Сергей ШВЕДОВ
И НА СТАРОЙ СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ
Дед опустил ружьё — негоже стрелять, не видя добычи.
— Выходи, кто там прячется в кустах!
Снова затрещали сухие ветки. Дед взвёл курки на ружье, но стрелять не довелось. Чужак поднял руки и улыбнулся:
— Доброго здоровья, дед!
— Сам будь здрав! Скольких за собой привёл?
— Надеюсь, никого.
— Как сюда попал?
— Шёл, понимаешь, шёл себе и…
— Шёл, ну и иди себе дальше.
— Негоже так со странником. Гость в дом — бог в дом.
— Отвык я уже от обычаев дедов. За последние десять лет всего один раз незнакомого человека встретил, и тот от меня дёру дал. Дезертир, наверное.
— Кто, я?
— Нет, тот, кто дёру от меня дал. А ты не из бегунков?
— Из ходоков я.
— А это как понять прикажешь?
— По земле хожу, на людей смотрю.
— У нас зверья на двадцать вёрст вокруг больше, чем людей. Некого смотреть.
— Ну, вот тебя первого увидел. Хлебушком не угостишь?
— Нет у меня с собой харчей… А что у тебя за пазухой?
— Дружок.
— А ну покажь!
Чужак вытащил из–за пазухи дрожащего щенка.
— Мордатый… — раздумчиво сказал дед. — Лапы большие… С доброго телёнка вырастет, если раскормить.
— Дарю.
— Шутишь!
— Может, с кем и шучу, а с добрым человеком всерьёз говорю.
— Ладно, пошли накормлю. Я не бедный. И в баньке попаришься, сегодня суббота. Но сразу предупреждаю, пять девок у меня — чур, не баловать!
* * *После баньки оба сидели в чистом домотканом белье в горенке за самоваром. Пришелец ел за четверых, словно месяц голодать пришлось.
— Да не давись ты так! Никто миску у тебя из–под носа не заберёт. Издалека путь держишь?
— Ох и издалека, дед! Тут без глобуса путь не покажешь.
— За кобелька–то спасибо. А то у меня три сучки на подросте остались, остальных волки растаскали. Да и то две сучонки от матери, которую волк приблудный обгулял. Мешанки. Может, твой кобелёк кровь вольёт в их потомство правильную. Сам понимаешь, в лесу живём, нам без собак хоть самим волком вой. А ты где им разжился?
— В Иваньковичах.
— Да там же всех пожгли, санацию им устроили!
— Ага, только этот чудик из пепелища ко мне и выбрался.
— А как ты на Иваньковичи набрёл?
— Да вот как на тебя. Хотел хлебушком разжиться.
— Двадцать лет войны уже как нет… нет, двадцать пять, а то и все двадцать восемь годков. А всё стреляют нашего брата.
— А ты за кого дед воевал?
— Нет тебе дела до меня. Я вообще в руку оружию не беру, окромя охоты.
— Духобор–толстовец?
— Не твоего ума забота. Ну, давай по последней, что ли, за мир во всем мире, как в старину говорили!
После тоста они долго молчали, а старик всё искоса посматривал на странника, словно выведывал его тайные мысли.
— Тебе, паря, надо переодеться во все посконное и сермяжное, чтобы от местных не отличаться. Одёжка на тебе заморская, издалека заметная, а над нами спутники висят, каждого русского на заметку берут. Но ты не бойсь! Если что, я тебя выдам за будущего зятя, ну, примака, что ли. Пять девок у меня, три на выданье. И приданого нет, и выдавать не за кого. Все парни за пятьдесят вёрст в округе — нам родня.
— Зато рабочих рук в хозяйстве вона сколько! Каждая из девок в день по три десятины сможет сжать. Зажил бы куркулём, если бы пустоши заброшенные поднял!
— А–а–а — всё пустое. Своим зерна не продашь, у них грошей нема. А чужие и за фук отберут, дорого не возьмут. Я столько ржи не засеваю.
— Так я поживу у тебя пока, батя?
— Живи, если ты не охоч девок портить.
* * *Чужестранец вышел с хозяином во двор уже в мохнатом войлочном картузе, сермяжных штанах и рубахе. Обулся он в кожаные опорки с подвязанными онучами, как ходят местные. Дед показал ему нехитрый сельхозинвентарь — почти всё из дерева. Правда, вместо сохи он использовал колёсный плуг. Чужак подивился вывешенным на заборе ярёмам:
— На бычках пашешь. А лошади разве нет?
— Лошадей в наших топких местах не водют. Клешнятый бычок по любой грязи потянет. Зато лось у меня упряжной Борька — за двух лошадей потянет.
— А где его держишь?
— Пока что в лес отпустил. Гон у него вот–вот начнётся. Осенью с ним не сладишь, пока не перебесится. А потом опять домой вернётся. Худой — одни рёбры торчат.
— А с лосихами как?
— С теми полегше чуток. Три дойных лосихи у меня с подтёлками. Тоже в лесу держу с колокольцами на шее, чтоб чужим в глаза не бросались. На дойку только домой приходят. У меня, паря, хозяйство большое. Три коровы, бугаёк, свиньи, я про курей уже не говорю.
— Так бери меня в батраки.
— Черт тебя знает, какого ты роду–племени! Может, ты семь раз нерусский нехристь.
— Может, и нехристь. Я на попов, дед, не заморачиваюсь.
— Да худой ты больно для работника. Мои девки тебя подородней будут.
— А я не силой, а ловкостью беру.
На двор забежала десятилетняя девчонка в длинном сарафане, нарядных красных галошах и звонко крикнула:
— Батька, бугаёк с привязи утёк. Сюды бегить. Ховайтесь с дядькой у подвал!
Дед аж резко присел:
— Как это с цепи сорвался?.. Пошли–ка, паря, от греха подальше.
— Куда, дед?
— Да вон в погреб!
— Так бугаёк же у тебя небольшЕнький, — глянул за ворота чужак.
— Ага, прошлый раз стену в сарае рогами своротил. Пересидим под землёй. Он долго не лютует, кровь в глазах перекипит — опять смирный сделается… Ты куда, сумасшедший?
Чужак повернулся и очень медленно пошёл к разгорячившемуся бугайку, который отупело замер посреди двора.
— Быча–быча! Хороший мой, — позвал его чужак.
Тот сначала побежал навстречу человеку, потом остановился, загребая грязь передними копытами.
— Быча–быча, иди ко мне…
Бугай недоуменно уставился на чужака красными от крови глазами и хрипло промычал, роняя до земли липкую слюну. Чужак стал на его пути и протянул руку.
— Хороший, хороший мой!
Бугай сделал шаг и снова остановился. Чужак тоже сделал шаг, протянул руку к бычьей морде и взял его за ноздри. Бугай задрал хвост, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, напрягся в холке так, что мышцы под шкурой забегали, но вдруг как–то весь обмяк. Чужак наклонился и тепло подышал ему в глаза. Бугры мышц перестали ходить под шкурой быка.
— Куда его вести? — спросил чужак, крепко держа скотину за ноздри.
— В хлевок, где двери нараспашку. Вводи его осторожненько, а я дверь колом подопру.
Чужак медленно повёл упирающегося бычка к хлеву. У дверей отпустил ноздри и закрутил бугайку хвост так, что тому была одна дорога — в хлев. Задвинул деревянный засов, а дед подпёр дверь длинным поленом.
— Хлипкий у тебя хлевок, дед.
— А ты лучше построй.
— Может, и построю. А ты махорочку, часом, не сеешь? Или ты старовер?
Дед вытащил кисет с махоркой.
— Закуривай, паря. Махры бери сколько хошь, только бумажки отрывай поменьше. Я уже все книжки в доме, окромя церковных, скурил.
— Так погоди, батя!
Чужак забежал в летнюю стряпку, куда его определили на проживание, и выскочил со стопкой листовок.
— На вот тебе на раскурку, дед.
— Откуда столько? — подозрительно скосился на него хозяин.
— Вертолёт вокруг погорелых Иваньковичей разбросал.
— А что в них пишут?
— Сам почитай.
— Сам–то я грамотный, у меня другая беда — ни бабу, ни девчонок не смог выучить. Так бесписьменными и остались.
— А что так?
— Я, как тот бугаёк, вспыльчивый. Бесит меня бабская тупость, из себя просто выхожу, как их учить сажусь, а те — в слёзы. Вот и вся наука для них и от меня.
— Ну, это дело поправимое. Тут главное — терпение иметь. Выучу я твоих девок грамоте.
— Ты, паря, как бы дурному какую из них не научил.
— За это можешь быть спокойный. Целыми останутся твои девки.
* * *Они сели перекурить на длинный тёсаный чурбан, служивший лавочкой под навесом крыши.
— Так что в листовках иноземцы пишут?
— Международные миротворцы просят доносить о любых подозрительных бродягах в ближайшую комендатуру.
— Погоди, сам прочитаю… Ага, вот… Дают за донос кирпич печёного хлеба, пачку кунжутовой халвы и банку орехового масла. А что это такое?
— Перетёртый в пасту арахис, орешки такие, растут как фасоль.
— Век мне этой гадости не пробовать!
— Ну, как сам знаешь. Тебе решать, а то мог бы за мой счёт и ореховым маслицем разжиться.
— А что с ним делают?
— На хлеб намазывают.
— Просчитались маленько наши иноземные хозяйва, паря. Никакой мне выгоды на тебя доносить. Хлеб мои бабы сами пекут, а абы што заморское я не ем. Вот если б они керосину для лампы пообещали… Ну, ладно, оставайся, у меня работы хватит, если только нас из–за тебя не спалят, как тот хутор в Иваньковичах.
— Да вроде не было за мной чужого глаза.
* * *— А что ты умеешь делать, кроме как быкам хвосты крутить?
— Негоциант я.
— Негоциант… А это по какой части?
— Торговой.
— А с кем тут торговать? Две деревни, три села, и те за тридевять земель. Война же по этим местам прошлась.
— Я найду оптовиков.
— Кого–кого?
— Сбытчиков. Ты только кабанчиков годуй.
— Ага, а поросят где я возьму?
— Поросят они сами доставят. Ты только их рОсти.
— На окорока, колбасы или мясо?
— Только на сало дед. Они берут только сало.
— Не потяну я, — решительно замотал головой старик. — Кормить нечем.
— Две коровы и бугаёк — молока у тебя море. Картошка своя.
— А муки на запарку?
— Ты же говорил, у тебя пять девок холостуют. Засеем полоски ячменя и ржи. Можно и овса.
— Овсы у нас туго родют. Да и на семена где взять?
— Это дело моё, негоциантское.
Хозяин вприщур всмотрелся в гостя и буркнул в сторону:
— Ещё бы утей завесть, паря.
— А на кой?
— Зимой по трескучим морозам молочных поросят жирным бульоном выпаивать, чтоб падежа меньше было.
— Достанем тебе и утей, батя. Пруд же у тебя под боком.
— Пруд бы ещё и зарыбить. От пареной рыбы свинья быстрей толстеет.
— Мясо будет рыбой вонять, старик.
— Твоим оптовикам не мясо, а сало нужно, сам говорил. Оно рыбный дух не вбирает.
— Как скажешь, дед. Только вот ещё что. Диких кабанов у вас в округе много?
— Дык не знаешь, как от них огород огородить!
— Должно быть больше. Ты ведь, дед, не только свиновод знатный был когда–то, но и егерем числился не из последних.
— Откуда тебе это ведомо?
— Неважно. Оптовики просили, развести дикого кабана побольше. Ну, чтоб по зиме их бить на мясо.
— Тут их такая прорва, что нам с тобой их и в десять лет всех не перебить.
— Это не твоя забота, ты их подкармливай зимой, а бить сами оптовики будут.
— Ну ты и загнул! Это домашнюю свинью лёгка выгодовать, когда бабы в доме есть. А с диким кабаном возни много и расходу тож.
— А что там ему нужно? Желудей подсыпать да турнепсу с топинамбуром сотки две засадить.
— Там не сотки, а поля нужны не меньше двух гектаров. Подкормочную площадку сделать рядом с полем под навесом, куда сыпать зерно, картошку, кукурузу, яблоки, зерноотходы и всякие кабаньи фрукты.
— Вырастим, если надо. Нас же двое мужиков и пять баб.
— Шесть, если с моей старухой считать… Ладно, картошка кабану на кормёжку идёт самая бросовая, мелочь. Крупные клубни иногда замерзают так, что молодняк с трудом разгрызает их.
— Вот видишь — справимся.
— Тоннами там надо сыпать, дурья голова, а не килограммами! Кабанья утроба что та прорва. Солонцы опять же надо поставить, а где столько соли взять?
— С солью разберёмся. Думаю, и селитра пойдёт. Кормушки делать будем?
— Кабан берёт пищу только с земли, корм попросту вывалим под деревом. Опять же, кроме соли, нужны чухалки солярные.
— А это что ещё за штука?
— Высокий пень обливаешь солярой или маслом–обраткой, да откуда её в лесу–то взять?
— Не твоя забота. Оптовики–заказчики эту вонючку достанут.
— Ага, вот–вот, кабан любит о пахучий пень или комель почухаться после свинячьего перекуса… Только вот ещё что — в сильные морозы лучше подкармливать кормами, которые не замерзают.
— Чего–чего?
— Ну, жёлуди, кукуруза в початках, овёс в снопах, а овсы у нас поди–ка вырасти.
— У тебя шесть баб — справимся.
— А на кой это мне? — чуть не взорвался от негодования и отвернулся старик. — Не было печали — купила баба порося.
— Оптовики платить будут по любой цене, какую только назначишь.
Дед резко повернулся и внимательно всмотрелся в пришельца. Покачал головой, но промолчал.
— А зубры тут у вас похаживают? — спросил негоциант.
— Ну, уже с полсотни развелось после войны. С западу, видать, убежали от страха.
— И их будем кормить.
— Рука на зубра не поднимется.
— Оптовики сами отстреляют и мясо тушами заберут.
— Ох, чой–то ты, парень, не договариваешь! Кто эти, твои оптовики?
— Иногда, отец, лучше прикинуться, что не расслышал вопроса.
— И то верно.
* * *Пять лет прожил чужак на хуторе. Зимой от работы в летнюю страду у всей большой семьи спину ломило, но поначалу десяток, потом аж двадцать пять свиней в год дед продавал заготовителям–оптовикам. Сам он этих заказчиков и в глаза не видел, торговлю вёл его работник–негоциант, а дед только изредка бросал взгляд вслед исчезающим в лесу подводам. Расплачивались заказчики с чужаком долларами, еврами и даже юанями. Настоящими, дед проверял у родичей за пятьдесят вёрст отсюда.
На каждые коляды после нового года дед с бабой на двуколке с двумя лосями, запряжёнными цугом, добирались аж до самых Малевичей, большого торгового села, где не было гарнизона иноземных санаторов. Всем девкам заготовили приданое, а вот женихов только не припасли. Старшие девки уже явно переспевали.
Как–то дед сказал работнику:
— Сколько у нас лозы, хмызняка и кустовья всякого! Столько коз можно прокормить.
— Ребятишек у тебя нету, некому коз пасти, а у нас забот и так полон рот.
— Дык ребятишки дело наживное. Тебе, паря, сорокатник уже накатил?
— Пока нет, но за этим дело не станет.
— Слухай сюды! Женись на любой из моих девок. Они ж все на тебя облизываются. Не приглянулась какая из них? Я на обычай не посмотрю и младшую смогу вперёд старшей выдать, если скажешь.
— Да я бы с радостью, но…
— Без попа не можешь? Привезу тебе попа.
— Да не в этом дело, — отвёл глаза чужак.
— Чо, гулять по бабам нравится? Так женись сразу на двух. У нас есть поп раскольный, венчальный батюшка прозывается, он и на двух, а то и на трёх сразу окрутит. Я бы пятёрых за тебя выдал, да две дочки ещё сцыкухи малолетние.
Чужак призадумался.
— Думай–думай, — поощрил его дед. — Пойдут у нас ребятишки, будут козы и овцы. Твои оптовики тебе только спасибо скажут. А мы вообще куркулями заживём. А то мои дочки так в девках и усохнут.
— В другое время я бы не прочь, батя, хоть на пяти сразу, но мы стоим на старой смоленской дороге.
— И что с того? Её, дороги этой, почитай что тридцать лет как нет. Некому шастать, места глухие, всё после войны запустело.
— Так–то оно так, дед. Только ведь сколько раз говорил тебе, что собираются наши заморские хозяева прокладывать трансантлантическую магистраль «Пасифик — Атлантик».
— А куда это и откудова?
— От Бреста до Владивостока.
— Ну и пусть себе ветку тянут, мне–то что.
— В эту магистраль вольётся и давно заросшая старая смоленская дорога, рядом с которой мы сейчас находимся.
— Ну и что?
— А то, что туристы в эти края навострят лыжи. Охотники всякие.
— Ну и пусть, зверьё у нас непуганое. От медведей в лесу уже продыху нет, как мы с тобой кабанов диких расплодили. Ещё и подзаработаем с туристами по егерской части. Только не верится мне, что в нашу глушь хоть кто–то заберётся.
— Доберутся до нас, дед, вот увидишь. И не туристы это будут — чистое зверьё, пожаднее медведя. Уходить нам всем отсюда нужно, вот что. Сколько раз тебе уже говорил.
— Говорил, — крякнул дед с досадой. — Только мне не верится.
— А зря!
Хозяин с подозрительной хитрецой прищурил глаза:
— Ты, что ли, для этого, паря, трёх лосят годовалых объездил и сёдла им пошил? Думаешь, бежать куда глаза глядят придётся?
— От беды, старик, не зарекайся.
— Кто тебе эту глупость в уши вдул? Я по своей родне с бабкой ездил, никто ни про какую магистраль и слыхом не слыхивал.
— Думай сам, дед, только нужно от свиней на всякий случай ещё до зимы избавиться.
— Кто в августе кабанчиков забивает? Сейчас для них самые тыквы пошли, лубен опять же созрел.
— Не захочешь того люпина, когда тебя вражины за задницу возьмут.
— Ну ты, паря и загнул! Уж пять лет как санаторы зачисток в волости не проводили. Они же теперь цивилизованные, вежливые то ись.
* * *— Матка, шнель! Куры, млеко, яйки!
Турист в камуфляже наставил на бабу охотничий карабин с оптическим прицелом и начал что–то громко лопотать по–своему, словно ругался с ней.
— Он говорит, — перевёл деду работник, — что у русских исторический долг перед великой Германией. Мы когда–то их великого фюрера до самоубийства довели, два миллиона немок изнасиловали и тысячелетний рейх со столицей в Воронеже им на нашей земле построить не позволили. Говорит, исторический должок за нами.
Немцы–туристы почти что и не набедокурили, как деду показалось. Выпили молока и сырых яиц. Постреляли кур, уток и гусей, хлебнули шнапсу и укатили восвояси на диковинном болотоходе с огромными дутыми колёсами.