— Так вы были тогда ребенком?
— Конечно.
— Вам, должно быть, было не больше пяти лет?
— Нет, сударь, мне тогда был сорок один год.
— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся барон, Николь эхом вторила ему.
— Я говорю совершенно серьезно, сударь, — строго произнес Бальзамо, — но вы мне не верите.
— Да как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!
— Но ведь это же так понятно! — продолжал Бальзамо без тени смущения. — В то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас перед вами тот же человек, каким я был в то время.
— Ха-ха! Это что-то языческое! — вскричал барон. — Кажется, был какой-то древнегреческий философ… опять эти подлые философы, они водились во все времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть душа; кто это выдумал? Его имя… э-э… вот черт, как же его звали-то?
— Пифагор, — подсказала Андре.
— Да, да, Пифагор, — подхватил барон. — Когда-то я учился этому у иезуитов. Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в этом занятии с юным Аруэ. Я даже помню, что отец Поре отдавал предпочтение моим стихам… Пифагор, да, да, так его звали.
— Вот видите, а кто вам сказал, что я не мог быть Пифагором? — спокойно спросил Бальзамо.
— Не буду отрицать, что вы были Пифагором, — возразил барон, — да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком случае, я его там не видел.
— Несомненно, — сказал Бальзамо, — однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного мушкетера, не правда ли?
— Да, да, я даже был с ним знаком… уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог бобов и ел их только в самом крайнем случае.
— Вот именно! Прошу вас припомнить, что де Барро на следующий день после дуэли господина де Ришелье находился в траншее рядом с вами.
— Совершенно верно.
— Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок с шеволежерами.
— И что из этого следует?
— Так вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был печален, он подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.
— На ней была изображена женщина!..
— Совершенно верно. Она так и стоит у меня в глазах — блондинка, не так ли?
— Черт возьми! Так! — в растерянности проговорил барон. — А что было дальше?
— Дальше, — продолжал Бальзамо, — в то самое время, когда он нюхал табак, в него угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.
— Увы, так оно и было! Бедный де Барро!
— Что ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена Филипсбурга? — проговорил Бальзамо. — Я и был тем самым де Барро.
Старый барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.
— Вы, стало быть, колдун? — вскричал барон. — Лет сто назад вас бы сожгли на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает привидениями, висельниками, костром!
— Господин барон, — с улыбкой возразил Бальзамо, — настоящий колдун не может быть ни сожжен, ни повешен, запомните это навсегда! Только дураки попадают на костер или виселицу. Однако не довольно ли на сегодня? Я вижу, мадемуазель де Таверне засыпает? Кажется, метафизические споры и оккультные науки почти не трогают ее.
Андре не могла дольше противостоять неизвестной ей дотоле силе: она медленно поводила головой, как раскачивается цветок, чашечка которого переполнилась росой.
Услышав последние слова Бальзамо, она попыталась прогнать овладевшее ею наваждение. Она с силой тряхнула головой, поднялась и, покачиваясь, с помощью Николь вышла из столовой.
Бальзамо внимательно следил за ней, за ее нетвердой походкой.
В ту же минуту исчезло лицо, все это время заглядывавшее через окно. Бальзамо успел узнать Жильбера.
Спустя мгновение из комнаты Андре послышались громкие звуки клавесина.
После ухода Андре Бальзамо воскликнул, не скрывая торжества:
— Итак, теперь я могу повторить вслед за Архимедом: «Эврика!»
— Кто такой Архимед? — спросил барон.
— Один славный ученый, с которым я был знаком две тысячи сто пятьдесят лет тому назад, — отвечал Бальзамо.
VII
ЭВРИКА!
То ли барону бахвальство гостя на этот раз показалось чрезмерным, то ли он попросту не слышал слов Бальзамо, то ли, наконец, слышал, но не настолько рассердился, чтобы вышвырнуть из своего дома странного гостя, — он провожал взглядом Андре, пока за ней не затворилась дверь. Затем, когда звуки клавесина убедили его в том, что она в соседней комнате, барон предложил Бальзамо доставить его до ближайшего города.
— У меня скверная лошадь, для нее, вероятно, это будет последнее путешествие, но туда-то она вас довезет, и вы можете, по крайней мере, быть уверены, что найдете подходящее место для ночлега. Это не значит, что в Таверне не нашлось бы комнаты или кровати. Но я по-своему понимаю гостеприимство. «Все или ничего» — вот мой девиз.
— Так вы меня гоните? — спросил Бальзамо, пытаясь скрыть в улыбке противоречивые чувства, охватившие его. — Стало быть, я вам надоел.
— Да нет, черт побери! Я к вам по-дружески расположен, мой дорогой. Оставить же вас здесь на ночлег означало бы, напротив, что я желаю вам зла. Я с величайшим сожалением говорю вам это, скорее для очистки совести. По правде говоря, вы мне очень нравитесь.
— Так если я вам нравлюсь, не гоните меня: я устал, и не заставляйте меня скакать на коне, вместо того чтобы вытянуться в постели. Не умаляйте своих возможностей, если, конечно, вы не хотите убедить меня в том, что плохо ко мне относитесь.
— О, если так, то вы остаетесь здесь!
Поискав взглядом Ла Бри, он заметил его в углу.
— Поди сюда, старый негодяй! — обратился он к нему.
Ла Бри робко приблизился.
— Подойди ближе, черт тебя побери! Как ты думаешь, красная комната подойдет?
— Конечно, сударь, — отвечал старый слуга. — Ведь в ней живет господин Филипп, когда приезжает в Таверне.
— Может, она и годится для бедного лейтенанта, приезжающего на лето к нищему отцу, но совершенно не подходит богатому сеньору, который путешествует в карете, запряженной четверкой почтовых лошадей.
— Уверяю вас, сударь, — вмешался Бальзамо, — комната мне подойдет.
Барон поморщился, словно хотел сказать: «Ну-ну, уж я-то знаю, чего она стоит».
Затем громко приказал:
— Приготовь господину красную комнату, раз уж он хочет навсегда избавиться от желания вернуться когда-нибудь в Таверне. Итак, вы хотите остаться?
— Разумеется!
— Погодите! Есть еще одно средство…
— О чем вы говорите?
— Вы ведь можете поехать не только верхом…
— Куда поехать?
— В Бар-ле-Дюк.
Бальзамо ждал, что последует за этим предложением.
— Вы ведь приехали на почтовых лошадях, не так ли?
— Несомненно, если только не сатана ими правил.
— Я сначала тоже так подумал. Мне показалось, вы с ним приятели.
— Слишком большая честь для меня.
— Так вот лошади, которые дотащили вашу карету сюда, могут ведь отвезти ее назад, верно?
— Вот тут вы ошибаетесь. Во-первых, от четверки у меня осталась только пара лошадей. Кроме того, карета очень тяжелая, лошадям необходим отдых.
— Еще один довод… Решительно, вы хотите здесь остаться!
— Я хотел бы сегодня остаться здесь, чтобы завтра снова встретиться с вами и выразить вам свою признательность.
— Это очень просто.
— Что вы имеете в виду?
— Раз вы водите дружбу с сатаной, попросите его помочь мне отыскать философский камень.
— Господин барон! Если он так вам нужен…
— Философский камень? Черт возьми, еще как нужен!
— В таком случае вам следует обратиться к другому лицу.
— Кто же это другое лицо?
— Я, как сказал Корнель в… не помню точно, какой комедии, которую он читал мне… погодите-ка… да, ровно сто лет назад, когда мы с ним проезжали по Новому мосту в Париже.
— Ла Бри, старый мошенник! — закричал барон, почувствовав, что разговор начинает принимать нежелательный оборот в столь поздний час, да еще с таким собеседником. — Поищите свечу и проводите барона.
Ла Бри бросился исполнять приказание. Найти в доме свечу было почти так же трудно, как философский камень. Он позвал Николь и приказал ей подняться первой и проветрить красную комнату.
Николь оставила Андре одну, или скорее Андре была рада предлогу выпроводить служанку: ей было необходимо остаться наедине со своими мыслями.
Барон пожелал Бальзамо спокойной ночи и пошел спать.
Бальзамо вынул часы, вспомнив об обещании, данном Альтотасу. Ученый проспал два с половиной часа вместо двух. Полчаса было потеряно. Бальзамо спросил у Ла Бри, стоит ли карета на прежнем месте.
Бальзамо вынул часы, вспомнив об обещании, данном Альтотасу. Ученый проспал два с половиной часа вместо двух. Полчаса было потеряно. Бальзамо спросил у Ла Бри, стоит ли карета на прежнем месте.
Ла Бри отвечал, что она должна стоять там, если только ей не вздумалось уехать одной, без лошадей.
Бальзамо поспешил справиться о Жильбере.
Ла Бри уверял его, что бездельник Жильбер лег уже, по крайней мере, с час назад.
Бальзамо вышел во двор, собираясь разбудить Альтотаса. Но прежде он выяснил, как пройти в красную комнату.
Господин де Таверне нисколько не преувеличивал, говоря о бедности комнаты. Она не отличалась убранством от остальных комнат в замке.
Дубовая кровать была застлана покрывалом из потертой шелковой узорчатой ткани — того же зеленовато-золотистого оттенка, что и обивка стен. В комнате стоял дубовый стол на гнутых ножках. Большой камин эпохи Людовика XIII, которому пламя зимой придавало некоторую пышность, выглядел летом без огня тоскливо: не было ни подставки для дров, ни щипцов, не было и дров, зато он был забит старыми газетами. Вот и вся обстановка комнаты, случайным обитателем которой оказался в эту ночь Бальзамо.
Прибавим пару стульев и деревянный шкаф с исцарапанными стенками, выкрашенный в серый цвет.
Пока Ла Бри пытался навести в комнате порядок после того, как Николь проветрила ее и удалилась к себе, Бальзамо разбудил Альтотаса и вернулся в дом.
Подойдя к гостиной, он остановился и прислушался.
Когда Андре вышла из столовой, она заметила, что не испытывает на себе больше таинственного влияния путешественника.
Чтобы не думать о нем, она села за клавесин.
Звуки и теперь доносились сквозь приотворенную дверь.
Бальзамо, как мы уже сказали, остановился перед этой дверью.
В течение некоторого времени он плавными медленными взмахами рук, несомненно творя какие-то заклинания, гипнотизировал Андре. Она стала испытывать уже знакомое волнение; постепенно игра ее смолкла, руки безжизненно повисли, и она медленно обернулась к двери, подчиняясь чужой воле, готовая исполнить любое приказание.
Бальзамо улыбнулся в полумраке, будто видел, что происходит за запертой дверью.
Очевидно, он именно этого добивался от Андре и догадался, что его воля исполнена. Протянув в темноте левую руку и ухватившись за перила, он стал подниматься по крутой массивной лестнице, которая привела его к красной комнате.
Пока он удалялся, Андре так же медленно повернулась от двери к клавесину. Остановившись на последней ступеньке лестницы, Бальзамо услышал первые аккорды мелодии, которую продолжала исполнять Андре.
Бальзамо вошел в красную комнату и отпустил Ла Бри.
Ла Бри был прекрасно вышколен и привык беспрекословно повиноваться. На сей же раз, двинувшись было к двери, он внезапно остановился на пороге.
— В чем дело? — спросил Бальзамо.
Ла Бри не отвечал, опустив руку в карман куртки и пытаясь нащупать что-то на самом дне.
— Вы хотите что-нибудь сообщить мне, друг мой? — переспросил Бальзамо, подходя к нему.
Казалось, Ла Бри сделал над собою нечеловеческое усилие, чтобы вынуть руку из кармана.
— Я хотел сказать вам, сударь, что вы, должно быть, ошиблись нынче вечером, — пролепетал он.
— Я ошибся? — удивился Бальзамо. — В чем же, друг мой?
— Вы, верно, подумали, что подаете мне монету в двадцать четыре су, а вместо нее я нашел в кармане монету в двадцать четыре ливра!
Он разжал кулак: на ладони сверкнул новехонький луидор.
Бальзамо с восхищением посмотрел на старого слугу: не часто приходилось ему встречать честного человека.
— «And honest»[7], — повторил он вслед за Гамлетом.
Пошарив в кармане, он достал второй луидор и положил рядом с первым.
Никогда еще не испытанная им радость охватила Ла Бри при виде подобной щедрости. Прошло уже почти двадцать лет, как он не видал золота.
Он смог поверить, что стал обладателем такого богатства, только после того, как Бальзамо взял у него монеты и сам опустил их ему в карман.
Ла Бри поклонился до земли и, пятясь, двинулся к выходу. Бальзамо остановил его.
— Как обычно проходит утро в замке? — обратился он с вопросом к старому слуге.
— Господин де Таверне встает поздно, а мадемуазель Андре спозаранку на ногах.
— В котором часу?
— Около шести.
— Кто живет надо мной?
— Ваш покорный слуга, сударь.
— А внизу?
— Внизу никого нет, там передняя.
— Хорошо, благодарю вас, друг мой; можете идти.
— Покойной ночи, сударь!
— Прощайте! Кстати, позаботьтесь о том, чтобы моя карета была в безопасности.
— О, можете быть совершенно покойны!
— Если оттуда послышится какой-нибудь шум или вы заметите свет, не пугайтесь. Там живет мой старый немощный слуга, которого я повсюду вожу с собой. Передайте господину Жильберу, чтобы он не беспокоил его. Прошу вас также сказать ему, чтобы он не пропадал завтра утром до тех пор, пока я не переговорю с ним. Вы все запомнили, мой друг?
— Конечно, сударь. Вы, надеюсь, не собираетесь покинуть нас завтра так рано?
— Посмотрим, — с улыбкой отвечал Бальзамо. — Хорошо бы завтра к вечеру успеть добраться до Бар-ле-Дюка.
Ла Бри покорно вздохнул, в последний раз окинул взглядом постель и поднес свечу к камину, где вместо дров лежали старые газеты: он хотел хоть немного обогреть сырую просторную комнату.
Бальзамо остановил его.
— Нет, нет, — воскликнул он, — не трогайте газеты: если мне не удастся заснуть, я с удовольствием почитаю их.
Ла Бри поклонился и вышел.
Бальзамо подошел к двери, слушая удалявшиеся шаги старого слуги, который поднимался по скрипучей лестнице. Вскоре шаги стали слышны над его головой: Ла Бри был у себя в комнате.
Бальзамо подошел к окну.
Напротив него в другом крыле флигеля светилось окно крошечной мансарды. Там жила Леге. Сквозь неплотно задернутые шторы было видно, как девушка медленно расстегнула платье, развязала косынку. Она время от времени отворяла окно и свешивалась вниз, разглядывая двор.
Бальзамо внимательно изучал ее, так как не успел сделать этого за ужином.
— Поразительное сходство! — прошептал он.
В это самое мгновение свет в мансарде погас, хотя было ясно, что служанка еще не ложилась.
Бальзамо продолжал стоять, привалившись плечом к стене.
Звуки клавесина по-прежнему доносились из гостиной.
Путешественник прислушался, желая убедиться, что никакой другой шум не нарушает ночной тишины. Затем он распахнул дверь, которую, уходя, прикрыл Ла Бри, бесшумно спустился по лестнице, легонько толкнул дверь в гостиную, повернувшуюся без малейшего скрипа на изношенных петлях.
Андре ничего не слыхала.
Она опускала свои белые руки на пожелтевшие от старости клавиши слоновой кости. Перед ней висело старинное зеркало в резной раме с инкрустациями, с облупившейся позолотой, закрашенной серой краской.
Девушка наигрывала грустную мелодию, вернее, брала аккорды, задумчиво импровизируя. Наверное, она пыталась в музыке выразить мечты, навеянные воображением. Возможно, соскучившись в Таверне, она мысленно устремлялась в бескрайние сады монастыря Благовещения в Нанси, где резвились беззаботные воспитанницы. Как бы там ни было, ее затуманенный взор блуждал в мутном зеркале, висевшем напротив, где отражались темные углы просторной гостиной, которую не могла осветить одна-единственная свеча, стоявшая на клавесине.
Иногда она внезапно останавливалась. В эти мгновения она вспоминала о странном появлении незнакомца, и ее охватывали неведомые дотоле ощущения. Раньше чем она успевала припомнить какую-нибудь подробность вечера, сердце ее начинало отчаянно биться и дрожь пробегала по всему телу. Несмотря на то, что Андре была совершенно одна, она трепетала так, словно кто-то прикасался к ней и этими прикосновениями тревожил ей сердце.
В тот самый миг как она попыталась разобраться в непривычных для нее ощущениях, она испытала их с новой силой. Все ее существо содрогнулось, будто от удара. Она словно прозрела в это мгновение: ее мысль работала ясно и четко. В зеркале отразилось какое-то движение.
Дверь комнаты бесшумно распахнулась.
На пороге появилась какая-то неясная тень.
Андре содрогнулась, уронив руки на клавиши.
Однако, казалось, в этом появлении тени не было ничего особенного.
Разве она, сливавшаяся с темнотой, не могла принадлежать г-ну де Таверне или Николь? Кроме того, Ла Бри имел обыкновение перед сном обходить все уголки замка и сейчас мог зайти за чем-нибудь к ней в гостиную. Это нередко случалось: скромный и верный слуга двигался обычно совершенно бесшумно.
Однако сердце подсказало девушке, что на этот раз вошел кто-то другой.