Если оценить это событие по шкале ценностей, которой человечество пользовалось до катастрофы, можно провести следующую аналогию. Представьте себе многомиллионный город, пострадавший от мощного стихийного бедствия – наводнения, землетрясения, урагана, без разницы. Представьте, что в том городе помимо хаоса и разрухи возникла острейшая нехватка воды, продовольствия и медикаментов. А теперь представьте, что никто – абсолютно никто! – на белом свете даже не почесался, чтобы отправить в тот город хотя бы один контейнер с гуманитарной помощью, продуктами или цистерну с питьевой водой. Какой оглушительный скандал разразился бы после этого в мире! Невообразимая дикость! Полнейшая моральная деградация! Невиданный со времен Средневековья упадок нравов!.. Наверное, более громкий ажиотаж, чем этот, вызвало бы лишь начало ядерной войны или летящий к Земле, гигантский астероид.
Вот только в нашем случае всепланетного скандала уже не было. Отчасти потому, что в тот момент ему негде было разгораться – связь и телевидение на охваченной зомби-лихорадкой планете функционировали с большими перебоями, а местами и вовсе отсутствовали. Вторая причина, по которой никого не возмутило то, что миллионы московских копателей были брошены на произвол судьбы: везде хватало своих проблем. Настолько серьезных, что люди порой не обращали внимания даже на горящие по соседству города, падающие им на головы самолеты и сходящие у них под окнами с рельсов поезда. Рядом с ними гибли сотни и тысячи их соотечественников. Что же тогда говорить про далекую Москву с ее столь же далекими проблемами, даром, что те имели прямое отношение ко всем сегодняшним мировым бедам.
Спустя два года со дня появления в Москве первого копателя Зов наконец-то донесся до всех без исключения уголков планеты. Этого события давно и с содроганием ждали, к нему готовились, но никто был не в силах его предотвратить. Разве что характер бедствия, охватившего обе Америки, Австралию и прочие земли, отделенные от материковой Евразии морями и океанами, был другой. Там Зов не сгонял копателей отовсюду в одно место, а играл роль легендарного флейтиста-крысолова из Гамельна. Правда, этот «крысолов» манил за собой и губил не только детей, но и взрослых. И делал это в таких масштабах, что вряд ли могли пригрезиться авторам гамельнской легенды в самом жутком кошмаре.
Американские, австралийские и иные копатели шли на Зов и со временем неминуемо выходили к океану. После чего бросались в воду и отважно пускались вплавь, продолжая удерживать курс на Москву. Только туда, и никуда больше, даже если пловец-зомби стартовал с берегов Новой Зеландии, Мадагаскара или Фолклендских островов. Сначала десятки, затем – сотни, а после – тысячи пловцов стали отправляться в путь по океанским волнам. И, разумеется, в конце концов тонули, хотя среди них попадались «чемпионы», умудрившиеся отмахать водные марафоны в сотню-другую километров.
Поначалу такие массовые самоубийства вызывали у обычных людей шок. И они пытались активно с этим бороться: обносили побережья заграждениями, ставили охрану, отлавливали копателей и упекали их в такие же карантинные лагеря, что некогда строились в Подмосковье. Но все попытки сдержать угрозу провалились, как и предыдущие. Барьеры в итоге рушились, а охрана разбегалась, будучи не в силах противостоять усиливающемуся натиску зомби.
Чтобы хоть как-то сократить количество безумных утопленников-самоубийц, власти США и некоторых другие стран пошли на беспрецедентные меры. Они стали загонять копателей на океанские лайнеры и, не мудрствуя лукаво, толпами перевозили их за океан. Само собой, Россия и прочие европейские и азиатские страны наотрез отказывались принимать у себя тысячи новых копателей. Но все эти возражения были проигнорированы. Капитаны перевозящих зомби судов просто-напросто отпускали своих пассажиров на свободу в нескольких километрах от берега – расстояние, которое копатели могли без особого труда преодолеть вплавь.
Учитывая, что на этой половине мира уже царил форменный бардак, никто не противодействовал высадкам зомби-десанта. Остатки верных присяге армий сбивались с ног, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок, а также удерживая под охраной стратегические объекты и коммуникации. Да что там – даже подать официальный протест против такого вопиющего нарушения международных норм было некому. Дипломатические связи между странами разрывались, исчезая вместе с государственными границами, законами и прочими «пережитками» цивилизованной эпохи.
В общем, стараниями обеих Америк и Австралии (корабли с копателями-нелегалами шли в основном оттуда), ситуация в Евразии только усугубилась. Новые орды зомби, которых сплавили к нам под благовидным предлогом сохранения их жизней – чтобы они, не дай бог, не утопились у себя на родине! – бросились отнимать уже наши жизни. И мы – здешние чисторукие, – в долгу не остались, позаботившись о нелегалах так, как они того заслуживали. Объединяясь, вооружаясь и строя укрепления, мы повели войну, которую можно было по праву назвать Третьей Мировой. И пусть в ней не применялось ядерное оружие, количество жертв этой войны возрастало день ото дня. Впрочем, скоро их и вовсе перестали считать, поскольку делать это стало некому.
Москва…
Когда до нее добрели первые копатели из Юго-восточной Азии, Индонезии, Индии, Аравийского полуострова, а также северной и центральной Африки, все нормальные жители столицы и ее окрестностей были эвакуированы, а сама она перешла под власть зомби. Лишь в отдельных ее стратегических районах все еще хозяйничали чисторукие. Но ощущали они себя за двойными и тройными оборонительными периметрами и высокими бетонными стенами почти как в концлагере. А покидали свои убежища либо на вертолетах, либо под усиленной охраной солдат и бронетехники.
Размеры Котлована к тому моменту могли впечатлить кого угодно. Его диаметр вырос до трех километров, а глубина в центральной части достигала трехсот метров. В зоне ПКК (Повышенной Концентрации Копателей), как ее называли военные, находились не только Большой театр, Государственная дума, здание Московской мэрии, Лубянка, спортивный комплекс «Олимпийский», Государственный исторический музей и многие другие достопримечательности, но и северная оконечность Кремля! Кремлевские башни Угловая Арсенальная и Никольская, соединяющий их, отрезок стены, а также половина здания Арсенала обрушились. Их обломки валялись на южном краю Котлована и продолжали разбираться копателями. А на Красной площади громоздились гигантские отвалы земли, перемешанной с асфальтом и обломками других зданий. Все это также постепенно вручную, без какой-либо техники, сдвигалось в сторону Москвы-реки. Впрочем, при взгляде на миллионы копошащихся в Котловане зомби, пропадали все сомнения насчет того, что они могут своротить и не такие горы. Причем намного быстрее, чем это можно было себе вообразить.
С водой у этой самой гигантской в истории артели землекопов проблем не было – река Москва протекала неподалеку. А вот с едой дела обстояли гораздо хуже. Поначалу организующие рабочий процесс поводыри регулярно отпускали ту или иную стаю на промысел, и она в поисках пропитания могла отсутствовать по нескольку дней. Но запасы продуктов в эвакуированной Москве при таком наплыве прожорливых едоков быстро закончились. Поэтому все копатели Котлована обратились от безысходности к тому источнику пищи, который был для них неиссякаем – начали поедать друг друга. Каннибализм на раскопках превратился из эпизодического в повальный. И глина, которую гребли миллионы пар копательских рук, стала мокрой от крови тех, кто был съеден собратьями во благо общего дела.
Как и в любом сообществе животных-каннибалов, в первую очередь зомби пожирали самых слабых и немощных особей, калек и раненых. Бывало, достигшая Котлована, новая стая зомби-паломников сразу лишалась чуть ли не половины своих членов – тех, кто доплелся до цели на последнем издыхании. Их при молчаливом попустительстве надсмотрщиков-поводырей обгладывали до костей местные «ветераны труда». Ну а новички, которые были полны сил и желания рыть землю, вливались в эту огромную, трудолюбивую семью. И вскоре сами обагряли свои руки – а также рты и желудки, – кровью тех, кому не повезло стать источником протеинов для занятых тяжелым физическим трудом копателей.
Безнадега…
В это состояние погрузился мир, когда в нем не осталось ни одного безопасного уголка. Найденный под Москвой, гигантский древний могильник не оставлял сомнений в том, что копатели роют новую, точно такую же могилу. И роют они ее не только для себя, но и для остального человечества. ведь Зов не переставал призывать к Котловану чисторуких, не делая исключения ни для кого из них.
Все были равны перед Зовом. И все страшились его в одинаковой степени. Это была честная лотерея, где победителями считались те, кому при ежедневном розыгрыше удавалось избежать скорбного жребия. Этакая «русская рулетка» всепланетного масштаба, отказаться от игры в которую не мог никто.
Все были равны перед Зовом. И все страшились его в одинаковой степени. Это была честная лотерея, где победителями считались те, кому при ежедневном розыгрыше удавалось избежать скорбного жребия. Этакая «русская рулетка» всепланетного масштаба, отказаться от игры в которую не мог никто.
Впрочем, кое-кому в ней выпадал и выигрыш в виде шанса начать новую, гораздо более интересную жизнь. Как, например, Панкрату Ананасу. Который, если бы не Зов, вряд ли вышел когда-нибудь из тюрьмы на свободу.
История жизни Панкрата вполне соответствовала его противоречивому характеру. С одной стороны, этот человек старался жить по справедливости и не причинял зла тем, кто этого не заслуживал. С другой стороны, он был не тот человек, которого следовало бы ставить в пример молодежи, и на поступках которого воспитывать в ней добродетель. Каждое положительное качество Ананаса уравновешивалось отрицательным. И если мы с ним доживем-таки до пресловутого Страшного суда, я чисто из любопытства пропущу его вперед себя, чтобы узнать, какой же все-таки вердикт ему вынесут.
Вырос Панкрат в грязном промышленном городишке Кремнегорске, где имелись лишь две достопримечательности: цементный завод и колония строго режима. Поэтому выбор будущего у большинства тамошней молодежи был невелик. Панкрат, чей отец всю жизнь грузил мешки с цементом и скоропостижно скончался в сорок лет от силикоза, не захотел идти по стопам родителя. Тем более, что он еще с малолетства восхищался… да что там – боготворил лихих парней с воровскими наколками. Они изъяснялись между собой на особом языке, открыто плевали на закон, не боялись ничего на свете, и вообще круче них в Кремнегорске никого не было. А поскольку и «откинувшиеся» уголовники, и те, по кому тюрьма еще только плакала, жили с ним в одном бараке и встречались ему на каждом углу, мальчуган не испытывал недостатка в общении с ними.
Прилежное равнение на кумиров детства не пропало для Панкрата даром. Дворовая банда, мелкое воровство, драки, хулиганство, школьные прогулы, постановка на учет в детскую комнату милиции… В общем, первые шаги парня на его уголовной стезе были самыми что ни на есть хрестоматийными.
Странно, но каким-то чудом Панкрат избежал колонии для несовершеннолетних. Зато преуспел в другом – загремел на взрослую зону едва ли не на следующий день, как ему исполнилось восемнадцать. И загремел надолго, поскольку в пьяной драке избил с приятелями двух заводских рабочих, один из которых от побоев скончался, а другой стал инвалидом. За это российская фемида впаяла Панкрату по полной: двенадцать лет колонии строгого режима. С отбыванием наказания не на родине, а в краях более северных и холодных. Суровость приговора объяснялась еще и тем, что к тому дню Панкрат уже вымахал почти до своих нынешних габаритов, а обе его жертвы были плюгавыми мужичками предпенсионного возраста. Что при вынесении судейского вердикта сыграло отнюдь не в его пользу.
Сбылась, что называется, мечта идиота! Вот только статья, по которой осудили Панкрата, была не слишком почетная в воровской среде. Но он не особо расстроился по этому поводу. Так или иначе, дело оставалось за малым: показать себя со всех сторон правильным «пухнарем», не нарушать блатные законы, завоевать уважение у воров в законе, а там, глядишь, и жизнь наладится. И Панкрат, отмотав срок, выйдет на свободу тем, кем мечтал стать с детства – настоящим уркой, перед которым будут трепетать все. А правильные чувихи – не только трепетать, но и вожделеть запрыгнуть к нему в койку.
Как и любой юноша, в чьей голове свистит ветер блатной романтики, Панкрат старался узнать и запомнить все, что рассказывали ему о тюремных порядках его дворовые учителя и наставники. Да и проведенные до суда два месяца в СИЗО не пропали для него даром. Там ему повезло с сокамерниками. Они относились к нему дружелюбно и даже с сочувствием: как-никак, а юному громиле предстояло провести за решеткой лучшие годы своей жизни. Поэтому, прежде чем переступить порог настоящей камеры, Панкрат поднаторел в теоретическом знании уголовных обычаев не хуже, чем сдающий на летные права пилот – в знании основ управления самолетом.
К несчастью для Панкрата, в науке, которую он теперь постигал на практике, даже хорошо вызубренная теория ничем ему не помогла. Более того, впоследствии он понял, что именно его неуклюжие попытки наладить отношения с новыми сокамерниками «по понятиям» оказали ему медвежью услугу. Возможно, с обычным простаком, севшим по первой ходке, эти матерые ворюги и впрямь обошлись бы мягче. Но восемнадцатилетнему парню, который знал то, о чем ему было знать как бы рановато, учинили воистину суровый экзамен. Который стал еще жестче, когда выяснилось, что у неофита имеется гордость. И что он, на свою беду, плохо умеет ее обуздывать.
Панкрат честно пытался не уронить перед «экзаменаторами» достоинство. И в то же время старался не выглядеть в их глазах наглецом, которому покамест не положено борзеть. Не получилось. Урки поставили перед собой твердую цель сломать Панкрата морально, не дав ему ни малейшей поблажки. Зачем им это было надо, он тогда не понимал, и оттого еще больше исходил на нервы. Хотя, повзрослев и поумнев, конечно же, все понял. Банальная скука – вот единственная причина, по которой сокамерники глумились над ним, пухнарем. И чем отчаяннее он дергался, стремясь не ударить перед ними в грязь лицом, тем сильнее их это забавляло.
Тяжелейший кризис веры, что пережил Панкратом за несколько дней этих издевательств, полностью изменил его дальнейшую жизнь. Все его романтические идеалы юности рухнули до основания. Обожание, с каким он относился к прежним кумирам, сменилось дикой, исступленной злобой. И она вот-вот грозила свести его с ума. А впереди у парня было целых двенадцать лет, которые ему предстояло прожить в компании этих двуногих животных! И пускай самым позорным унижениям, вроде половых извращений, они Панкрата не подвергали, кто даст гарантию, что этого не случится завтра? Совершенно сбитый с толку, доведенный до отчаяния, он уже ни в чем не был уверен. И чем дальше, тем больше укреплялся в мысли, что эти омерзительные камерные забавы никогда не прекратятся.
И вот здесь утратившие в своей игре чувство меры урки допустили просчет, ставший фатальной ошибкой в их жизни. Чего они хотели добиться – сломать Панкрата, довести его до сумасшествия или заставить наложить на себя руки, – он так и не выяснил. Однако ни одной из этих целей его сокамерники не достигли. Потому что однажды за обедом он неожиданно вскочил и перебил их всех с помощью алюминиевой ложки и железной тарелки.
Панкрат и сам не понял, как это произошло. После очередной шутки в его адрес, вызвавшей общий гогот, у него в голове что-то перемкнуло, и он взорвался. И ладно, если бы просто начал бить ублюдкам морды. Нет, внутри Панкрата рванула не обычная эмоциональная граната, а целая Хиросима. И он, обратившись в берсерка, не успокоился до тех пор, пока все урки в камере не забились в предсмертных конвульсиях, разбрызгивая по полу кровь из своих разорванных глоток, размозженных черепов и выколотых глаз.
Главной причиной этой победы стала прежде всего внезапность, с которой убийца набросился на обидчиков. Будь они готовы к нападению, оно не увенчалось бы для него успехом. Пускай Панкрат был крупнее и сильнее любого из них, они тоже были не лыком шиты, и сообща расправились бы с дерзким пухнарем. Но его безудержная ярость придала ему, сил, быстроты и решительности. А когда до него дошло, что он натворил, извиняться перед сокамерниками было слишком поздно…
Сидя потом в штрафном изоляторе, Панкрат не волновался насчет того, что его тюремный срок вырос теперь до максимально возможного. Он знал, что попросту не проживет столько времени. И даже полугода не проживет, так как умрет сразу же по выходу из карцера. Панкрат подписал себе смертный приговор – двое из убитых им урок были ворами в законе, а такое в их мире не прощается. Особенно, если эти «авторитеты» пали от руки сопляка, не отсидевшего за решеткой и трех месяцев. И когда зашедший в изолятор, начальник колонии без обиняков сообщил юному мокрушнику и беспредельщику, какая участь тому уготована, он не сказал ничего такого, о чем Панкрат и сам бы не догадался.
Впрочем, «хозяин» навестил штрафника не только по этой причине. Казалось бы, чем вообще можно удивить потенциального мертвеца, но начальнику это удалось. Да так, что у того натуральным образом отвисла челюсть. Хотя у кого бы здесь она не отвисла, если бы ему предложили пойти и убить пахана по кличке Мотыга – самого авторитетного «законника», державшего масть над всеми ворами в колонии. А заодно – всех тех, кто будет стоять на пути Панкрата к его труднодостижимой цели.
– Сделаешь, как тебе велят – получишь мою полную защиту, отдельную камеру и усиленный паек, – подытожил свое секретное деловое предложение начальник. – Не согласишься – умрешь ровно через сутки. То есть сразу, как тебя отсюда выпустят. Причем умрешь не самой приятной и быстрой смертью, это как пить дать.