– Нет, я говорил не ради красного словца. Мы бессмертны. Только один враг способен нас уничтожить – это огонь, и не важно, будет ли источником его вон тот факел или дневное светило. Приятно сознавать, что, когда мы все-таки наконец устаем от этого мира, существует еще восход солнца.
– Я твой, Мастер. – Я крепко обнял его и попытался завоевать его поцелуями. Он терпел их и даже улыбался, но не шелохнулся и никак на них не ответил.
Но когда я оторвался от него и сложил правую руку в кулак, как если бы намеревался его ударить, – конечно, я бы на это не осмелился – он, к моему изумлению, начал сдаваться.
Он повернулся и бережно обнял меня сильными, но неизменно ласковыми руками.
– Амадео, я не могу без тебя жить. – В его ослабевшем голосе слышалось отчаяние. – Я хотел показать тебе зло, а не развлечение. Я хотел показать тебе безнравственную сторону моего бессмертия. И мне это удалось. Но при этом я и сам ее увидел, она затмила мне глаза, мне больно, я устал.
Он прижался ко мне головой и обнял еще крепче.
– Делайте со мной что хотите, сударь, – сказал я. – Заставьте меня страдать и стремиться к этому, если вам так угодно. Я ваш раб. Я ваш.
Он отпустил меня и поцеловал, на сей раз довольно холодно.
– Четыре ночи, дитя мое, – сказал он, отстраняясь. – Я ухожу исполнить долг перед древними. Увидимся через четыре ночи.
На прощание он поцеловал свои пальцы и приложил их к моим губам, а потом исчез.
Я остался один. Приближалось морозное утро. Я стоял в одиночестве под бледнеющим небом и знал, что искать его бессмысленно.
В величайшем унынии я побрел назад, из переулка в переулок, срезая путь по маленьким мостикам, чтобы забраться в самую сердцевину пробуждающегося города, сам не зная зачем.
Осознав, что вернулся к дому убитых мужчин, я слегка удивился, однако еще больше поразил меня тот факт, что дверь до сих пор открыта, как будто в любой момент мог появиться слуга. Тем не менее навстречу мне никто не вышел.
Небо постепенно светлело и вскоре стало бледно-голубым. По поверхности канала полз туман. Я пересек мостик, ведущий к двери, и снова поднялся по ступенькам. Из неплотно захлопнутых окон просачивался мутный свет. Я нашел обеденный зал, где до сих пор горели свечи. В воздухе висел удушающий запах табака, воска и острой пищи.
Я вошел внутрь и обследовал трупы, лежавшие, как он их и оставил, в полном беспорядке; они слегка пожелтели, приобрели восковой оттенок и уже стали добычей мошек и мух.
В глухой тишине слышалось только жужжание насекомых.
Лужицы пролитого на столе вина подсохли. На трупах не сохранилось никаких следов насильственной смерти.
Меня снова затошнило, затошнило до дрожи, и я сделал глубокий вдох, чтобы сдержать рвоту. Тут я осознал, зачем пришел.
Ты, наверное, знаешь, что в те дни мужчины носили поверх курток короткие плащи, иногда прикреплявшиеся к верхней одежде. Такой плащ мне и понадобился, и я нашел его, сорвав со спины лежавшего лицом вниз горбуна. Это был ослепительно яркий плащ канареечно-желтого цвета, отороченный белой лисицей и подбитый плотным шелком. Я завязал на нем узлы, чтобы получился прочный глубокий мешок, а потом поднялся и прошел к столу. Прежде чем сложить в импровизированный мешок кубки, я выплескивал из них остатки содержимого.
Закончив, я осмотрелся, дабы убедиться, что не пропустил ни один кубок. Нет, собраны все. Я осмотрел трупы: моего спящего рыжеволосого Мартино, уткнувшегося лицом в лужу вина, растекшегося по белому мрамору, и Франсиско, из чьей головы действительно вытекла небольшая струйка потемневшей крови.
Над этой кровью, как и над останками жареного поросенка, жужжали и гудели мухи. Налетел целый батальон черных жучков, очень распространенных в Венеции, так как их разносит вода, – они побежали по столу к лицу Мартино.
Через открытую дверь в зал проник спокойный согревающий свет. Наступило утро.
Обведя эту сцену последним взглядом, навсегда запечатлевшим в моей памяти каждую ее деталь, я вышел и отправился домой.
К моему приходу мальчики уже проснулись и занимались делами. Старый плотник ремонтировал дверь, которую я разбил топором.
Я передал служанке мешок с позвякивавшими в нем кубками, и она, сонная, только что пришедшая с улицы, приняла его, не сказав ни слова.
Внутри меня все сжалось, к горлу подступила тошнота, и мне показалось, что на этот раз меня непременно вырвет, а точнее, разорвет. Впечатление было такое, что мое тело чересчур мало, чтобы служить вместилищем всего, что я знаю и чувствую. В голове звенело. Мне хотелось лечь, но прежде необходимо было увидеть Рикардо – встретиться с ним и со старшими мальчиками. Обязательно.
Я побрел по дому, пока не нашел их, – они собрались на лекцию молодого адвоката, который приезжал из Падуи всего один-два раза в месяц, чтобы начать наше юридическое образование. Рикардо заметил меня в дверях и сделал жест, призывающий к молчанию. Говорил учитель.
Мне нечего было сказать. Я прислонился к двери и смотрел на своих друзей. Я любил их. Да, несомненно, любил. И готов был за них умереть. Как только я это осознал, слезы облегчения безудержно хлынули из моих глаз. Увидев, что я отвернулся, Рикардо выскользнул из комнаты и подошел ко мне.
– Что случилось, Амадео? – спросил он.
Внутренние мучения довели меня до полубредового состояния. Я опять увидел умерщвленную компанию за обеденным столом. Я повернулся к Рикардо и заключил его в объятия, наслаждаясь его теплом и человеческой мягкостью, а затем сказал, что готов умереть за него, умереть за каждого из них и за Мастера тоже.
– Но почему, в чем дело, зачем сейчас эти клятвы? – спросил он. Я не мог рассказать ему о бойне. Я не мог рассказать ему о том, с каким хладнокровием наблюдал, как умирают люди.
Я скрылся в спальне Мастера, лег на кровать и постарался заснуть.
Поздно вечером, когда я проснулся и обнаружил, что дверь заперта, я выбрался из постели и подошел к письменному столу Мастера. К своему изумлению, я увидел, что там лежит его книга, та самая, которую он всегда прятал.
Конечно, я не посмел бы перевернуть ни единой страницы, но она была открыта, и страница передо мной была заполнена латинскими письменами. Хотя эта латынь показалась мне странной и сложной для понимания, заключительные слова я разобрал без ошибки:
«Как за такой красотой может скрываться такое израненное и непреклонное сердце, и почему я не могу его не любить, почему я в своей усталости не могу не опираться на его непреодолимую и одновременно неукротимую силу? Разве это не иссохший, мрачный дух мертвеца в детском обличье?»
Я почувствовал странное покалывание, распространившееся по голове и по руками. Так вот я какой! «Израненное и непреклонное сердце!», «иссохший, мрачный дух мертвеца в детском обличье!». Нет, я не мог это отрицать; не мог сказать, что это неправда. Но какими же обидными, какими категорично жестокими показались мне эти слова. Нет, не жестокими, а всего лишь безжалостными и точными. И какое право я имел ожидать чего-то другого?
Я заплакал.
Я по обыкновению лег на нашу кровать и взбил мягчайшие подушки.
Четыре ночи. И как я их выдержу? Чего он от меня хотел? Чтобы я попрощался со всем, что знал и любил смертным мальчиком? Вот такими были бы его указания. Так я и сделаю.
Но судьбой мне было отпущено всего несколько часов.
Меня разбудил Рикардо, тыча мне в лицо запечатанной запиской.
– Кто это прислал? – сонно спросил я. Я сел, просунул под сложенную бумагу большой палец и сломал восковую печать.
– Прочитай, и сам мне скажешь. Ее доставили четверо, компания из четырех человек. Должно быть, что-то чертовски важное.
– Да, – сказал я, разворачивая ее, – учитывая, какой у тебя перепуганный вид. – Он стоял надо мной, скрестив руки. Я прочел следующее:
«Дорогой мой ангел!
Не выходи из дома. Ни под каким предлогом не выходи на улицу и не впускай никого, кто захочет войти. Твой злобный английский лорд, граф Гарлек, путем самого нещепетильного вынюхивания установил твою личность и теперь клянется в своем безумии увезти тебя к себе в Англию или же сложить твои останки у дверей твоего господина. Признайся Мастеру во всем. Только его сила сможет тебя спасти. И непременно пришли мне в ответ записку, иначе я совсем потеряю голову – из-за тебя и из-за жутких историй, о которых все утро судачат на всех каналах и площадях.
Твоя верная Бьянка»
– Черт возьми, – сказал я, складывая письмо. – Мариуса не будет четыре ночи, а теперь еще и это. Мне что, все эти четыре ночи, самые важные, прятаться под этой крышей?
– Хорошо бы, – сказал Рикардо.
– Значит, ты уже все знаешь.
– Бьянка рассказала. Англичанин проследил за тобой до дома Бьянки и, услышав, что ты все время пробыл у нее, разнес бы ее комнаты, если бы гости всей толпой его не остановили.
– Ну почему же, ради всего святого, они его не убили? – с отвращением спросил я.
Он выглядел ужасно обеспокоенным и полным сочувствия.
– Думаю, они рассчитывают в этом на нашего господина, – сказал он, – раз уж этот человек гоняется за тобой. С чего ты так уверен, что Мастер собрался уехать на четыре ночи? Он приходит и уходит, никого не предупреждая.
– Х-м-м-м, не спорь со мной, – уверенно ответил я. – Рикардо, он вернется домой только через четыре ночи, а я не останусь сидеть взаперти в этом доме, тем более когда лорд Гарлек меня порочит.
– Лучше останься! – ответил Рикардо. – Амадео, этот человек прославился своим мечом. Он занимается с мастером фехтования. Он – гроза всех таверн. Ты же знал это, когда с ним связался, Амадео. Подумай, что ты делаешь. О нем говорят только плохое.
– Тогда пойдем со мной. Тебе достаточно будет отвлечь его, и я его убью.
– Нет, ты неплохо обращаешься с мечом, это правда, но ты не убьешь человека, который умел мастерски владеть клинком, еще когда тебя и на свете-то не было.
Я откинулся на подушки. Что мне делать? Я сгорал от нетерпения выйти в свет, от желания взглянуть на все с великим ощущением важности моих последних дней в человеческом мире... А что теперь? Мало того, человек, годный только на несколько ночей буйных хулиганских удовольствий, несомненно, всем и каждому сообщает о своем недовольстве.
Как ни горько было это сознавать, похоже, придется остаться дома. Ничего не поделаешь. Мне очень хотелось убить наглеца, убить своим собственным мечом и кинжалом. Мне даже казалось, что у меня есть все шансы... Но что значит это пустячное приключение в сравнении с тем, что ожидает меня по возвращении Мастера?!
Дело в том, что я уже покинул мир обыденных вещей, мир сведения заурядных счетов, и теперь меня нельзя было вовлечь в дурацкую авантюру, которая могла бы лишить меня права на ожидающую меня странную судьбу.
– Ладно, а Бьянка от него в безопасности? – спросил я Рикардо.
– В полной безопасности. У нее столько поклонников, что дом не в состоянии их вместить, и она всех настроила против него и в твою пользу. Теперь напиши ей что-нибудь, вырази благодарность и поклянись мне, что останешься дома.
Я поднялся и пошел к письменному столу Мастера. Я взял перо. Меня остановил жуткий грохот, сопровождаемый чередой пронзительных криков. В каменных комнатах зазвучало их эхо. Я услышал, как побежали люди. Рикардо встал в позицию и положил ладонь на рукоять меча.
Я приготовил собственное оружие, вынув из ножен как легкую рапиру, так и кинжал.
– Господи Боже, неужели этот человек в нашем доме?
Все крики заглушил ужасный вопль.
В дверях появился малыш Джузеппе с призрачно белым лицом и большими округлившимися глазами.
– Черт побери, в чем дело? – спросил Рикардо, хватая его за плечи.
– Он ранен ножом. Смотри, он весь в крови! – сказал я.
– Амадео, Амадео! – разнеслось по каменной лестнице. Это был голос англичанина.
Мальчик согнулся от боли. Удар пришелся прямо в живот, чудовищная жестокость. Рикардо был вне себя.
– Закрой дверь! – заорал он.
– Как же я закрою дверь, – закричал я, – если остальные могут случайно попасться ему на пути?
Я выбежал в большой зал и помчался в портего – главное помещение в доме.
На полу, скорчившись, лежал другой мальчик, Джакопо. Я увидел, что по камням течет кровь.
– Это уже переходит все границы! Настоящее избиение младенцев! – заорал я. – Лорд Гарлек, выходи. Тебя ждет смерть.
Я услышал за спиной крик Рикардо. Малыш, несомненно, умер.
Я побежал к лестнице.
– Лорд Гарлек, я здесь! – крикнул я. – Выходи, звероподобный трус, детоубийца! Я приготовил камень для твоей шеи!
Рикардо развернул меня в другую сторону.
– Вон там, Амадео, – прошептал он. – Я с тобой. – Он со свистом выхватил клинок. Он намного лучше меня обращался с мечом, но это был мой поединок.
Он стоял в противоположном конце портего. Я надеялся, что он будет еле держаться на ногах от пьянства, но мне не повезло. Я мгновенно увидел, что если он и лелеял мечту увезти меня силой, то она испарилась без следа; он убил двух мальчиков и понимал, что похоть довела его до последней грани. Передо мной был отнюдь не ослепленный любовью противник.
– Господь наш на небесах, помоги нам! – прошептал Рикардо.
– Лорд Гарлек, – закричал я. – Ты посмел устроить бойню в доме моего господина!
Я отступил в сторону от Рикардо, чтобы освободить нам обоим место, и сделал ему знак пройти вперед, подальше от верхней ступеньки. Я взвесил в руках рапиру. Недостаточно тяжелая. Господи, как я пожалел, что мало тренировался.
Англичанин направился ко мне. Я раньше и не замечал, какой он высокий, какие длинные у него руки, а это дает ему большое преимущество. Его плащ развевался, ноги облегали тяжелые сапоги, в одной руке он держал поднятую рапиру, в другой – свой длинный итальянский кинжал. По крайней мере, настоящего тяжелого меча у него не было.
Огромная комната зрительно уменьшала его размеры, тем не менее было видно, что он обладает мощным телосложением. На голове его пылали медные волосы, голубые глаза налились кровью, но он твердо стоял на ногах, и не менее твердым был его убийственный взгляд, хотя по лицу струились горькие слезы.
– Амадео! – воззвал он через все просторное помещение, надвигаясь на меня. – Я жил и дышал, но ты вырвал из моей груди сердце и забрал его с собой! Сегодня ночью мы вместе отправимся в ад.
6
Высокий длинный парадный зал нашего дома, портего, представлял собой отличное, просто идеальное место для поединка. Ничто не могло бы запятнать его потрясающие мозаичные полы с разноцветными мраморными кругами и праздничными узорами из сплетенных цветов и крошечных диких птиц.
Мы получили для сражения целое поле, ни один стул не мог попасться нам на пути, чтобы помешать убить друг друга.
Я двинулся на англичанина, не успев признаться себе, что я еще не слишком хорошо фехтую, что я никогда не проявлял к этому врожденных способностей и понятия не имею, что хотел бы сейчас от меня мой господин, то есть что бы он посоветовал, будь он рядом.
Я сделал несколько самоуверенных выпадов, которые лорд Гарлек парировал с такой легкостью, что я чуть было не отчаялся. Но в тот момент, когда я решил, что пора перевести дух и, может быть, даже бежать, он взмахнул кинжалом и рассек мое левое плечо. Порез ужалил меня и привел в бешенство.
Я вновь ринулся на него, и на этот раз мне повезло: я сумел добраться до его горла. Простая царапина, но из нее на тунику хлынула кровь, и, получив эту рану, он разозлился не меньше меня.
– Гнусный, проклятый дьяволенок, – говорил он, – ты заставил меня обожать тебя, чтобы притащить меня сюда и четвертовать в свое удовольствие. Ты же обещал, что вернешься.
На самом деле он изливал на меня такой словесный огонь на протяжении всего поединка. Наверное, он нуждался в нем, как нуждаются в поддержке боевого барабана и флейты во время атаки.
– Иди-ка сюда, паршивый ангелочек, я тебе крылышки пообрываю! – говорил он.
Обрушив на меня град быстрых выпадов, он отогнал меня назад. Я споткнулся, потерял равновесие и упал, но мне удалось вскочить на ноги и использовать низкую позицию, чтобы нанести удар в опасной близости от его мошонки, из-за чего он вздрогнул от неожиданности. Я бросился на него, понимая, что любое промедление не в моих интересах.
Он уклонился от моего клинка, засмеялся и сверкнул кинжалом, на сей раз попав мне в лицо.
– Свинья! – заревел я, не успев остановиться. Я и не знал, что так безнадежно тщеславен. Мое лицо – ни больше ни меньше. Он порезал его! Мое лицо! Я почувствовал, как хлещет кровь, – лицевые раны всегда сильно кровоточат – и ринулся на него, теперь уже забыв обо всех правилах поединка, неистово вращая рапиру, рассекая воздух. Пока он отчаянно парировал удары то справа, то слева, я увернулся, вонзил кинжал ему в живот и рванул лезвие вверх, однако оно наткнулось на толстый, инкрустированный золотом кожаный ремень.
Я попятился, когда он попытался заколоть меня одновременно и рапирой, и кинжалом, но тут он выронил оружие и схватился за вываливающиеся наружу внутренности.
Он упал на колени.
– Прикончи его! – заорал Рикардо. Он, как человек чести, стоял сзади. – Прикончи его, быстрее, Амадео, или это сделаю я. Подумай, что он устроил под этой крышей. – Я поднял рапиру.
Англичанин внезапно схватил собственную рапиру и со стоном, морщась от боли, сверкнул ею в мою сторону. Он рывком поднялся и кинулся на меня. Я отскочил. Он снова рухнул на колени. Ему было плохо, он дрожал. Он уронил рапиру, опять схватившись за раненый живот. Мой противник не умер, но и сражаться дальше не мог.
– О Господи, – прошептал Рикардо, сжимая свой кинжал. Но было видно, что он не может поднять руку на безоружного.
Англичанин перевернулся на бок и подтянул к животу согнутые в коленях ноги. С гримасой боли он положил голову на камень, сделал глубокий вдох, и его лицо разгладилось. Он боролся с ужасной болью и не желал верить, что ему пришел конец.