— А что, мадемуазель нашла мне в мужья откупщика?
— Нет, но я приготовила для тебя приданое.
— Мадемуазель не шутит?
— Ты же знаешь, что у меня в кошельке!
— Да, мадемуазель, двадцать пять настоящих луидоров.
— Ну так вот, Николь, они твои.
— Двадцать пять луидоров! Но это же целое состояние! — вскрикнула Николь, приходя в восторг.
— Тем приятнее для меня, если ты говоришь это серьезно, бедняжка.
— И мадемуазель дарит мне эти двадцать пять луидоров?
— Да, я тебе их дарю.
Сначала Николь была удивлена, затем ее охватило волнение, потом на глаза навернулись слезы — она бросилась к Андре и поцеловала ей руку.
— Как ты думаешь, твой муж будет доволен? — спросила мадемуазель де Таверне.
— Еще бы ему не быть довольным! — ответила Николь. — Я в этом не сомневаюсь.
Она подумала, что Жильбер не хотел на ней жениться, так как боялся нищеты, а теперь, когда она стала богатой, она, возможно, покажется этому честолюбцу более привлекательной. Она тут же дала себе слово, что разделит с ним небольшое приданое, полученное от Андре. Николь хотела, чтобы он был обязан ей, таким образом она могла бы привязать его к себе и спасти от гибели. Планы Николь были поистине великодушны. Недоброжелательный наблюдатель заметит, конечно, в ее щедрости намек на гордость, а вместе с тем и потребность унизить того, кто уже заставил ее однажды испытать унижение.
Отвечая этому пессимисту, мы утверждаем, что в тот момент ее любовь брала верх над расчетливостью.
Андре наблюдала за Николь.
— Бедное дитя, — со вздохом прошептала она. — Если бы не ее заботы, она могла бы быть счастлива.
Услышав эти слова, Николь вздрогнула. Пред взором легкомысленной девушки предстал Эльдорадо, где она видела себя разодетой в шелка и кружева, увешанной бриллиантами и окруженной любовью — словом, все то, о чем Андре, почитавшая за счастье спокойную жизнь, никогда даже и не думала.
Но Николь отвела взгляд от этого пурпурно-золотистого видения, которое как мираж стояло у нее перед глазами.
Она устояла перед соблазном.
— Я и здесь могу найти свое счастье, мадемуазель, — сказала она. — Будь, что будет.
— Подумай хорошенько, дитя мое.
— Хорошо, мадемуазель, я подумаю.
— Будь благоразумной, устраивай свое счастье по-своему, но не делай глупостей.
— Да, мадемуазель. А теперь наступило время, когда я могу признать, что вела себя глупо и чувствую себя виноватой, но речь идет о любви, поэтому я прошу мадемуазель простить меня.
— Так ты в самом деле любишь Жильбера?
— Да, госпожа. Я… я любила его, — ответила Николь.
— Невероятно! Что тебя в нем привлекало? Как только мне доведется его увидеть, нужно будет получше рассмотреть этого сердцееда.
Николь посмотрела на Андре с сомнением. Что скрывалось за словами Андре: тонкое лицемерие или простая наивность?
«Андре, может быть, в самом деле ни разу не взглянула на Жильбера, — думала Николь, — но уж Жильбер-то наверняка обратил на Андре внимание».
Прежде чем изложить свою просьбу, она хотела разузнать все подробности.
— Жильбер не едет с нами в Париж, госпожа?
— А зачем? — возразила Андре.
— Но…
— Жильбер не слуга, он не может быть управляющим в Париже. Николь, дорогая моя! Бездельники в Таверне подобны птицам, которые порхают с ветки на ветку в саду или сидят на изгородях вдоль дороги. Как бы ни была скудна земля, она их прокормит. Но бездельник в Париже обходится слишком дорого, и там мы не сможем допустить, чтобы он ничего не делал.
— А если я все-таки выйду за него замуж… — прошептала Николь.
— Ну что ж, Николь, если ты выйдешь за него замуж, ты останешься с ним в Таверне, — решительно сказала Андре, — и вы будете охранять дом, который так любила моя мать.
Этот ответ ошеломил Николь. Андре говорила правду. Она отрекалась от Жильбера без малейшего сожаления и отдавала другой того, кто нравился ей накануне. Это было необъяснимо.
«Вероятно, девушки из высшего общества так уж устроены, — подумала Николь, — вот почему в монастыре я не раз наблюдала, как легко они влюблялись, но не были способны на сильное чувство».
Андре, вероятно, заметила, что Николь обуревали сомнения: ей нужно было сделать выбор между удовольствиями, которые ожидали ее в Париже, и однообразием тихой и спокойной жизни в Таверне. Поэтому она обратилась к Николь мягко, но в то же время решительно:
— Николь! От твоего решения будет зависеть вся твоя жизнь; подумай как следует, дитя мое, в твоем распоряжении только час. Час — это не много, но я знаю, что ты умеешь принимать решения очень быстро: итак, ты остаешься у меня на службе или выходишь замуж, выбирай — я или Жильбер. Я не хочу, чтобы моя служанка была замужней женщиной, я терпеть не могу семейных интриг.
— Всего-навсего час, мадемуазель! — повторила Николь.
— Да, только час.
— Ну что ж! Мадемуазель права, мне хватит и часа.
— Тогда уложи мои платья и платья моей матери, к которым я отношусь как к реликвиям, а потом сообщишь мне о своем решении. Каким бы оно ни было, вот тебе двадцать пять луидоров. Если ты выйдешь замуж, это твое приданое; если последуешь за мной, это твое жалованье за два года вперед.
Николь приняла у Андре кошелек и поцеловала ей руку.
Девушка не хотела терять ни минуты отпущенного ей времени; она выбежала из комнаты, быстро спустилась по лестнице, перебежала двор и исчезла в аллее парка.
Глядя на убегавшую девушку, Андре прошептала:
«Безумная! Неужели она так счастлива? Неужели любовь так соблазнительна?»
Несколько минут спустя, не теряя ни секунды драгоценного времени, Николь стучала в окно первого этажа, где жил Жильбер, которого Андре так метко назвала бездельником, а барон — тунеядцем.
Жильбер что-то делал в глубине своей комнаты, повернувшись спиной к окну, которое выходило на аллею.
Услышав стук в окно, он тут же оставил свое занятие, как воришка, застигнутый врасплох, и обернулся так поспешно, будто его подбросило.
— А, это вы, Николь? — сказал он.
— Да, это опять я, — ответила с решительной улыбкой девушка, заглядывая в окно.
— Милости просим, Николь! — приветствовал ее Жильбер, открывая окно.
Николь была рада, что ее так любезно встречают; она протянула Жильберу руку — Жильбер пожал ее.
«Вот все и устроилось! — подумала Николь. — Прощай, Париж!»
Здесь мы должны отдать должное Николь, которая при этой мысли лишь глубоко вздохнула.
— Вы знаете, что господа уезжают из Таверне? — спросила девушка, облокотившись на подоконник.
— Знаю, — ответил Жильбер.
— И знаете, куда они направляются?
— В Париж.
— А знаете ли вы, что они берут меня с собой?
— Нет, этого я не знал.
— Что вы на это скажете?
— Ну что ж! Я вас поздравляю, если это доставит вам удовольствие.
— Как вы сказали? — переспросила Николь.
— Я сказал: если это доставит вам удовольствие; по-моему, я выразился ясно.
— Доставит ли мне это удовольствие… это зависит от… — продолжала Николь.
— Что?
— Я хочу сказать, что от вас зависит, чтобы это не доставило мне удовольствия.
— Я вас не понимаю, — сказал Жильбер, усаживаясь на подоконник таким образом, чтобы его колени касались рук Николь. Так они продолжали свою беседу в тени вьюнков и настурций, переплетавшихся над их головами.
Николь бросила на Жильбера нежный взгляд.
Но по всему было видно, что он не понимал не только ее слов, но и нежного взгляда.
— Хорошо… Раз вы вынуждаете меня вам сказать, выслушайте меня, — продолжала Николь.
— Я вас слушаю, — холодно отвечал Жильбер.
— Мадемуазель предлагает мне ехать с ней в Париж.
— Прекрасно, — сказал Жильбер.
— Если только…
— Если только?.. — повторил молодой человек.
— Если только я не выйду здесь замуж.
— А вы все-таки намерены выйти замуж? — равнодушно спросил Жильбер.
— Да, особенно теперь, когда я стала богатой, — повторила Николь.
— Ах, вы богаты? — продолжал Жильбер так флегматично, что все сомнения Николь окончательно рассеялись.
— Очень богата, Жильбер.
— В самом деле?
— В самом деле.
— А как совершилось это чудо?
— Мадемуазель позаботилась о моем приданом.
— Да, это большая удача, поздравляю вас, Николь.
— Посмотрите, — сказала девушка, поигрывая золотыми монетами.
Она смотрела на Жильбера, пытаясь уловить в его взгляде намек на радость или, по крайней мере, зависть.
Но Жильбер оставался безучастным.
— Да, это кругленькая сумма, — заметил он.
— Это еще не все, — продолжала Николь, — господин барон скоро вновь разбогатеет. Поговаривают о том, чтобы восстановить Мезон-Руж и заняться отделкой Таверне.
— Охотно верю.
— И тогда нужны будут люди для охраны замка.
— Конечно.
— Так вот! Мадемуазель предлагает место…
— …сто́рожа счастливому избраннику Николь, — подхватил Жильбер с нескрываемой иронией, которую мгновенно уловила Николь.
Однако она взяла себя в руки.
— Но вы же знаете, кто этот счастливый избранник Николь? — продолжала она.
— О ком вы говорите, Николь?
— Вы, что, поглупели или я объясняюсь не по-французски? — сказала девушка, повышая голос: эта игра начинала выводить ее из себя.
— Да нет, я вас прекрасно понимаю, — сказал Жильбер, — вы предлагаете мне стать вашим мужем, не так ли, мадемуазель Леге?
— Да, Жильбер.
— Разбогатев, вы не изменили своих прежних намерений, — поспешил прибавить Жильбер. — Я вам очень признателен.
— В самом деле?
— Конечно.
— Итак, — от всего сердца предложила Николь, — вот вам моя рука.
— Мне?
— Но вы же согласны, не так ли?
— Нет, я отказываюсь.
Николь отпрянула.
— Знаете, Жильбер, — сказала она, — у вас злое сердце или, по крайней мере, злой ум. Поверьте мне, вы пожалеете об этом. Если бы я еще любила вас и мой поступок был вызван иными чувствами, нежели честью и порядочностью, у меня бы разорвалось сердце. Но, слава Богу, нет! Я просто не хотела, чтобы вы подумали: разбогатев, Николь стала презирать Жильбера и хотела заставить его страдать, так как он ее оскорбил. Теперь, Жильбер, между нами все кончено.
На Жильбера это не произвело никакого впечатления.
— Вы даже не представляете, что я о вас думаю, — продолжала Николь. — Неужели вы воображаете, что такая девушка, как я, с таким же свободолюбивым и независимым характером, как у вас, могла похоронить себя заживо здесь, в то время как ее ждет Париж? Понимаете, Париж — театр, где я буду играть первые роли. Решиться на то, чтобы каждый день в течение всей жизни видеть ваше холодное непроницаемое лицо, скрывающее ничтожные мысли? С моей стороны это была бы жертва. Вы этого не поняли — тем хуже для вас. Я не хочу сказать, Жильбер, что вы будете сожалеть обо мне. Я хочу сказать, что вы будете меня опасаться и краснеть от того, что я сделаю из-за вашего презрения. Я хотела вновь стать честной, мне не хватало дружеской руки, чтобы остановиться на краю пропасти, к которой я приближаюсь, в которую я уже устремляюсь и куда вот-вот упаду! Я позвала на помощь: «Помогите мне! Поддержите меня!» Вы оттолкнули меня, Жильбер. Я качусь в пропасть, я падаю, я гибну. Вы ответите перед Богом за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте!
Успокоившись, девушка отвернулась. Она больше не гневалась. Николь обнажила перед Жильбером безграничную щедрость своей души, на что способны только избранные.
Жильбер спокойно закрыл окно и, вернувшись в комнату, занялся делом, от которого его оторвала Николь.
XVIII
ПРОЩАЙ, ТАВЕРНЕ
Перед тем как вернуться в комнату госпожи, Николь задержалась на лестнице, чтобы утихли последние всплески ярости, продолжавшие бушевать в ее душе.
Барон увидел, как она застыла в задумчивости, подперев рукой подбородок и нахмурив брови. Увидев красивую служанку, он забыл о делах и обнял ее, как это сделал бы г-н де Ришелье в тридцать лет. Эта выходка барона вывела Николь из задумчивости. Она торопливо поднялась в комнату Андре, и та затворила за ней дверь.
— Итак? — спросила мадемуазель де Таверне, — ты приняла решение?..
— Решение принято, мадемуазель, — ответила Николь.
— Ты выходишь замуж?
— Вовсе нет.
— Ах так! А как же страстная любовь?
— Она не может сравниться с милостями, которыми беспрестанно осыпает меня мадемуазель. Я принадлежу госпоже и хочу навсегда остаться при ней. Я знаю свою мадемуазель так хорошо, как никогда не смогла бы узнать своего будущего мужа.
Преданность Николь растрогала Андре: она не ожидала, что у ее ветреной служанки могут быть такие чувства. И, конечно, она не подозревала, что у Николь просто не было другого выхода, как остаться при Андре.
Андре улыбнулась, радуясь мысли о том, что девушка оказалась лучше, чем она о ней думала.
— Ты хорошо делаешь, Николь, что остаешься со мной, — заметила Андре. — Я никогда этого не забуду. Доверь мне свою судьбу, дитя мое, любая моя удача будет отчасти твоей, обещаю тебе.
— О мадемуазель! Ведь все уже решено. Я следую за вами.
— Без сожаления?
— Не задумываясь!
— Это не ответ, — сказала Андре. — Мне не хотелось бы, чтобы когда-нибудь ты пожалела о том, что слепо последовала за мной.
— Упрекать в этом я могла бы только себя, мадемуазель.
— Итак, ты все обсудила со своим женихом?
Николь покраснела.
— Я? — переспросила она.
— Ну да. Я видела, что ты разговаривала с ним.
Николь закусила губу. Ее комната была расположена на одном уровне с комнатой Андре, и она прекрасно знала, что оттуда можно было видеть окно Жильбера.
— Да, мадемуазель, — ответила Николь.
— И что ты ему сказала?
Николь восприняла это как допрос, и ответ ее прозвучал враждебно:
— Я сказала ему, что не хочу его больше видеть.
Было очевидно, что этим женщинам, одна из которых своей чистотой напоминала бриллиант, а другая была порочна от природы, не суждено сдружиться.
На сей раз Андре не почувствовала язвительности в словах Николь: она приняла их за лесть.
Тем временем барон любовно перебирал то, что, по его мнению, составляло его гордость: старую шпагу, которую он носил при Фонтенуа; грамоту, подтверждавшую его право ездить в каретах его величества; комплект «Газетт», наилучшим образом свидетельствовавший о его учености, и избранные письма из его переписки — вот что составляло самую ценную часть в его багаже. Подобно Бианту он никогда не расставался с этими предметами.
Согнувшись под тяжестью чемодана, Ла Бри делал вид, что ноша очень тяжела, хотя чемодан был наполовину пуст.
Офицер опустошил бутылку и прогуливался по аллее парка.
Галантный кавалер успел заметить тонкую талию и стройные ножки Николь и теперь бродил по парку, вокруг фонтана и между каштанами, в надежде вновь увидеть очаровательную девушку, которая так же внезапно появилась, как и исчезла в гуще деревьев.
Приятная прогулка г-на де Босира, как мы уже имели честь его представить, была прервана бароном, который послал его за каретой. Вздрогнув от неожиданности, он поклонился г-ну де Таверне и приказал кучеру выезжать на аллею.
Показалась карета. Ла Бри, не помня себя от радости, с невыразимым достоинством поставил чемодан на запятки.
— Я поеду в королевской карете! — прошептал он в восторге, думая, что никто его не слышит.
— На запятках, дорогой мой, — сказал Босир с покровительственной улыбкой.
— Как! Вы увозите Ла Бри, господин барон? — спросила Андре. — А кто будет охранять Таверне?
— Этот философ-шалопай, черт бы его побрал!
— Жильбер?
— Конечно, ведь у него есть ружье.
— А что он будет есть?
— Да у него же есть ружье! Он прекрасно прокормится: в Таверне полным-полно дроздов.
Андре посмотрела на Николь — та засмеялась.
— Вот как ты его жалеешь, злая девчонка! — воскликнула Андре.
— О мадемуазель, он очень ловок, — возразила Николь, — будьте спокойны, он не умрет с голоду.
— Нужно оставить ему луидора два, — обратилась Андре к барону.
— Ну уж нет! У него и так довольно пороков. Чтобы окончательно избаловать его?
— Надо же ему на что-то жить!
— Если он попросит, мы ему что-нибудь пришлем.
— Не волнуйтесь, мадемуазель, он не станет просить, — сказала Николь.
— В любом случае, — продолжала Андре, — оставь ему три-четыре пистоля.
— Он не возьмет.
— Не возьмет? Ну и гордец же он, твой Жильбер!
— О мадемуазель, он, слава Богу, больше не мой!
— Довольно! — сказал Таверне, прерывая эти никчемные, с его точки зрения, разговоры, от которых он уже устал. — К черту этого Жильбера, у нас впереди долгий путь! В дорогу, дочь моя!
Андре не стала возражать; окинув взглядом замок, она поднялась в громоздкую карету.
Господин де Таверне сел рядом с ней. Ла Бри в великолепной ливрее и Николь, забывшая и думать о Жильбере, устроились на козлах. Кучер сел, как форейтор, на одну из лошадей.
— А как поедет господин офицер? — закричал Таверне.
— Верхом, господин барон, верхом, — отвечал Босир, нахально разглядывая Николь, красневшую от удовольствия: ей льстило, что вместо грубого крестьянина ее кавалером был теперь элегантный всадник.
Карета, запряженная четверкой выносливых лошадей, тронулась с места. По обе стороны поплыли деревья центральной аллеи, которую так любила Андре. Под порывами восточного ветра верхушки деревьев склонялись, будто прощаясь с покидавшими их хозяевами. Карета подъехала к воротам, где неподвижно стоял Жильбер. Держа в руках шляпу, он делал вид, что не смотрел на отъезжавшую карету; однако он прекрасно видел Андре.