– Надежда, – Уэрнер словно читал его мысли. – Я вижу это по твоим глазам. Ты впервые ощутил надежду.
Подумав, Рипли решил, что это удивительное новое чувство, возможно, и есть надежда, хотя, с другой стороны, речь могла идти о некой форме безумия, предшествующего коллапсу, через который прошел Уэрнер. И не в первый раз за этот день его охватила тревога.
– Что ты имел в виду… я могу освободиться в тебе?
Уэрнер наклонился ближе, голос его стал еще мягче.
– Как Патрик Дюшен освобожден во мне.
– Патрик Дюшен? Ты разорвал его на куски в изоляторе номер два. Я стоял рядом с Пасечником, наблюдал, как ты это делал.
– Все это только казалось, – ответил Уэрнер. – Смотри.
Лицо Уэрнера начало меняться, черты его исчезли, оно стало ровным, как поверхность яйца, а потом на этой поверхности сформировалось лицо Патрика Дюшена, клона, который служил Пасечнику приходским священником в церкви Госпожи наших печалей. Глаза открылись, и голосом Патрика трансформированный Уэрнер произнес:
– Я жив в Уэрнере и наконец-то свободен.
Стоя в тот вечер рядом с Пасечником, наблюдая за происходящим в изоляторе номер два по шести экранам, Рипли видел, как трансформированный Уэрнер, тогда практически полностью ставший пауком, расколол череп Патрика и достал его мозг, словно ядро ореха.
– Ты съел мозг Патрика, – сказал Рипли Уэрнеру, хотя в тот момент перед ним стоял вроде бы Патрик Дюшен.
– Нет, – ответило существо голосом Патрика Дюшена. – Уэрнер полностью контролирует свою клеточную структуру. Он расположил мой мозг внутри себя и мгновенно вырастил артерии и вены, чтобы обеспечить его питание.
Лицо и тело приходского священника церкви Госпожи наших печалей плавно трансформировалось в лицо и тело начальника службы безопасности «Рук милосердия».
– Я полностью контролирую свою клеточную структуру, – прошептал Уэрнер.
– Да, вижу, – кивнул Рипли.
– Ты можешь стать свободным.
– Пожалуй.
– Мы можешь начать во мне новую жизнь.
– Странная это будет жизнь.
– Та жизнь, которую ты ведешь, тоже странная.
– Это правда, – признал Рипли.
Рот сформировался на лбу Уэрнера. Губы двигались, появился язык, но сам рот не произнес ни звука.
– Полный контроль? – спросил Рипли.
– Полный.
– Абсолютно полный?
– Абсолютно.
– Ты знаешь, что у тебя на лбу появился рот?
– Да… это демонстрация моего контроля.
Голосом Патрика Дюшена рот во лбу запел «Аве Мария».
Уэрнер закрыл глаза, лицо напряглось. Рот перестал петь, язык облизал губы, а потом рот исчез, лоб вновь стал обычным.
– Я бы предпочел освободить тебя, имея на то твое разрешение, – продолжил Уэрнер. – Я хочу, чтобы мы все жили в гармонии внутри меня. Но, если придется, я освобожу тебя и без твоего разрешения. Я – революционер, призванный выполнить свою миссию.
– Ясно, – кивнул Рипли.
– Ты освободишься от сердечной боли.
– Это хорошо.
– Тебе больше не придется сидеть на кухне и руками рвать окорока и грудинку.
– Откуда ты знаешь об этом?
– Раньше я был начальником службы безопасности.
– Да, конечно.
– Что тебе действительно хочется – так это рвать живую плоть.
– Старых людей.
– Они имеют все, чего у нас нет.
– Я их ненавижу, – признал Рипли.
– Освободись во мне, – соблазнял голос Уэрнера. – Освободись во мне, и первая плоть, которую мы разорвем вместе, будет плотью самого старого из представителей Старой расы, живущих на Земле.
– Пасечника.
– Да. Виктора. И когда все сотрудники «Рук милосердия» будут жить во мне, мы разом покинем это место и будем убивать, убивать и убивать.
– Если ты так ставишь вопрос…
– Да?
– А что я могу потерять?
– Ничего, – ответил Уэрнер.
– Что ж, тогда…
– Ты хочешь освободиться во мне?
– Это будет больно?
– Я буду осторожен.
– Тогда… ладно.
Внезапно превратившись в паука, Уэрнер схватил голову Рипли хитиновыми лапами и разломал его череп, как скорлупу фисташки.
Глава 14
В следующем за Беннетами доме жили Антуан и Евангелина Арсеню. Дом окружала веранда, кованое ограждение которой сложностью орнамента практически не уступало отелю «Дом Лабланша» во Французском квартале. Не менее красивое ограждение веранды второго этажа частично скрывали каскады пурпурной буганвильи, которая росла во дворе и перебралась через крышу.
Миновав калитку между двумя участками, Джанет Гитро, обнаженная, и Баки Гитро, полностью одетый, увидели, что большинство окон в доме Арсеню темные. Свет виднелся только в задней части дома.
Они двинулись на разведку.
– На этот раз я скажу, что произошло что-то ужасное, – предупредил Баки, – а ты будешь стоять так, чтобы тебя не увидели.
– А что будет, если они меня увидят?
– Они могут испугаться, потому что ты голая.
– А с чего им пугаться? Я же сексуальная, так?
– Ты определенно сексуальная, но сексуальность и случилось-что-то-ужасное никак не вяжутся.
– Ты думаешь, у них возникнут какие-то подозрения?
– Именно так я и думаю.
– Я не вернусь за одеждой. Я ощущаю себя такой живой и точно знаю, что убивать голой – самое лучшее, что только может быть.
– Я не собираюсь с этим спорить.
Шаг за шагом, они шли сквозь дождь. Баки завидовал свободе Джанет. Она выглядела сильной, здоровой и настоящей. Излучала мощь, уверенность и звериную свирепость, которая заставляла его кровь ускорить бег.
А его одежда отяжелела от дождя, висела на нем, как мешок, придавливала к земле, а промокшие туфли натирали подъем стопы. И даже забывая полученное юридическое образование, он чувствовал, что остается пленником программы, заложенной в него в резервуаре сотворения, которая определяла, что он может делать, а чего – нет. Ему дали сверхчеловеческую силу, сверхчеловеческую прочность, однако приговорили к смиренной и покорной жизни, лишь пообещав, что придет день, когда такие, как он, будут править миром. Пока же ему поручили скучную работу: прикидываться, что он – Баки Гитро, политический деятель местного масштаба и не хватающий звезд с неба прокурор, с кругом друзей, таких же занудных, как обитатели больничной палаты, которым сделали химическую лоботомию.
В задней части дома светились два окна на первом этаже, за которыми находилась примыкающая к кухне семейная гостиная Арсеню.
Решительно расправив плечи и высоко вскинув голову, с блестящим от воды телом, Джанет поднялась на веранду, словно валькирия, только что спланировавшая на землю с бушующего неба.
– Держись ближе к ограждению, – прошептал Баки, проходя мимо нее к ближайшему из освещенных окон.
У Антуана и Евангелины Арсеню было двое сыновей. Ни один не рассматривался кандидатом на звание «Юный американец года».
По словам Янси и Элен Беннетов, которые уже умерли, но при жизни обычно говорили правду, шестнадцатилетний Престон любил дать пинка или подзатыльник детям помладше, которые жили неподалеку. А годом раньше замучил до смерти соседскую кошку, о которой пообещал заботиться, когда хозяева на неделю уехали в отпуск.
Двадцатилетний Чарльз тоже жил дома, не работал и не учился. В тот вечер, когда Джанет начала обретать себя, Чарльз Арсеню все еще искал, чем бы ему заняться. Вроде бы склонялся к тому, чтобы организовать какой-нибудь бизнес по Интернету. Дедушка со стороны отца оставил ему доверительный фонд, и он тратил деньги на исследование некоторых направлений онлайновой торговли, выискивая наиболее прибыльное. Янси же утверждал, что Чарльз по десять часов в день не вылезал с порнографических сайтов.
Шторы не задернули, так что Баки смог оглядеть семейную гостиную. Чарльз сидел в кресле, один. Положив босые ноги на скамеечку, смотрел DVD на громадном плазменном экране.
Ничего порнографического, в смысле секса, на экране не показывали. Мужчина в рыжем парике и с клоунским гримом, держа в руках бензопилу, угрожал сделать распил-другой на лице полностью одетой молодой женщины, прикованной к огромной статуе генерала Джорджа С. Паттона. Судя по качеству, фильм, несмотря на антивоенную направленность, едва ли мог претендовать на «Оскар», и Баки как-то сразу понял, что этот парень в клоунском гриме реализует свою угрозу.
Обдумывая дальнейшую стратегию, Баки попятился от окна и вернулся к Джанет.
– Там только Чарльз, смотрит какой-то фильм. Остальные, должно быть, спят. Пожалуй, мне не стоит показываться. Не стучи в дверь. Постучи в окно. Пусть увидит… какая ты.
– Собираешься сфотографировать? – спросила она.
– Думаю, камера – уже пройденный этап.
– Пройденный? А как же наш альбом?
– Не думаю, что нам нужен альбом. Думаю, мы будем все делать вживую, ходить от дома к дому, и времени на просмотр у нас просто не останется.
– Так ты действительно хочешь прикончить одного из них?
– Я более чем готов, – подтвердил Баки.
– Так ты действительно хочешь прикончить одного из них?
– Я более чем готов, – подтвердил Баки.
– И скольких мы сможем убить на пару до утра?
– Думаю, двадцать или тридцать легко.
Глаза Джанет блеснули в глубоком сумраке.
– Я думаю, сотню.
– Что ж, будем к этому стремиться, – ответил Баки.
Глава 15
На застекленном крыльце висели подвешенные к потолку корзины с папоротниками. Листья напоминали пауков, изготовившихся к броску на жертву.
Не боясь тролля, но и не собираясь сидеть с ним в темноте, Эрика зажгла свечу в граненом подсвечнике из красного стекла. Из-за геометрии огранки огонек раскрасил лицо тролля в разные оттенки красного, и оно стало напоминать кубистский портрет Красной смерти из одноименного рассказа Эдгара По, будь это рассказ о забавном карлике с круглым подбородком, безгубой полоской рта, бородавчатой кожей и огромными, выразительными, прекрасными (и странными) глазами.
Эрике как жене Виктора полагалось демонстрировать остроумие и умение поддержать разговор в тех случаях, когда Виктор принимал гостей у себя дома и ей отводилась роль хозяйки, или шел с нею в гости или на какие-нибудь публичные мероприятия. Поэтому в ее программе содержалась целая энциклопедия литературных аллюзий, и Эрика без труда находила среди них наиболее подходящую к случаю, хотя не читала ни одной книги, из которых эти аллюзии вошли в человеческий лексикон.
Если на то пошло, ей строго-настрого запретили читать книги. Эрика Четвертая, ее предшественница, проводила много времени в превосходной библиотеке Виктора, возможно, чтобы самосовершенствоваться и быть лучшей женой. Но книги испортили ее, и Виктор отделался от Эрики Четвертой, как отделываются от больной лошади.
Эрике Пятой однозначно дали понять, что книги опасны, что в мире нет ничего более опасного, во всяком случае, для жены Виктора Гелиоса. Эрика не знала, правда ли это, но не сомневалась: начни она читать книги, ее жестоко накажут, а то и уничтожат.
Какое-то время, сидя за столом, она и тролль с интересом разглядывали друг друга. Она пила коньяк, он – белое вино, бутылку которого Эрика ему дала. По веской причине она молчала, а он, казалось, с пониманием и сочувствием относился к тому положению, в которое он поставил ее несколькими словами, произнесенными ранее.
В первый раз подойдя к окну, прижавшись к стеклу лбом, глядя на нее, сидящую на крыльце (до того, как Эрика собрала ему корзинку), тролль представился: Харкер.
– Эрика, – ответила она, указав на себя.
Его улыбка тогда показалась ей отвратительной раной. Эрика не сомневалась, что ничего бы не изменилось, если бы он вновь улыбнулся, потому что от более близкого знакомства такие лица красивее не становились.
Идеальной хозяйке полагалось радушно принимать любого гостя, каким бы он ни был уродом, вот Эрика и продолжала смотреть на него сквозь стекло, пока тролль не произнес: «Ненавижу его».
Они оба не коснулись первого визита тролля. Время шло, но молчание нисколько не мешало им при их второй встрече наедине.
Эрика не решалась спросить, кого он ненавидит, потому что, если бы он произнес имя ее создателя, ей бы пришлось, следуя заложенной в нее программе, самой задержать его и посадить под замок или предупредить кого положено об опасности, которую он из себя представлял.
Из-за того, что она сразу не выдала тролля, ее могли избить. С другой стороны, если бы она его выдала, ее все равно могли избить. В этой игре четких правил не было. А кроме того, все правила касались только ее, никак не связывая Виктора.
В этот час все слуги находились в общежитии, расположенном в глубине поместья, скорее всего, предавались энергичному, зачастую и жестокому сексу: только таким способом Новым людям дозволялось снимать напряжение.
Виктор любил проводить ночи в одиночестве. Эрика подозревала, что спал он мало, если вообще спал, но не знала, почему с такой серьезностью муж относился к ночному уединению. Наверное, и не хотела знать.
Барабанная дробь дождя по крыше и окнам придавала молчанию на застекленном крыльце оттенок уюта, даже интимности.
– У меня очень хороший слух, – наконец заговорила Эрика. – Если я услышу чьи-то шаги, то задую свечку, и ты сможешь тут же выскользнуть за дверь.
Тролль согласно кивнул.
– Харкер, – произнес он.
Не прошло и двадцати четырех часов с того момента, как Эрика Пятая вышла из резервуара сотворения, но она уже все знала о жизни мужа и его достижениях. События каждого его дня загружались в мозг пребывающей в резервуаре жены, чтобы она могла в полной мере понимать его величие и осознавать, какое раздражение вызывает у величайшего гения несовершенство окружающего мира.
Эрика, как и другие ключевые Альфы, также знала имена всех Альф, Бет, Гамм и Эпсилонов, выращенных в «Руках милосердия», и характер работы, которую они выполняли для своего создателя. Следовательно, фамилию Харкер ей уже доводилось слышать.
Несколькими днями раньше, до того, как с ним что-то начало происходить, Альфа, которого звали Джонатан Харкер, служил детективом отдела расследования убийств Управления полиции Нового Орлеана. В столкновении с двумя другими детективами этого отдела, Старыми людьми О’Коннор и Мэддисоном, клон настоящего Харкера погиб: сначала в него несколько раз выстрелили из помповика, а потом он упал с крыши.
Но правда была куда более странной, чем официальная ложь.
Прошлым днем, между двумя избиениями Эрики, Виктор провел вскрытие Харкера и обнаружил, что большей части торса Альфы нет. Мышцы, внутренние органы, некоторые кости отсутствовали. Исчезло порядка пятидесяти фунтов массы Альфы. Плюс к этому из тела торчала обрезанная пуповина, предполагающая, что внутри Харкера кто-то жил, кормился его телом, а потом отделился от своего хозяина после падения с крыши.
Теперь же Эрика маленькими глотками пила коньяк. А тролль – вино.
– Ты вырос в Харкере? – спросила она.
Отражаясь от граней подсвечника, свет делился на квадраты, прямоугольники, треугольники, которые превращали лицо тролля в мозаику красных оттенков.
– Да, – проскрипел он. – Я – из того, кем был.
– Харкер мертв?
– Кем он был, мертв, но я – кто он был.
– Ты – Джонатан Харкер?
– Да.
– Не просто существо, которое выросло в нем, как раковая опухоль?
– Нет.
– Он понимал, что ты растешь в нем?
– Он, кто был, знал обо мне, который есть.
По десяткам тысяч литературных аллюзий (по ним Эрика могла пробежаться в мгновение ока, чтобы подобрать наиболее подходящую) она знала: если в сказках тролли, или карлики, или другие подобные существа начинали говорить загадками или как-то витиевато – жди от них беды. Тем не менее она чувствовала какую-то близость с этим существом и доверяла ему.
– Могу я называть тебя Джонатан?
– Нет. Зови меня Джонни. Нет. Зови меня Джон-Джон. Нет. Не так.
– Так как же мне тебя называть?
– Ты узнаешь мое имя, когда мое имя станет известно мне.
– У тебя остались все воспоминания и знания Джонатана?
– Да.
– Изменения, через которые ты прошел, были неконтролируемыми или намеренными?
Тролль на мгновение еще сильнее сжал безгубый рот.
– Он, кто был, думал, что-то происходит с ним. Я, кто есть, осознаю, он сделал так, чтобы это случилось.
– Подсознательно ты отчаянно хотел стать кем-то другим, не Джонатаном Харкером.
– Джонатан, который был… он хотел быть самим собой, стать не таким, как Альфа.
– Он хотел оставаться человеком, но выйти из-под контроля своего создателя, – истолковала слова тролля Эрика.
– Да.
– В итоге ты покинул тело Альфы и стал… какой ты теперь.
Тролль пожал плечами.
– Как видишь.
Глава 16
Из-за декоративной пальмы, растущей в кадке на веранде дома Арсеню, Баки Гитро наблюдал, как его обнаженная жена легонько стучит в окно семейной гостиной. Переминался с ноги на ногу, такой возбужденный, что не мог устоять на месте.
Вероятно, Джанет не услышали. Она постучала громче.
Мгновением позже юный Чарльз Арсеню, потенциальный интернет-предприниматель, появился у окна. Удивлению, отразившемуся на его лице при виде обнаженной соседки, мог бы позавидовать и мультяшный персонаж.
Старый человек подумал бы, что Чарльз выглядит комично, и, наверное, рассмеялся. Баки принадлежал к Новой расе, а потому не нашел в происходящем ничего комичного. Удивление, написанное на лице Арсеню, только усилило желание Баки увидеть, как Чарльза рвут на части, калечат, убивают. Но ненависть Баки к Старым людям была столь велика, что желание убивать усилилось бы, независимо от того, какая из эмоций отразилась на лице молодого парня.
Сквозь крону пальмы Баки увидел, что Чарльз заговорил. Слов, конечно, не разобрал, но смог прочесть по губам: «Миссис Гитро? Это вы?»
Со своей стороны окна Джанет ответила: