2. Деиндустриализация. Почему прибалтийская промышленность распиливалась на металлолом?
Почему индустриальный потенциал Прибалтики не удалось сохранить? Почему два с лишним десятилетия после выхода из СССР там последовательно уничтожалось промышленное производство? Можно выделить несколько общих причин.
1. Советская индустриализация Литвы, Латвии и Эстонии всегда вызывала глухое недовольство радикальных националистов, поэтому борьба за независимость в «трех прибалтийских сестрах» состояла в том числе в борьбе с развитием промышленности.
Проявилось это в экологическом движении.
«Заводы оккупантов отравляют нашу природу» — с таких разговоров на заре перестройки, ещё до «Саюдиса» и Народных фронтов, начиналось движение прибалтийских республик за выход из СССР. Отправной точкой, разумеется, послужил Чернобыль. Одной из характеристик сепаратистского движения в Литовской ССР было запугивание населения «чернобыльским сценарием» на Игналинской АЭС и претензии Витаутаса Ландсбергиса к советскому правительству за то, что построили литовцам атомную станцию (в классической логике: «Я, может, своего согласия на операцию не давал. А равно и мои родные»). В Латвии перестройка началась с движения против гидроэлектростанции на Даугаве, в Эстонии с протестов против Нарвской ГРЭС — прибалтийские националисты негодовали на Москву за избыток энергетических объектов точно так же, как сейчас негодуют на нее же за энергодефицит. В Эстонии настоящее народное движение за выход из СССР началось с «фосфоритной войны» — массовых выступлений против фосфоритных месторождений на северо-востоке республики, переросших в массовые выступления за независимость Эстонии (подробнее о пути прибалтийских республик к независимости см. главы VII–IX).
К слову, именно экологическую программу прибалтийским лидерам, провозгласившим независимость, удалось выполнить в полном объеме. Воздух в Прибалтике теперь экологически чистый, в запрудах развелись бобры, на дырявых заводских крышах гнездятся аисты. Вопрос, не стоило ли добиться всего этого более сложным и длинным путем: через установку экологических фильтров и строительство очистных сооружений, — не для местного правящего класса.
2. Социально-экономическое благополучие советской Прибалтики обеспечивалось за счет поддержки союзного Центра и внутренних экономических связей с другими советскими республиками.
«Бессмысленно работать лучше, — писал в 1988 году председатель Госплана Эстонской ССР Рейн Отсасон. — Зато большой смысл имеет составлять письма о помощи. Важно уметь выпросить деньги, продовольствие, корма, товары, что угодно, это более важно, чем уметь делать их»[14]. Кстати, сегодня Таллин извлекает серьезные деньги из торговли квотами на выброс углекислого газа: до 2020 г. намечено выручить 270 млн евро[15]. Ирония судьбы: солидные для Эстонии средства приносят квоты СО2, предназначенные для производственных объектов, построенных ещё в советское время. Левой рукой разрушая остатки советского прошлого, правой рукой эстонский истеблишмент активно ими же пользуется.
В том же 1988 году произведенный в РСФСР национальный доход на 10,5 млрд руб. превышал доход, использованный на потребление и накопление, тогда как в Литовской ССР сумма использовавшего национального дохода превышала сумму произведенного на 903 млн руб., в Латвийской ССР — на 431 млн, в Эстонской ССР — на 428 млн руб.
За счет ввоза из других советских республик Литовская республика удовлетворяла 75 % своих потребностей в химической и нефтехимической промышленности, 100 % — в угле, 77 % — в продуктах нефтегазовой промышленности. К 1991 году практически все прибалтийские села были газифицированы (в отличие от России, которая этот газ поставляла).
Как говорил персонаж мультфильма про Простоквашино, «а отдавать будем молоком»: с Центром Литва, Латвия и Эстония расплачивались сельскохозяйственными товарами и продукцией легкой промышленности. При этом мелиорация земель осуществлялась целиком за счет союзного бюджета. В послевоенные годы в «оккупированной» Прибалтике было осушено около 80 % всех сельхозугодий, в целом по стране — 6,8 %, а в соседних Псковской и Смоленской областях — 2,5–3 %. Техника и удобрения Литовской, Латвийской и Эстонской ССР отпускались Москвой по дотационным расценкам, составлявшим 48 % от их реальной стоимости.
В 1988–1991 годах республиканские власти и сепаратистские движения Литвы, Латвии и Эстонии последовательно и методично пилили тот сук, на котором сидели. И в конечном счете потерпели сокрушительную победу! СССР развалился, страны Балтии не только провозгласили независимость, но и прописали на конституционном уровне запрет на любую возможную в будущем интеграцию на основе бывшего СССР. Никакого сотрудничества со «свободной Балтией» на прагматической деловой основе, на которое надеялись в начале 90-х ельцинские либералы, не получилось: вместо «балтийского моста», связывающего Европу и Россию, возникла «буферная зона», разделяющая их (подробнее см. главу VI). Официальная русофобия стала неотъемлемой составляющей балтийских государств, и ни о каком едином экономическом пространстве с тех пор не могло быть и речи.
Как следствие, поток московских дотаций оборвался, производственные цепочки и связи с предприятиями-смежниками на постсоветском пространстве распались, никаких попыток восстановить их на правительственном уровне не предпринималось. «Рафики», «Спидолы» и прочая продукция оказались невостребованными на рынках РФ, Белоруссии, Украины и прочих республик, в начале 90-х переживавших системный кризис, а на западных рынках всё давно уже было занято.
3. Глобализация и европейская интеграция. Отказ стран Балтии от торговых барьеров и протекционизма, радикально либеральная экономическая политика и стремление участвовать во всех западных интеграционных проектах привели к тому, что на рынки Прибалтики хлынул поток относительно качественной и дешевой европейской продукции. Местное производство этой конкуренции выдержать заведомо не могло: за десятилетия социализма промышленность крайне отстала технологически, а маленькое национальное производство в свободной конкуренции с западными транснациональными гигантами выжить не могло никогда.
Но если в досоветских балтийских республиках местного производителя пытались поддерживать, то в постсоветских — падающих толкнули.
«Налоговая политика была единая, денег не давали, потому что их не было. Всё было честно. Государство не мешало и не помогало, а наблюдало со стороны — кто выживет», — говорил об экономической политике того времени премьер-министр Латвии в 1993–1995 годах Валдис Биркавс. Честность этого заявления вызывает большие сомнения.
Сразу после провозглашения независимости в странах Балтии началась модернизация систем телефонной связи.
Легендарный ВЭФ, созданный латвийским правительством в конце 1910-х годов именно для производства телефонных станций, стараниями латвийского правительства начала 1990-х годов в течение всей коммуникационной реформы не получил ни одного заказа.
При содействии пришедших к власти национальных кадров прибалтийскую индустрию приватизировали шведы, финны, англичане, американцы, затем эта индустрия в прямом и переносном смысле распиливалась. Поток металлолома из бывшего СССР в 90-е годы обвалил мировой рынок цветных металлов. А шел этот поток через прибалтийские порты…
4. Мода. В экономике модные тенденции могут диктовать свои условия не меньше, чем во внешнем виде. Разрушая советскую и досоветскую индустрию, балтийские политики, помимо прочего, были заложниками именно тогдашней экономической моды. На начало 90-х приходится пик популярности теории постиндустриального общества, согласно которой социальный прогресс заключается в том, что вместо реального производства ведущей областью жизни должна стать сфера услуг.
В том числе следуя этой модной теории (во всяком случае, оправдываясь ею), в Прибалтике уничтожали заводы и оставляли необработанными сельскохозяйственные земли, объявляя приоритетными банковский сектор, посреднические услуги, торговлю и прочее.
Сейчас мода поменялась: многие бывшие адепты постиндустриальной эпохи, например, восхищаются новой индустриализацией в США, произошедшей в результате «сланцевой революции». «Конкурентоспособность промышленности должна быть центральной темой политической повестки дня Европейского Совета, который соберется в марте 2014 года. Сегодняшним начинанием комиссия дает четкий знак, что если мы ходим создать новые рабочие места, нашу экономику неизбежно нужно снова индустриализовать и модернизировать», — заявил в конце 2013 года комиссар ЕС по вопросам промышленности и предпринимательства Антонио Таяни.
В том числе следуя этой модной теории (во всяком случае, оправдываясь ею), в Прибалтике уничтожали заводы и оставляли необработанными сельскохозяйственные земли, объявляя приоритетными банковский сектор, посреднические услуги, торговлю и прочее.
Сейчас мода поменялась: многие бывшие адепты постиндустриальной эпохи, например, восхищаются новой индустриализацией в США, произошедшей в результате «сланцевой революции». «Конкурентоспособность промышленности должна быть центральной темой политической повестки дня Европейского Совета, который соберется в марте 2014 года. Сегодняшним начинанием комиссия дает четкий знак, что если мы ходим создать новые рабочие места, нашу экономику неизбежно нужно снова индустриализовать и модернизировать», — заявил в конце 2013 года комиссар ЕС по вопросам промышленности и предпринимательства Антонио Таяни.
Мода теперь — это модернизированные, высокотехнологичные, наукоемкие, экономные энергетически и безопасные экологически предприятия в своей стране. Зачем открывать филиалы этих предприятий в Прибалтике, если там для работы на них становится всё меньше населения? Для того же, чтобы вернуть на родину своих гастарбайтеров, нужно, чтобы уровень жизни в Литве, Латвии и Эстонии стал выше, чем в Великобритании, Ирландии и Финляндии. А как он им станет с «экономикой прислуги», как определил это явление экономист Джефф Фоу? Получается замкнутый круг.
5. Рабочие больших предприятий потенциально представляли собой политическую силу, способную бросить вызов новым политическим режимам. В довоенных Литве, Латвии и Эстонии была промышленность, но там были и сильные профсоюзы, и сильное левое движение. Постсоветская же Прибалтика характеризуется исключительно правым общественно-политическим строем. В том числе именно потому, что большая промышленность там была уничтожена. К очевидному несогласию больших рабочих коллективов с праволиберальной политикой правительства добавлялся куда более важный этнический фактор: большинство рабочих на больших высокотехнологических предприятиях Прибалтики были русскими и русскоязычными. В Латвии и Эстонии они были массово лишены гражданства. Поэтому в случае сохранения большой индустрии там неминуемо возникло бы сильное профсоюзное движение, которое переросло бы в массовое движение за гражданские права и стало бы основой для политической самоорганизации.
Промышленные предприятия Прибалтики несли угрозу общественно-политическому строю постсоветских Литвы, Латвии и Эстонии. Поэтому новые режимы их уничтожили, нанеся тем самым смертельный удар по экономикам и народам своих стран, но гарантировав себе сохранение власти.
3. «Жирные годы» Литвы, Латвии и Эстонии: как раздувались «балтийские тигры»
Выражение «балтийские тигры» вошло в лексикон экономистов в 2001 году, первое письменное упоминание — статья Алексея Денисенкова в журнале «Эксперт». «Особенно изумляет Латвия, объем ВВП которой за первое полугодие вырос к аналогичному периоду прошлого на 8,8 %, причем во втором квартале — на 9,2 % — сегодня это самый высокий прирост в Европе, — пишет Денисенков. — Эстония, которая считается эталоном „свободный торговли“ в регионе и лидирует по объему прямых иностранных инвестиций на душу населения (в прошлом году — 179 долларов, Латвия — 170, Литва — 102), также в хорошей форме, особенно если учесть, что и прежде у нее был самый высокий в регионе темп. Литва хотя и отстает от соседей, но тоже набрала скорость сверх собственных ожиданий»[16].
Сравнение балтийских темпов роста с «экономическим чудом» Тайваня, Сингапура и Южной Кореи — комплимент, уже свидетельствующий о впечатляющих экономических успехах Литвы, Латвии и Эстонии на рубеже веков. Страны Балтии — эталон успешного перехода от социализма к рынку, неолиберальные экономисты и международные финансовые организации ставят их в пример даже бывшим странам СЭВ в Центральной Европе, не говоря уже о других постсоветских республиках.
Книги-оды успехам «балтийских тигров» выпускаются не только местными авторами, но и западными экономистами-международниками. «Эстония — новая экономика ЕС: строительство балтийского чуда?» — заголовок книги 2006 года от группы европейских авторов[17].
Среди российских западников к этому времени окончательно формируется убеждение, что только в балтийских республиках по-настоящему удались радикальные рыночные реформы, которые, мягко говоря, не вполне получились у правительства Гайдара. Закрепляется практика отказываться от общеупотребительного слова «Прибалтика» и навязывать слово «Балтия» в знак особого уважения к этому региону. Русских Прибалтики всё больше считают нытиками-неудачниками, которых в Латвии и Эстонии абсолютно законно сделали людьми «второго сорта»: оставь им право участвовать в выборах, и они потянули бы свои страны назад, и Приба… в смысле, Балтия таких успехов бы не демонстрировала.
У наиболее зашоренной и неспособной к критическому мышлению общественности (т. н. «демшизы») такое отношение к странам Балтии сохраняется до сих пор, хотя для того, чтобы убедиться, что «тигры» давно сдохли, можно даже не изучать кричащие цифры статистики, а просто проехаться по Прибалтике и поискать, где же там «экономическое чудо».
Впрочем, нынешнее положение не означает, что форсированный рост 90-х и 2000-х — это миф. Постсоветская Прибалтика действительно росла и развивалась очень быстрыми темпами. Среди причин этого бурного роста были и те, которые приводят правые экономисты, сводящие успешное экономическое развитие к созданию эффективных институтов. Структурные реформы начала 90-х годов в странах Балтии действительно проводились быстро, жестко и эффективно — при нацеленности на проведение реформ руководства и тщательном контроле за ходом преобразований западных наставников.
Оперативно была создана финансовая система и обеспечен устойчивый твердый курс возрожденных к жизни национальных валют: лита, лата и эстонской кроны, сформирована простая и прозрачная система налогообложения, за счет передачи налоговых отчислений и административных полномочий создано сильное местное самоуправление.
Бизнесу в странах Балтии, как это неоднократно отмечали международные аналитические агентства, были созданы оптимальные условия для ведения предпринимательской деятельности.
Поэтому из всех постсоветских государств прибалтийские первыми продемонстрировали эффект «отскока после падения»: уже в 1994–1995 годах в Эстонии, Латвии и Литве начался экономический рост. Помимо успешной государственной политики это объяснялось тем, что в Прибалтике был лучший фундамент для перехода к рынку: политическая стабильность и отсутствие военных конфликтов, развитая инфраструктура (лучшие в СССР дороги, например, были там), низкий уровень преступности, трудолюбивое население. При таких стартовых условиях и обильной помощи Запада (а Литве, Латвии и Эстонии щедро предоставляли кредиты МВФ и ЕБРР: во-первых, из-за досконального соблюдения республиками всех требований, во-вторых, из-за влияния на международные структуры американцев, на которых страны Балтии изначально ориентировались во внешней политике) уничтожение традиционных отраслей экономики — сельского хозяйства, промышленности, пренебрежение транзитом виделись малой платой за переход стран Балтии в постиндустриальную эпоху. Ещё в середине 2000-х годов не казались очевидным абсурдом претензии Латвии стать балтийской Швейцарией за счет специализации на банковском деле. Или намерение Эстонии превратиться в северный Гонконг. У балтийских стран были реальные основания для подобного рода амбиций.
Однако после вступления Литвы, Латвии и Эстонии в Евросоюз вместо здорового и естественного экономического роста в этих странах наступила пора «шальных денег»: ещё более стремительный, чем прежде, экономический рост обеспечивался теперь потребительским бумом за счет ничем не подкрепленных массовых кредитов.
Снижение ставок кредитования в 2004 году привело к тому, что в страны Балтии устремился иностранный заемный капитал, в первую очередь скандинавский. Ажиотажное предложение породило безудержный спрос: кредит давали практически любому, кто за ним обращался, без всяких гарантий выплаты этого кредита и почти по нулевой ставке. Место производства в структуре экономики окончательно заняло потребление: в Прибалтике наступили «жирные годы». Население убедили в том, что с помощью дармовых кредитов оно может в кратчайшие сроки достичь уровня потребления американского, западноевропейского и скандинавского среднего класса.
Характерная эстонская поговорка «жирных лет»: «Мы те же финны и в ближайшем будущем будем жить так же». В 2003–2007 годах объем кредитного портфеля эстонских банков увеличился на 37 %, доля ипотечного кредитования среди выданных кредитов с 2000 по 2008 год утроилась и к началу кризиса составляла 37 %. Дефицит платежного баланса Эстонии к началу кризиса составлял 18 % ВВП[18].