Мое оружие и патроны находились в этом же автобусе, но были спрятаны в сейфе. Между которым и мной как раз стояла эта тварь – первый зомби, с которым я столкнулся буквально нос к носу. И которого при всем желании не мог назвать человеком, хотя и был «знаком» с ним лишь несколько секунд. Схватив первое, что подвернулось под руку – настольную лампу, – я взялся молотить ею копателя по голове и отбрыкиваться, а он столь же яростно пытался дотянуться до моего горла.
И дотянулся бы, остановись я хотя бы на мгновение. Но каждый мой удар мешал ему сосредоточиться на цели и причинял ей урон. Какими бы живучими ни были зомби, удары в висок тяжелыми предметами для них также смертельны. С той лишь разницей, что для этого их надо нанести как минимум дюжину в одно и то же место.
Хорошо, что в тот раз я столкнулся не с берсерком или профи. Покусившийся на меня, безумный толстяк был силен, но нерасторопен. Разбив ему левую половину черепа, я сумел в конце концов от него отделаться. А потом перепрыгнул через агонизирующее тело и бросился к сейфу, нашаривая в кармане ключи липкими от чужой крови руками.
Никого кроме меня в автобусе уже не было, но по пути к сейфу я запнулся еще за чье-то тело. Кому оно принадлежало, во тьме было не разобрать. Кажется, это был кто-то из моих собутыльников, не сумевших отбиться от зомби-толстяка. Проверять, жив этот бедолага или нет, я не стал. Все мои мысли были обращены к находящимся в другом автобусе Алене и Антошке, чьи крики я, кажется, сейчас слышал. А, может быть, это кричали не они – поди разбери в таком шуме и суматохе. Но так или иначе, над ними нависла такая же угроза, как над остальными. Ведь если копатели добрались до меня, с той же легкостью они доберутся и до Алены с Антошкой, а женщина и ребенок от них не защитятся.
Еще один ворвавшийся в автобус копатель захотел помешать мне добраться до сейфа. Не останавливаясь, я саданул ему ногой в грудь. Вылетев обратно из дверей, он врезался спиной в следовавших за ним зомби, повалил их на асфальт и сам грохнулся навзничь поверх их дергающихся тел.
Падение не причинило им вреда, но позволило мне беспрепятственно открыть сейф, достать пояс с револьверами и зарядить два из них. Прежде я проделывал это несметное количество раз, но сейчас мои руки дрожали от волнения, что сказывалось на моей расторопности. И все же я успел вооружить до того, как мои сбитые с ног противники поднялись и снова вторглись в автобус. Вот только они меня там уже не застали. Не желая связываться с ними, я высадил пинком стекло и, не забыв сунуть в карман куртки пару пачек патронов, выпрыгнул из автобуса, что едва не стал для меня смертельной ловушкой.
Патроны! Тоже мне аргумент против зомби: безобидные восковые пули, вставленные в гильзы с неполной навеской пороха… Проще было убить медведя утиной дробью, чем уложить такой пулей копателя. Правда, в моем случае шансы повышался, ведь на арене я попадал навскидку с двадцати шагов в рублевую монету. А, значит, смогу попасть и в глаз зомби – единственное уязвимое место у него на теле, угодив в которое, восковая пуля его укокошит.
Проблема в том, что здесь была не арена, и что раньше я никогда не стрелял в человека. Но беспокойство за судьбу тех, кто был мне дорог, помогло мне переступить через этот психологический барьер. Я преодолел его, пусть даже темнота и паника плохо этому способствовали. И когда в конце концов мне удалось добраться до Алены и Антошки, на моем счету было три мертвых копателя. Которых, правда, на моем месте уложил бы каждый, поскольку я стрелял по ним практически в упор. И если бы вовремя не спускал курки, эти зомби сами бы натыкались глазами на стволы моих револьверов.
«Ругер Вакуэро» – лучшее оружие, из которого мне доводилось стрелять. А я – один из лучших стрелков, что когда-либо нажимали на спусковые крючки этих револьверов. Вот только все это оказалось совершенно бесполезным, когда дело коснулось защиты моей семьи. В ту безумную ночь я спешил к Алене и Антошке как мог. Но, к несчастью, пирующая повсюду смерть меня опередила. И когда я добежал до них, все было кончено. Копатели убили их внутри автобуса, а потом вышвырнули истекающих кровью мать и ребенка на дорогу, где еще какое-то время продолжали терзать их тела.
К моменту моего появления их уже оставили в покое, но я не смог взглянуть в последний раз на дорогие мне лица. Копатели изодрали их настолько, что они превратились в сплошное кровавое месиво. Рядом с Аленой валялся кухонный нож, которым она пыталась защитить Антошку. А у него, как я уже говорил, все еще был зажат в руке игрушечный револьвер – последняя надежда мальчишки на спасение, раз уж мои легендарные револьверы оказались на это не способны.
От осознания случившегося и бессилия что-либо изменить руки мои опустились, ноги подкосились и я упал на колени, а потом…
Остаток той ночи я помню очень смутно и фрагментарно.
Я все же нашел в себе силы встать с колен и поднять оружие до того, как меня постигла бы участь жены и сына. Чтобы хоть как-то искупить самую чудовищную ошибку в моей жизни, я спешил на крики о помощи, всаживая пули в глаза попадающихся мне навстречу зомби. Кажется, мне и впрямь удалось кого-то спасти. Но это были не те люди, которых я хотел бы видеть сейчас живыми, и потому никто из них мне не запомнился.
Также понятия не имею, как я очутился в автобусе, на котором из кромешного ада вырвались те немногие из нас, кому посчастливилось уцелеть. Если мне не изменяет память, нас насчитывалось не более пятнадцати человек – десятая часть от всей нашей гастрольной труппы! Возможно, еще двум-трем счастливчикам повезло ускакать оттуда верхом. В разгар заварухи мимо меня то и дело проносились сбежавшие из трейлеров, напуганные лошади, которых кто-нибудь мог затем оседлать. Прочие же наши друзья и родственники все до единого пали жертвами зомби. И на утро следующего дня цирк «Легенды Дикого Запада» прекратил свое существование. Он ушел в историю, как и многое другое, что уничтожили копатели до и после этой трагедии.
Последнее, что запомнилось мне, прежде чем наш автобус умчался прочь – высокий беловолосый человек. Он стоял на обочине дороги, в стороне от разыгравшейся бойни. Фары высветили его ненадолго, но этого хватило, чтобы определить: он не из наших. К тому же он был инвалидом – у него отсутствовала левая рука, ампутированная по самое плечо. Однако на зомби этот дылда тоже не походил. Он был совершено спокоен, в то время, как копатели толпой бежали за автобусом, не собираясь так просто отпускать нас отсюда.
Загадочный однорукий блондин не сдвинулся с места, когда автобус промчался мимо него, и наши взгляды на миг встретились. Что он мог увидеть в моих глазах, понятно: смертельную ярость и беспросветное отчаяние. Что я увидел в его глазах? Трудно сказать, но злобой они точно не горели. Да и других эмоций в них не прослеживалось. Это был взгляд равнодушного ко всему созерцателя, но разве можно остаться равнодушным, глядя на бесчинствующих зомби?
Можно – в том случае, если ты сам являешься одним из них и способен повелевать ими…
О том, что это был копатель-поводырь, я узнал позднее – когда этих тварей стали замечать повсеместно. Но тогда я ни о чем подобном не догадывался. Что, возможно, было и к лучшему, ведь иначе я остался бы, дабы поквитаться с главным виновником убийства Алены, Антошки и прочих моих товарищей. До которого я, впрочем, все равно не добрался бы. Потому что либо свернул бы себе шею, прыгая из мчащегося автобуса, либо был растерзан бегущими за ним зомби. Ну а так мы – горстка выживших, – доехали до Котельнича, где перевязали раны и, предавшись скорби по погибшим, поведали миру обо всем, что с нами стряслось…
Вернее, рассказывать эту историю моим товарищам пришлось уже без меня. Еще до того, как мы прибыли в Котельнич, я не выдержал и сломался. Не сказав никому ни слова, я осушил от беспросветной тоски подвернувшуюся под руку бутылку водки и позорно сбежал сразу, как только наш автобус остановился. При мне были лишь револьверы с остатком патронов, документы, да бумажник с деньгами, выплаченными мне нашим импресарио после финального представления.
Какие у меня были дальнейшие планы? О, самые что ни на есть грандиозные! Сначала – купить и выпить еще одну бутылку водки, поскольку одной мне показалось мало. А потом – найти укромный уголок и пустить себе пулю в глаз. То есть свести счеты с жизнью тем же способом, которым я так ловко убивал зомби. И который, к моему великому сожалению, не помог мне убить тех зомби, кого я должен был остановить в первую очередь.
С первым пунктом плана трудностей не возникло, а вот со вторым… Застрелиться после убойной доли алкоголя у меня не вышло – я отключился еще до того, как смог настроиться на самоубийство. А когда проспался и, обнаружив себя в каком-то придорожном мотеле, привел мысли в относительный порядок, то понял, что у меня вдруг пропала всяческая охота умирать. Малодушие не позволило мне остаться с выжившими – теми, кому предстояла тяжкая, скорбная работа: опознавать и хоронить останки наших товарищей. И это же малодушие не давало мне присоединиться к погибшим, рядом с которыми, говоря начистоту, и было сегодня мое место. Куда ни кинь, везде я повел себя недостойно. И не мог осмелиться на настоящий поступок даже в память о своих погибших близких.
В тот день было еще не поздно встать на любой из этих двух путей. Но я опять смалодушничал и в итоге выбрал третий путь: отправился куда глаза глядят к неведомой мне пока цели. Вернее, это был даже не путь, а, скорее, направление, подобное тем зигзагам, которыми добираются до Москвы копатели. И пусть в моей голове не звучал Зов, в данный момент я немногим отличался от зомби. А именно – меня не тянуло на «Трупную площадь», и вся моя жгучая ненависть была направлена лишь на самого себя.
Неприкаянный, я уходил в долгое странствие по миру, досадуя, что моя жизнь перевернулась в одночасье с ног на голову. Однако не прошло и года, как подобной жизнью зажил не только я, но и весь остальной мир! А то, что виделось мне поначалу ненормальным, постыдным или диким, вскоре повсюду стало нормой. И горе тому, кто был не готов к переменам или отказывался признавать жестокие законы новой реальности. Новый мир – мир Копателей, – был нетерпим к ретроградам, которые в нем попросту не выживали. Несмотря на то, что мы называли себя чисторукими, нам, чтобы выжить, тоже приходилось частенько марать свои руки. Причем не только в грязи, но и в крови, которая и у нас, и у зомби по-прежнему была одного и того же цвета…
Глава 6
– Читал я, помнится, в тюрьме одну книжку, – заметил Ананас, попыхивая сигареткой и рассовывая по карманам разгрузочного жилета снаряженные магазины от «Вепря». – Толстую такую книжку и до изжоги многословную, что я даже удивлялся, как у автора хватило терпения ее до конца дописать. Одно мне в той книжке безумно нравилось: она была про море. А море от зека, который пожизненный срок по строгачам мотает, находится еще дальше, чем звезды. Их я хоть иногда сквозь решетку по ночам видел, а море – только во сне. Ну или воображал его в мыслях, когда мне такие книжки порой в руки попадали.
– С чего это вдруг ты заговорил о литературе? – удивился я. Мы готовились к вот-вот предстоящей нам работе, поэтому выбранная моим новым напарником тема для беседы была довольно странной.
– Да вот с самого утра вспоминал, как та книжка называется, и только сейчас вспомнил, – пояснил Панкрат. И, подняв вверх указательный палец, доложил мне о результатах своего умственного труда: – «Моби Дик»! Там про похожего на тебя фраера с причудами рассказывается. Да ты, Иваныч, тоже, небось, этого «Дика» читал. Вы, артисты, народ образованный и тащитесь от таких толстых и умных книжек.
– Я был цирковым артистом, – напомнил я. – А от циркачей требуется ловко шевелить руками, а не мозгами, так что читать нам книжки было недосуг… Хотя ты угадал: как раз эту книжку я в свое время осилил. И понимаю, куда ты клонишь. Хочешь сказать, что я – как тот одноногий капитан Ахав, который свихнулся на поисках искалечившего его, белого кашалота. Только я годами охочусь на более мелкую и сухопутную тварь – белобрысого однорукого поводыря, так?
– Угу, – буркнул Ананас. Закончив с магазинами, он повесил «Вепрь» за спину на ремень, и взялся заряжать пулеметную ленту в «Хеклер-Кох-221». – Так и есть! Что тот Ахав, что ты – почти одного поля ягоды. С той лишь разницей, что ты пока не на всю голову долбанутый, и у тебя обе ноги на месте.
– Ну спасибо тебе за откровенность, друг сердешный! – Я шутливо приподнял над головой шляпу. – Но спорить не буду: все-таки есть в твоем сравнении доля истины. И если кто-то однажды сообщит мне, что видел поблизости того самого поводыря, вряд ли я устою перед искушением отстрелить ему вторую руку, а затем и башку. Да только глупо на это надеяться. Больше трех лет с той поры миновало, а копатели так долго не живут.
– Вот тут, Иваныч, не скажи, – возразил Панкрат. – Поводыри себя физическим трудом не изнуряют, да и вообще в земле не роются. А, стало быть, запросто могут прожить и три года, и больше. Разве только однорукий гад ушел в столицу и стал «прорабом» в Котловане – вот тогда ты можешь о нем навсегда забыть. Но если он по сию пору работает у зомби проводником вдали от Москвы, то я бы на твоем месте и правда почаще прислушивался, о каких тварях народишко в фортециях болтает…
В словах беглого зека с исполосованным шрамами лицом имелся резон. Давно замечено, что не всякий поводырь, который доводит до Москвы стаю копателей, остается с нею до конца. Иногда зомби-лидеры поворачивали обратно и удалялись от столицы на сотни, или даже тысячи километров, чтобы собрать новую стаю и тоже повести ее к Котловану. Следуя своей загадочной логике, поводыри никогда не ходили одними и теми же дорогами. Если, например, один из них доставлял бригаду копателей с юга, то сразу после этого он мог без видимых причин отправиться на север, запад или восток. Поэтому я имел все основания предполагать, что виновный в гибели моей семьи, однорукий поводырь действительно мог быть еще жив.
Главная моя проблема состояла не в том, как его убить. Сначала его требовалось отыскать. Что было ой как непросто, так как сегодня он мог находиться где угодно: на Дальнем Востоке, в Сибири, в Индии, в Китае, на Аравийском полуострове, на Кавказе, в Европе… или даже в каком-нибудь полукилометре от меня! Короче говоря, изловить моего «белого кита» являлось посложнее, чем Моби Дика. Капитан Ахав хотя бы знал пути миграции китов и их повадки. А я помнил лишь несколько особых примет своего обидчика, не более. Да и те за три года, что миновали с нашей злополучной встречи, могли измениться. Кроме, пожалуй, отсутствующей левой руки. Пусть копатели и живучее чисторуких, но оторванные конечности у них, как и у нас, заново не отрастают.
Для бывшего уголовника-рецидивиста Ананас рассуждал на удивление здраво и всегда прислушивался к чужому мнению. И это при том, что ко многим обыденным вещам проведший треть жизни за решеткой Панкрат относился прямо-таки с детской наивностью. Это всякий раз давало ему повод для самоиронии, что в свою очередь ломало мои стереотипы о закоренелых преступниках. По крайней мере, до Ананаса я не сталкивался со столь практичными и необидчивыми представителями уголовного мира.
Прошло три месяца с тех пор, как мы с Ананасом привезли в Лопатино насильника и убийцу Дырокола, а также двух его подельников. Там Панкрат разделался с ними уже окончательно, благо, лопатинцы не возражали насчет того, что убийц казнит заезжий палач, а не они. Да и с чего бы им было возражать? Одного взгляда на свирепого громилу хватало, чтобы понять: сегодня Вовану отольются слезы не только его недавних жертв, но и прочих несчастных, кого он еще загубил в своей жизни. Включая убитых в детстве из рогатки голубей и замученных соседских кошек.
И Ананас лопатинцев не разочаровал! Я не люблю смотреть на публичные истязания, даже если те являют собой заслуженную кару за преступления. Поэтому, пока мой временный компаньон орудовал в поте лица тесаком на возведенном для Дырокола эшафоте, я сидел неподалеку в трактире. И расслаблялся после многотрудной работы более цивилизованным способом: выпивал, поминая заодно павшего от моей руки Сашку Урагана и обдумывая свои дальнейшие планы.
Спокойного отдыха, правда, не получалось. Умирающие в муках бандиты оглашали поселок дикими воплями. Столпившийся на площади народ тоже вопил, только его крики были исполнены презрения и злорадства. Меня их гвалт изрядно раздражал. Но поскольку другого трактира здесь не было, приходилось, скрипя зубами, терпеть это неудобство.
Награду Ананас, как и обещал, не взял. Зато не отказался от предложения бесплатно отужинать в трактире и провести такую же дармовую ночь в публичном доме. Это стало для беглого зека своеобразным откровением. Как выяснилось впоследствии, такая шикарная лафа, да к тому же законная, ему еще ни разу в жизни не выпадала. И потому, как бы ни чтил Панкрат свой персональный кодекс чести, там не нашлось пункта, запрещающего ему предаваться мелким радостям жизни. В особенности, когда за них с Ананаса не требовали плату.
– Ну что, оценил преимущества настоящего бизнеса перед той любительской самодеятельностью, на которую ты почем зря растрачиваешь свои таланты? – поинтересовался я у него, когда на следующее утро подсел к нему в трактире за завтраком. И без того жуткая рожа громилы опухла после всенощного кутежа, но вид у него был несказанно довольный.
Не отрываясь от еды, Панкрат пробурчал в ответ что-то неразборчивое, хотя его тон все же был неагрессивным. «Не сочти за грубость, Иваныч, но не пойти ли тебе лучше нахрен!» – видимо, как-то так расшифровывался этот набор рычащих звуков.
– Чего тебе еще от меня надо? – снова огрызнулся Ананас, когда прожевал кусок бифштекса и, к своему разочарованию, понял, что я не намерен оставлять его в покое.
– Нет желания заняться делом на профессиональном уровне? – спросил я его напрямую, не став больше ходить вокруг да около. – Парень ты толковый, слово свое держишь, пьешь в меру, мирных жителей не задираешь и с дамами ведешь себя по-джентльменски. Как по мне, ты просто создан для этой работы. А то, что тебя не интересует вознаграждение, так и вовсе прекрасно – значит, нам не придется ругаться при его дележе! Я буду забирать себе награду, ты получаешь все трофеи, какие только соберешь – вполне честная сделка.