям.
Смирнов шел к охранникам.
В рыбном отделе невысокая продавщица торжественно подняла свою напарницу над собой на вытянутых руках и с протяжным, распадающимся на долгие звуки криком обрушила ее на витрину с рыбой. Напарница, замерев от восторга, замедленно скрестила худые руки на груди, благодарно прикрывая глаза. Разорвав на ней халат, брюки и трусы, продавщица схватила живую стерлядь и с невероятной силой и нежностью стала запихивать ее во влагалище напарницы.
Смирнов шел к охранникам.
Старушка с палочкой, мощно оттолкнувшись ею от пола, медленно-сосредоточенно перелетела через стеллаж с крупами и макаронными изделиями и зависла над мясным отделом. Здесь ее уже ждала коротко стриженная продавщица с двумя длинными ножами в руках и торжественной песней без слов. Предупредительно зажав свою палку зубами, старушка снизилась, подставляя спину продавщице. Радостно воскликнув, продавщица всадила ножи в спину старушке, толкнула ее изо всех сил, направляя в винный отдел. Терпеливо застонав, та с напряженно-потенциальной угрозой поплыла по залу, накапливая энергию. Соприкосновение старушки с рядами винных бутылок было грандиозно: темно-красным взорвалось, брызнуло, разлетаясь множеством капель и осколков.