Так ничего путного и не придумал, приоткрыл правый глаз — оказывается, Дара организовала себе чего-то вроде относительно чистой лужицы и умывается. Заметила, что я проснулся, развернулась и довольно так спрашивает: «Ну, как я выгляжу?»
Глянул я на нее — перемазанную всю, волосы в колтун сбились, рубашка к телу прилипла, — и как заржал. Автомат уронил, сам на спину упал и хохочу — никак остановиться не могу.
— Да что с тобой?
— Со мной, — выдавливаю, — ха-ха, ничего. А вот… ха-ха… с тобой… королева… ой, не могу… видели б тебя сейчас твои придворные… ха-ха… чудо болотное.
— Я так жутко выгляжу?
— Ты… в сто раз красивее, чем раньше была.
Глава 14
Прочесывание они устроили грамотно. На рубль спорю — их на это дело кто-то понимающий натаскивал. Уж в этом-то я разбираюсь — слава богам, не одну овчарку схавал.
Я-то, признаться, надеялся, что устроят нам одноразовую проческу и на том успокоятся. Не так, чтоб очень, но была у меня такая мыслишка.
Щас.
Первая цепь самая густая была. Составлена в основном из орков. Идут, согнувшись, чуть ли не под каждый листик заглядывают — вынюхивают. Хорошо еще, думаю, что мы в болотной жиже перемазаны так, что не только по запаху — по виду от кочки не отличишь. А то ведь, помнится, говорили мне, что нюх у этих тварей не многим хуже собачьего.
Оружия толкового у них, само собой, не видать — мечи, а то и просто дубины. Да и, думаю, не положено оно им. Их задача — обнаружить и попытаться массой задавить, если получится. Нет, так хоть пули на себя примут. Пушечное мясо, короче говоря, расходный материал.
Вторая цепь следом шла, метрах в трехстах. И она уже посерьезней была — люди и темные эльфы. С луками, самострелами, а то и огнестрелом. Две винтовки я точно разглядел, а насчет остального — то ли самодел местный, то ли еще что.
За ними еще одна цепь орков прошла — пожиже первой, зато гоблинами разбавлена, и последними — сами отцы-командиры на вороных.
Ну, думаю, сейчас-то все и решится. Если засекут, попытаться скосить ближайших, гранатами по оркам — и на коней…
Иначе — полный аминь!
Прошли. Я для страховки еще минут двадцать подождал, а затем распустил узлы, осторожно, потихоньку слез на землю и Даре помахал.
Все просто — когда ждешь, что на тебя из-за каждого дерева или куста выскочит чего-нибудь жуткое, типа партизана, то на облака любоваться желания, как правило, ни у кого не возникает. А у орков, как я понял, вдобавок и вовсе шея для подобных процедур конструктивно недоработана.
Проблемы начались потом.
Лес этот… он под Тьмой был куда дольше Дунгарской пущи. Товарищи одиннадцатые на своей карте этот факт никак не зафиксировали, а зря. Разница была ну оч-чень ощутимая.
Во-первых, деревья — не привычные осино-березы или елки-палки, а… словно какие-то великаны взяли, вылепили из глины старый-престарый дуб, модель в натуральную величину, и затем отдали своим великанским детишкам, пальцы разминать. Вот и получилось — гнутое, расплющенное, крученое-перекрученное, да еще и узловатое. Листвы нет и близко, голые ветки… которые гнутся к земле, как ни нагибайся — не по лицу хлестнут, так по спине, а зазеваешься, так и без глаза оставят запросто. И корни туда же — змеятся по поверхности не хуже настоящих гадюк, в петли свиваются.
Даже коры нормальной, и той нет — есть нечто бугристое, шершавое и гниловатое с виду… проверять на ощупь как-то не тянет.
Чес-слово, если окажется, что деревья эти случайным прохожим подзакусить запросто могут, ничуть этому факту не удивлюсь. Запросто — тем более, что дупла в них широкие…
Я так Даре и сказал. А она удивилась:
— Сергей… ты и в самом деле не знал?
— Не знал чего?
— Про хищные деревья.
Я ничего не ответил, промолчал. Да уж, вот так лесок… запалить бы его с пяти концов. Думаю, даже эльфы бы не возразили.
— Нам нужно обязательно найти до наступления ночи широкую поляну, — так и не дождавшись от меня ответа, говорит Дара. — Иначе…
— Иначе что?
— Если я не поставлю защитный круг, — оборачивается она, — то ночь нам придется провести в бою… и я не уверена, что моих сил хватит.
— В бою с кем?
— С теми, кто ходит в этом лесу по ночам.
Просто чертовски определенное указание, думаю, хоть в учебник заноси. И вообще… кто пять минут назад у ручья головомойку устраивал? Чуть ли не с магией — по крайней мере, выглядит сейчас королевская прическа, словно над ней рота придворных парикмахеров минут сорок потрудилась.
Ладно.
Поляну мы найти успели. Одно дерево, правда, точно посреди нее торчало, но выглядело при этом почти прилично — в смысле ствол прямой, а кора твердая. Поэтому его я трогать не стал, а пока Дара со своей магией химичила, прошелся вдоль края леса и каждую ветку, что ко мне тянулась, пообламывал. В итоге такая куча хвороста набралась, что не на одну — на три ночи бы хватить могло. Или, соответственно, на три костра.
Успели мы едва-едва: когда Дарсолана круг свой наколдовывать закончила, в лесу уже вовсю свистело, ухало и подвывало. А первые глазищи из-за деревьев полезли еще до того, как я огонь раздул.
Твари…
На обычных зверей они походили еще меньше, чем здешние деревья — на нормальный лес. Это уже не глина… их куда хуже перекорежило.
Еле-еле заставил себя автомат отпустить. Понял: круг Дарин им и в самом деле не преодолеть, а вот если я еще хоть пять минут… буду это видеть… высажу последний рожок и за пистолетом потянусь.
— Не смотри на них, Сергей.
Дарсолану трясло сейчас не меньше, а, наверное, куда больше моего. Но держалась королева хорошо.
— Смотри на меня!
— Ага, — киваю, а у самого зуб на зуб едва попадает. — И ты тоже… на меня смотри.
Дара.
Сколько мы уже с тобой вот так, вместе? Даже и не сообразить сейчас? Долго… а если одно высказывание товарища капитана припомнить — про то, что день в поиске за три пуда совместной соли мерить нужно, — так и целую вечность.
А я так толком в тебе и не разобрался… принцесса… королева. Дарсолана. Дара.
Интересно, знает ли кто-нибудь тебя так же, как я? Сомневаюсь…
Дара…
И знаешь ли ты… как я счастлив, оттого, что здесь и сейчас, в этом чертовом лесу, со всей его нечистью ты со мной. Рядом. Только руку протянуть.
А вот чего ты точно не знаешь — как плохо мне из-за того, что ты — так далеко от меня!
Хоть и нет сейчас никого ближе.
А может, знаешь?
Так никогда и не понял: произнес я эти последние слова вслух или нет? И ответ ее — услышал или сам додумал, мысленно?
Впрочем, через миг это уже абсолютно неважно стало.
Ну, думаю, все. Нет у меня больше сил муку эту терпеть. И желания терпеть тоже нет. Не могу и не хочу. В этом лесу, в этом кругу нам никакие законы не писаны. И гори все синим болотным пламенем.
Подскочил я к Даре, схватил, к дереву ее прижал — и тут мы с ней словно обезумели. Я с нее рубашку рву, она с меня гимнастерку, а потом — откуда только сила взялась — как шмякнет меня об это самое дерево и начала целовать, всего, где только можно. А я голову запрокинул и только зубами скриплю и волосы ее шелковые глажу, никак нагладиться не могу.
А потом — кусками все помню, как обрывки кинопленки. Помню, Дара надо мной, голову запрокинула, вся, словно лук, выгнулась, и кожа ее в лунном свете — чистое молоко. Потом — она ко мне спиной и волосы ее прямо ко мне на лицо, глаза забили, нос, рот, а я их грызу зачем-то, и хрустят они на зубах, как сахаринки.
А потом — как взрыв, беззвучный, но страшной силы. И стоим мы посреди этой поляны, обнявшись — всей одежды — волосы эти, Дарины, а я смотрю и вижу: нет никого за кругом. Сначала не понял, а потом вспомнил Призраков Ужаса и то, как они по всей поляне лопались…
Эх, твари вы, думаю, безмозглые. Небось со всего леса сошлись, слетелись и сползлись. За поживой.
Всех их этим взрывом вымело, подчистую.
Минут через пять отдышался.
— Слушай, — шепчу. — Я вот одного понять не могу — почему «тщательный»?
— Что?
— Ну, — бормочу, — когда я тебя… То есть, мы… Короче, тогда… Ты меня тщательным назвала.
— Не могла я тебя так назвать!
— Но… я же слышал.
— Замечательным я тебя назвала! Понял, Малахов? Замечательный ты мой… самый-самый любимый… олух.
Потом она уснула, прижавшись ко мне. А я лежал, приподнявшись на локте, и смотрел. И отблески костра играли тенями на ее лице, и выглядела она так… доверчиво.
* * *Утром я первый проснулся. Костерок наш еще тлел — я угли разворошил, подкинул веток… сел, колени обнял и думать начал. О том, что вчера было.
Занятно. Казалось — впору мне крыть себя распоследними словами. Потому как мы хоть с Карален ни в церкви венчаны, ни в загсе расписаны… но все равно измена с моей стороны налицо форменная.
Только вот нет у меня желания и настроения самозакапыванием заниматься. Странно — но вот чувствую я, что вспышка наша вчерашняя правильной была. Здесь, в этом лесу, в этом кругу, рядом с этим огнем — нельзя было по-другому.
Просто… просто придумать надо, как теперь дальше быть. Хотя и думать-то тоже особо нечего.
Тут и Дара проснулась. Глаза открыла, потянулась, меня увидела и сразу заулыбалась мечтательно так. Счастливая — смотреть больно.
— Утро тебе, Сергей.
— И тебе доброе.
— Доброе… — повторяет. — А что ты озабоченный весь такой, серьезный?
— Да так, — вздыхаю. — Мысли всякие думаю.
— О чем?
— О нас. О тебе. И о Каре.
— О Каре? — удивленно так переспрашивает Дарсолана.
— Ну да.
Дара улыбаться перестала.
— Сергей… ты мой, мой, отныне и на веки веков, от этой ночи и навсегда. А то, что было до этого, — его не было.
— Не-ет, — головой мотаю, — как раз наоборот.
— Сергей…
Интересно, думаю, ляпнет ли она что-нибудь насчет того, что она — королева, а Кара — всего-навсего дочь барона приграничного? Вряд ли. Умная она у меня девочка… Дара.
— Сергей… я ведь люблю тебя.
— Знаю. Самое, — говорю, — дурацкое, что я тебя тоже люблю… наверно. Только ведь она меня тоже любит. И она первая была.
— Но здесь-то ее нет! — Дара вроде бы и тихо говорит, а кажется: кричит что есть силы. — Здесь есть ты и я, и никого больше.
Тут уж я улыбнулся.
— Считаешь, — спрашиваю, — что это хоть какое-то значение имеет?
— Имеет. Ты теперь мой, мой, это твоя судьба, Малахов, твое Предназначение, и изменить его не в твоих силах и вообще ни в чьих.
Та-ак, думаю, это уже у нас какой-то неправильный разговор пошел. Надо бы тональность сменить.
— Вот только не надо, — говорю, — рассказывать мне про мое задание и про то, что я в силах и что не в силах. — И за автоматом тянусь.
Дара на меня насмешливо так смотрит.
— От Судьбы не уйдешь, Сергей. И оружие твое ничего не решит.
— Знаешь что, — говорю, — вот эти слова — их ведь Дарсолана говорит. Дара, та Дара, которую я ночью на этой поляне любил… во всех мыслимых и немыслимых… никогда бы их не сказала. А оружие… ты эту кашу, конечно, помешивала, но заварил-то ее я.
Взял и упер ствол в подбородок.
— Ну так как, — бормочу. — Могу я изменить свою судьбу или нет? Если нажму на спуск, мне ведь и самый лучший маг череп потом не отреставрирует.
Дара в меня вгляделась — и кивнула.
— Глаза у тебя, — тихонько говорит, — сейчас бешеные. И ты действительно можешь все и никого, ничего не боишься.
— Могу, значит?
— Можешь. Убери автомат и давай думать, что дальше делать.
Я «шмайссер» с боевого взвода снял и в самом деле отодвинул, от греха подальше.
Закурить бы… пальцы дрожат.
Я ведь ей врал сейчас. Никогда бы я на спуск не нажал. Старший сержант разведроты… не барышня… и дело даже не в том, что глупость все эти «ах, прощай, моя любовь», не пойму подобной чуши никогда, а в том, что есть Задание. И еще — те, кто жизни положил лишь затем, чтобы я до этой вот полянки дошел.
Только чтобы Дара мне поверила и опомнилась, пришлось самому почти поверить в то, что вот-вот — и нажму. Так, чтобы обмана было — с ноготь, не больше. Иначе никак. Она ведь у меня девочка умная… просто смотрела неправильно. А сейчас включит мозги — и все поймет, и блеф мой дурацкий, и то, зачем он нужен был.
Страх-то у меня есть — страх, что сделаю я глупость и из-за глупости этой дело завалю.
— Дара…
— Что?
— Дурость ты сейчас делаешь.
— Какую?
— Думаешь не о том… о чем думать надо.
— А о чем надо?
— О том, чтобы дойти.
— А если, — медленно говорит она, — я не могу думать ни о чем ином… лишь о нас? О тебе? Сергей… неужели ты не понимаешь?..
— Понимаю. Все я понимаю.
Дара коротко так головой качнула.
— Не верю.
— Веришь. Я ведь люблю тебя. А ты — меня. Как же, — говорю, — можно любить и не понимать, не верить?
— Можно, Сергей.
— Нет. Или, — говорю, — это не любовь настоящая, а черт-те что с розовым бантиком.
— Можно. Любят сердцем, не умом.
— Угу. Только… мы с тобой на войне, королева, а на войне и сердцу приказывают. Еще как приказывают.
— И как же?
— Просто. Так приказывают… что солдат, у которого сердце в клочья разорвалось… письмом… белым таким, треугольником… что жены и детей у него нет больше, одна бомба — и все. А он идет и берет «языка», живым берет — одного из них! И тащит на себе, ползком через «нейтралку»… он его дотащил до наших окопов целого, а еще дотащил в себе две пули и до санбата уже недотянул. Так вот приказывают. А ты — королева! — романтику тут разводишь… розами на киселе.
— Принцесса, — тихо повторяет Дара. — Да… я — королева! Знаешь…
— Знаю! — перебиваю ее. — Отлично знаю! Нагляделся…
…на капитана.
Конечно, сам он про это никогда и никому, даже внешне, по виду. Почти всегда. За год всего два раза — один, когда я случайно в окно избушки заглянул, и второй, так же случайно — разговор со старшиной услышал.
Капитану нашему было двадцать девять, старшине — чуть за тридцать, и мы для них были мальчишки.
И он не мог, не имел права ходить в каждый поиск, в каждый рейд… прикрыть, вывести из облавы, из-под огня!
Он даже плакать не имел права — на войне командиры не плачут.
Впрочем, капитан всегда был для нас больше, чем просто командир.
— Ты — королева. И у вас тут, похоже, это не просто титул, а еще и что-то вроде звания. На войне. А на войне рапорты о досрочной отставке лишь пули штампуют да осколки. По-другому…
И тут меня словно под локоть кто толкнул. Осекся, шагнул вперед, обнял ее, к груди прижал…
Минут пять мы с ней так стояли. Хотя, может, и больше. Потом Дара высвободилась, отстранилась чуть. Я глянул — глаза сухие… в отличие от гимнастерки моей.
— Все. — Голос у нее стал слегка подсевший, хрипловатый. — Я… поняла.
— Что?
— Тебя. Себя. И то, что ты прав.
— Ото ж, — улыбаюсь. — Глупо ведь зря сердце рвать и нервы расходовать. Проблемы надо решать по мере их важности и в порядке живой очереди поступления. И этот наш стихийно образовавшийся любовный треугольник… когда вернемся, сядем спокойненько и решим не хуже старика Пифагора.
— Если вернемся. Если мы сумеем вернуться… и если Карален нас дождется. Ты правильно сказал, Сергей: мы на войне.
— Нет уж, — говорю. — Ты с этим паникерским пессимизмом заканчивай. Нет никакого «если», одно «когда» имеется, и Кара меня дождется обязательно. А пока — отставить лирику и сопли, крайне неуместные в боевой обстановке. Нам еще через здешний гадюшник топать и топать.
В этом пункте повестки ближайших суток я ошибся. Топать нам пришлось недолго — часа два от силы.
Пока к замку не вышли.
На эльфийской карте он обозначен не был… Новостройка… надо полагать.
* * *Мне эта Дарина идея с самого начала не по душе была.
Стоит себе замок — ну и пусть бы себе дальше стоял. Хоть и черный. И то — странно было бы на землях Тьмы малиновый замок обнаружить или, скажем, желтый в розовую крапинку. А черный — это, считай, для здешних мест естественная деталь пейзажа.
С другой стороны, Дарсолана тоже во многом была права. Пройти мимо вражеского штаба и не попытаться при этом к ним в гости заглянуть — это, откровенно говоря, не по-советски и уж тем более не соответствует славным боевым традициям нашей отдельной разведроты.
Тем более, что слуг в замке и в самом деле оказалось всего ничего, а Дарина магия очень даже успешно меня от них скрывала.
Жаль, с самим хозяином не получилось.
Застукал он меня в картинной галерее. По крайней мере, я так лично для себя этот зал на мысленном плане замка обозначил.
И ведь… крадусь себе спокойно вдоль стены, никого не трогаю, и вдруг из-за дальней колонны черный маг выходит. А «шмайссер» одновременно с этим оживает, вырывается, из рук и улетает в дальний угол вместе с пистолетом, финкой и гранатами.
Ладно.
В конце концов, у меня еще полный карман талисманов и амулетов остался — должны ж они хоть когда-нибудь сработать? И вообще… хоть я и без оружия теперь, но главное-то вооружение разведчика — голова — у меня пока что на плечах. Притом, что колдун этот меня всего-то на полголовы выше… и без автомата справлюсь. Не таких укладывали.
Черт, думаю, это что ж у меня теперь должность такая — черных магов пинками выносить?!
— Эй, дядя, — спрашиваю, — скажи-ка, а что это у тебя там за картинка на стене? Небось великий Эльехо?
Картиночка, правда, на мой взгляд, была так себе: здоровенный мужик в одних трусах, с мечом — меч тоже здоровый, вроде Дариного — собрался какого-то звероящера забивать. Звероящер явно под дракона косил, но размерами не вышел — нормальный-то дракоша раза в три побольше.