Да, жизнь его оказалась на переломе – на службе и в семье. Факт бесспорный. То ли вверх, то ли вниз, а может, на месте застыть и ждать, пока все само образуется?
Он вспомнил отца, который ему однажды говорил: «Сын, если тебе предстоит дальняя дорога, не пытайся заглянуть за горизонт, споткнешься о первый пенек. Ставь вешку, ставь не далеко и не близко – так, чтобы и перспектива наличествовала, и видна была вешка отчетливо. Иди к ней небыстро, однако уверенно и с достоинством. Когда дойдешь, переставь заново и в путь. Главное – неумолимость движения».
Гуров переставлял вешки и шел вперед. Разыскать одного, задержать другого, уличить третьего. Это его предназначение, место в жизни? Пройдут годы, десятилетия, он оглянется, что увидит? На что ты, Лев Иванович, потратил свою жизнь? Можно ответить плакатно-напыщенно, мол, защищал добро от зла. Только добро в его жизни абстрактно, как бы за кадром, а зло конкретно, все время рядом, сталкиваешься с ним ежедневно, разглядываешь и изучаешь. И требуется от тебя все меньше фантазии, больше профессиональных навыков.
Десять лет назад Гуров приходил в семью, где произошла авария, искал место прорыва наугад, на ощупь, методом проб и ошибок. С фантазией у него было всегда хорошо, опыт он приобрел. Сегодня он словно слесарь-сантехник, у которого в огромной сумке памяти имеются почти любые инструменты и приспособления.
Поставив диагноз, определив характер повреждения, вынимаешь из прошлого нужный ключ или блок – практически все повторяется, ты уже с такой ситуацией сталкивался – налаживаешь, закрепляешь и уходишь. Так всю жизнь и будешь латать и подтирать? Конечно, люди должны жить в чистоте и уюте, в покое и душевном комфорте. Все правильно, только тебе от этого не легче.
Уже не в первый раз Гуров себя одернул.
«Не раздражаться, не считать свою судьбу особенной, жизнь – исключительной. Никаких компромиссов, но без наглости», – решил Гуров, вышел из столовой и направился в кабинет.
Мимо провели Ветрина, Гуров глянул на него мельком и понял, что следователь Сашенька победы не одержала.
Когда он вошел, Сашенька уложила протокол допроса в папку, застегнула ее, открыла сумочку, достала зеркальце и все прочее, что делает женщину такой привлекательной в ее собственных глазах.
– Значит, недолго музыка играла, – сказал Гуров. – Вы хотели дать преступнику бой, а парень занял давно известную позицию: не знаю, не помню, не видел.
– Вы вроде довольны? – Сашенька занималась своим лицом и на Гурова не смотрела.
– Отчасти доволен.
Все орудия производства посыпались в сумочку, щелкнул замочек, Сашенька подняла на Гурова не доведенное до совершенства лицо:
– Как вас понять, Лев Иванович?
– А просто, Александра Петровна, как я сказал, так и понимайте. Что мы в работе застряли – плохо, а что вы свою ошибку увидели и больше, я надеюсь, не повторите, хорошо.
– Какую ошибку? – Сашенька, не опуская лица и глядя прямо на Гурова, заплакала.
Гуров поставил перед ней стакан воды, сел напротив и, повернувшись к окну, начал монолог. Ждал, пока девушка успокоится, и разговаривал сам с собой.
«Девочка, а что, собственно, произошло? Ну, поторопились с задержанием. Виноват-то больше я, потому как за все отвечает старший. И хоть ты и следователь прокуратуры, а работаешь год, а я – двенадцать. Ты красива, в нашей работе это недостаток. У женщин ты вызываешь ревность, мужчины не хотят видеть тебя победительницей. Тебе необходимо убрать косметику, найти свой голос, тональность в разговоре. Ты думаешь, к чему я здесь вертелся, отставлял стул, садился на него? Я проверял, будет ли парень во время допроса видеть твои нейлоновые коленки. Это не пошлость и не мелочь – это профессионализм. Когда нам необходимо беседовать с молодой женщиной, то делает это не Крячко и не я, а либо Боря, либо Светлов. Ведь к чему сводится беседа? К предложению раздеться, обнажиться, сдаться. Мы со Станиславом для молодой женщины неприятны вдвойне. И милиционер, и молодой мужик, буду я перед таким унижаться! Да пусть он удавится на своих доказательствах, а я не знаю, не видела, не помню. А Боря еще пацан, а Светлов вроде как отец. С ними можно и доверительно разговаривать, и пожаловаться, и всплакнуть.
Вот так-то, девочка! Тебе надо определяться. Кто ты для человека на той стороне стола? Сестра, подруга, учительница? Дочь? А почему дочь не может быть для своего отца судьей? Может. Нет – кто спорит? – случается, что по ту сторону такое существо сидит, что ты лишь следователь прокуратуры, и точка. Однако это редко. Практически в каждом что-то есть и для тебя близкое или хотя бы понятное. И это „что-то“ необходимо обнаружить, за него ухватиться и тянуть человека вверх, обязательно вверх. Если он всплывет, осознает себя человеком, значит, ты победила».
Сашенька промокнула лицо платочком, выпила воды:
– Почему я такая невезучая, несчастная?
– Сашенька, давай дружить! – Гуров вышел из-за стола, протянул руку. – При третьем лице – официально. А вот так, – он поправил ей волосы, – я буду звать тебя Сашенькой. Идет?
– Договорились, – Сашенька сунула в руку Гурову вялую ладошку.
Он сжал ее и не отпускал. Девушка поняла, крепко пожала ему руку, посмотрела в глаза и сказала:
– Спасибо, Лев Иванович. Ты большой, мудрый змей. А с этим, – она кивнула на дверь, – что будем делать?
– Как обычно, – Гуров пожал плечами. – Работать.
Цена, которую они платят
День начался обычно, сводка о происшествиях за истекшие сутки группе Гурова работы не прибавила. После оперативки он зашел в кабинет Светлова и Крячко, который был копией его собственного, только без знаменитого дивана, взглянул на майора, и тот, заперев свой сейф, деловито сказал:
– Я в картотеку. – И исчез.
Гуров сел на место, посмотрел в лицо Крячко, свежевыбритое, крепкой лепки, с хитрыми и одновременно умными, внимательными глазами, и спросил:
– Станислав, ты не знаешь, что мы с тобой поделить не можем?
– Знаю, – ответил тот, – и ты, Гуров, знаешь и не прикидывайся, не получается.
Гуров помолчал, улыбнулся, на выпад Крячко не среагировал, смотрел отчужденно.
– Ты прав, – Гуров кивнул. – Потерпи еще немного. У меня к тебе просьба.
– Майор, просить можно друга, – Крячко перемирия принимать не желал. – А мне ты либо приказывай, либо не обращайся.
Но Гуров был тоже не из бумаги и с характером. Ровным, спокойным тоном он повторил:
– У меня к тебе, Станислав, просьба. Ты выслушай, решай – откажешься, дело твое.
– Я откажусь, ты меня удавишь и сошлешь в район. Ну, не ты сам, у тебя руки коротки. Но полковник и генерал к тебе прислушиваются. Так какая же у тебя просьба? – последнее слово Крячко произнес нараспев.
Гуров передохнул, оскорбили больно. Его считали способным на сведение счетов, да еще руками начальства. Он стерпел, принял решение и, передыхая, лишь затянул с ответом. Крячко, оперативник из настоящих, увидел его борьбу и буркнул:
– Ладно, что у тебя?
– Ветрин, – односложно ответил Гуров. – Я сказал тебе, ищи доказательства, расстарайся. Я сказал неверно. Надо что-то придумать, повернуть его вопрос как-то иначе, другим боком. Да, Станислав, я смалодушничал, лет через пять ты меня поймешь. Парня задержали рано.
Гуров увидел, что капитана Станислава Крячко «достал». Тот включился, становился не просто исполнителем. Его задумчивый взгляд уже не цеплялся за Гурова, оперативник, напрягая память, уходил к истокам всего дела, поднимая оттуда имена и клички, связи, взаимоотношения.
– Хорошо, майор. Я буду стараться.
– Спасибо, – Гуров встал, мелькнула совершенно дурацкая мысль похлопать капитана по плечу. Оценив ее по достоинству, Гуров кивнул и пошел к себе.
Он писал нудные бумаги, некоторые справки надо заполнять печатными буквами, отвечал на никчемные звонки, отослал из кабинета Борю Вакурова.
– Иди к Станиславу, возможно, у него для тебя будет задание.
Вновь зазвонил телефон, Гуров снял трубку, привычно сказал:
– Гуров.
– Гурова беспокоит, – откликнулся голос Риты. – Ты сегодня как?
Вопрос в переводе на русский означал, что жена интересуется, закончит муж работу вовремя или пропадет без вести и будет поддерживать связь с семьей по телефону.
– Кажется, нормально, – ответил Гуров.
– Я благодарна. Мы идем к Зайчиковым на пятилетие. Купи бутылку шампанского и заезжай за мной.
– Слушаюсь, целую, – только он положил трубку, как телефон вновь зазвонил.
– Гуров, – он вздохнул.
– Иди к дежурному. И никого не посылай, двигай лично, – сказал Орлов. – Звони с места, потом приезжай, я жду.
В сыром полуподвале в солнечный день было сумеречно. Узкий пыльный луч высвечивал лишь ржавую консервную банку, пахло пылью и, как казалось Гурову, войной, которую он видел лишь в кино.
– Иди к дежурному. И никого не посылай, двигай лично, – сказал Орлов. – Звони с места, потом приезжай, я жду.
В сыром полуподвале в солнечный день было сумеречно. Узкий пыльный луч высвечивал лишь ржавую консервную банку, пахло пылью и, как казалось Гурову, войной, которую он видел лишь в кино.
Сверкали вспышки, щелкал затвор фотоаппарата, на четвереньках, ощупывая гнилую рухлядь, ползал эксперт. Врач тоже стоял на коленях около трупика девочки лет десяти. Он одернул коротенькую юбочку школьной формы, заслонил собой тело, прорычал:
– Все убирайтесь! – И начал осмотр.
Дежурный следователь прокуратуры писал протокол осмотра места преступления.
Гуров, присев на ящик из-под бутылок, липкими от пота пальцами раскрыл блокнот, вытащил из кармана скользкую шариковую ручку, начал писать ничего не видя, на ощупь: «Удар был нанесен…»
Неожиданно из-за плеча на бумагу упал яркий луч. Гуров полуобернулся и скорее почувствовал, чем увидел Светлова. Полковник распорядился, послал на помощь, понял Гуров. И руки стали дрожать меньше, и жар от лица отхлынул, в душе его все успокаивалось и холодело, появилось непонятное ему чувство. Впервые в жизни он понял, что такое ненависть. Она затопила Гурова, приобрела твердые, конкретные формы.
В подвал спустились санитары, пронесли боком носилки. Все разговаривали тихо. И раздавшийся сверху крик, вопль, в котором уже не было человеческого, ударил присутствующих, пригнул к земле.
– Не пускайте! – крикнул Гуров, вырвал у Светлова фонарь. – Иди скажи, девочка играла, споткнулась, упала… Ври что хочешь. Иди! – он вытер ладонью лицо, повернулся к врачу, спросил: – Сколько времени прошло?
– Часа два, не больше, – ответил врач. – Пойдем, я тебе продиктую.
Санитары накрыли тело простыней, однако не двигались, смотрели наверх. Женщина кричала. Гуров ссутулился и начал медленно подниматься по щербатым ступеням. Крик, словно сильный ветер, давил Гурова книзу. Он шел навстречу, это была его работа.
Через час они с майором Светловым шли по бульвару.
Город жил как обычно: воспитательница вела свой детсадовский отряд; ребятишки, взявшись попарно за руки, лопотали. На бульваре щелкали костяшки домино, склонились задумчивые головы шахматистов, лениво шевелились вязальные спицы.
Двое мужчин в костюмах и при галстуках выглядели в этом мире заблудившимися, совершенно инородными.
– Что ты отвечаешь в компании, когда просят рассказать что-нибудь интересное? – спросил Гуров.
– Вру, – Светлов достал сигареты, закурил, после паузы спросил: – Ты сколько лет в розыске?
– Вроде всю жизнь, – Гуров нахмурился, сосредоточиваясь. – Сразу после юрфака, значит, тринадцатый год.
Светлов тронул Гурова за рукав, кивнул на пустую скамейку.
Они сели, и Светлов, смущаясь, вытащил из кармана пробирочку, вытряхнул таблетку, сунул под язык, потирая ладонью грудь, спросил:
– Дело поведешь сам?
– Розыскное дело заведет Боря.
– Рано ему, – возразил Светлов.
– В самый раз, – сухо сказал Гуров. – Работать будем, естественно, все.
– Я тебя убью! – раздался за спинами мужчин высокий женский голос.
Гуров и Светлов повернулись неторопливо, они знали, как кричат, убивая.
Молодая женщина держала парнишку лет восьми за воротник, трясла, кривила намазанные помадой губы.
Мать воспитывает сына, понял Лева, глянул мельком, а увидел их обоих объемно, выпукло, словно знал давно. И возможно, придумал сыщик все от начала до конца, но история получилась яркая, с деталями и нехорошим концом.
Женщина себялюбива, из породы самочек, а не матерей. Развелась либо собирается разводиться, парнишка ей в обузу, вроде как нарочно на свет появился, чтобы жизнь ее красивую испортить. Все это воспитание – сплошной театр одного актера, точнее актрисы.
Парень мать не уважает и не боится, может вырваться и убежать, терпит не из робости, а от равнодушия, знает, сейчас все и так кончится. И очень возможно, что лет через несколько Гуров с парнишкой встретится, конечно, не узнает, разговор у них произойдет недобрый.
Может, все и придумал сыщик, но развязку ситуации угадал точно.
Женщина сына отпустила, взглянула озабоченно на маникюр, руку вытянула, значит, была дальнозорка.
– Паршивец, – она лизнула палец, видно, хватать плотную ткань школьной формы так грубо не следовало. – Весь в отца!
Гуров взглянул на Светлова, но майор, похоже, дремал. «Устал Василий, – в который ухе раз подумал Лева. – Не сегодня устал и не вчера, накопил груз, уже не отдыхает, не восстанавливается. Я молодой жеребец против него, а философствую: зачем, ради чего, сколько можно?»
Вспомнился подвал, лицо врача, такие Лева видел лишь в военной хронике – голодное, злое, неумолимое, и чего в нем больше, неизвестно.
И крик матери, который обвалился сверху. Леве стало зябко, он подумал о себе как о человеке стороннем.
Заткнулся бы ты, Гуров, и работал лучше, а ради чего и что после тебя останется, люди решат. Если у них на тебя найдется время.
Когда он доложил полковнику и вернулся к себе в кабинет, там уже находилась следователь прокуратуры Сашенька Добронравова. Если она сегодня и пользовалась косметикой, то Гуров этого не заметил. Официальную форму прокуратуры она заменила на строгий серый костюм. По протоколу Гуров сам должен был приехать в прокуратуру. Сашенька, бросив взгляд на сидевшего за своим столом Вакурова, сказала:
– Сообщение застало меня не в кабинете, а здесь, неподалеку, я выезжала…
– Очень любезно с вашей стороны, Александра Петровна, – остановил Гуров Сашеньку, уже начавшую путаться в своих сочинениях.
– Я полагаю, чем быстрее мы встретимся, тем лучше. Не возражаете? – Сашенька указала на стул и стол Гурова.
– Конечно, конечно, – он подошел к Боре, тот соскользнул со своего места и устроился на диване. – Я только позвоню, писать будешь ты, а пока зови ребят.
Гуров взглянул на часы, было только четыре, а казалось, что он спустился в подвал вчера. Он позвонил Рите.
– Жена, – сказал он, чтобы Сашеньке было ясно, с кем он разговаривает. – Сегодняшние гости отменяются. Приглашаю тебя в кино.
– Почему? Не понимаю. Лев Иванович, если вы заняты, тогда понятно. А так? Почему в кино, а не в гости?
– По техническим причинам, – Гуров старался говорить как можно мягче, но чувствовал, что у него не получается.
Сашенька, насупившись, что-то писала, делая вид, что ничего не слышит.
– Сашенька, ты молодец, что пришла. Спасибо, – сказал Гуров.
– Я действительно оказалась рядом…
– Не сомневаюсь.
– Как? – Сашенька даже отложила ручку. Она, бросив все дела, отметив назначенный допрос, нахамила начальнику и примчалась. А он не сомневается?
– Тебе очень идет такая прическа и элегантный костюм, – сказал Гуров и получил отпущение грехов.
Когда вся опергруппа была в сборе, Гуров коротко изложил обстоятельства дела, усадил Борю за стол.
– Лейтенант, вы заводите розыскное дело. Набросаем план мероприятий, потом вы выслушаете следователя, учтите его указания, оформите все надлежащим образом и доложите руководству, – сказал Гуров.
Боря втянул голову в плечи, выровнял стопку бумаги, словно стенографистка, выложил перед собой три шариковые ручки. Гуров прислонился к стене.
– Вот так, Слава, просьба моя отменяется, – он взглянул на Крячко. – Я не могу из тебя сделать двух оперативников, а здесь ты необходим весь, неразменивающийся. И гори Ветрин голубым огнем, уж как вывезет.
– Его вывезет на улицу через сорок восемь часов, – не удержался от реплики Крячко.
Никто их разговора не понял, Гуров пожал плечами, чуть выждал и продолжал:
– В отделении милиции сейчас ищут свидетелей и устанавливают приметы мужчины, который увел девочку от школы. Думаю, что эту работу удастся завершить лишь завтра, часов в одиннадцать-двенадцать дня. Установив свидетелей и приметы, попытаться составить фоторобот. У школ всего района патрулировать участковым и оперсоставу отделений милиций. Ответственные за исполнение – майор Светлов и капитан Крячко. Вы, коллеги, разделите работу между собой. И скажите Вакурову, кто что выполняет конкретно. Скорее всего, это не даст результатов, но в отделение милиции выезжайте немедленно. Если понадобится, пусть один там заночует. Машину возьмите у дежурного, сошлитесь на распоряжение генерала Турилина.
Светлов и Крячко молча встали, прощаясь, лишь кивнули и вышли.
– Психдиспансеры, больницы, – сказала Сашенька, – запишите за мной.
– Александра Петровна, каждый свою работу делает сам. Уголовный розыск для того…
– Не стоит пререкаться, Лев Иванович, – перебила Гурова следователь. – Запишите, – она кивнула Боре.
Тот взглянул на Гурова, который согласно наклонил голову.
– Вы, лейтенант, возглавляете розыск, принимаете поступающую информацию, обобщаете, ежедневно докладываете руководству. – Гуров увидел, как Вакуров насупился, и добавил: – За вами картотека, раскопать все, что мы имеем хотя бы отдаленно похожего. Кроме того, – он начал привычно расхаживать по кабинету. – Четыре года назад мы имели аналогичное преступление. Достать все материалы, насильник тогда получил вышку, но заменили на пятнадцать. Установить, где он в настоящее время, не бежал ли, поднять все его прошлое, связи.